Манхэттенский ноктюрн

Ничего, кроме панели с кнопками этажей. Так почему бы не открыть ее, раз уж ты здесь? Отвертка оказалась совершенно бесполезной; винты, ввинченные в латунную крышку, были специально изготовлены таким образом, чтобы идиоты с обычными отвертками не могли вскрыть панель. Тут требовался инструмент, сделанный на заказ. Поэтому я подошел к панели с кувалдой, согнувшись в три погибели, чтобы суметь просунуть лом и отодрать крышку тремя энергичными рывками. Хотя я и ничего не смыслю в спутанных клубках соединенных концами электрических проводов, особенно в электропроводке семидесятилетнего лифта, я вполне способен распознать установленную на скорую руку миниатюрную видеокамеру с оптическим кабелем, налаженную для съемки через отверстие отсутствующей кнопки десятого этажа и соединенную проводами с силовой установкой лифта. У меня настолько замерзли руки, что я не решился отсоединить кассету с лентой от магнитной головки записи и привода, который перематывал пленку вперед. Чтобы согреть руки, я сунул их в карманы брюк и заметил, что механизм удерживает пленку с помощью подпружиненного рычажка; и как только я понял это, ничего не стоило засунуть туда отвертку и отжать рычажок. Пленка выпала прямо мне в руку. Я перевернул ее; на этикетке рукой Саймона Краули были выведены четкие печатные буквы: ПЛЕНКА 78 (ИСПОЛЬЗОВАНА ПОВТОРНО).

– Эрнесто, Ричард! – закричал я через черную дыру надо мной прямо в ночь.

– Тут мы!

– Начинайте все забрасывать в грузовик.

Газета никогда не закрывается. Никогда. (Она может скончаться, если владелец обанкротится и не найдется нового покупателя, но она никогда не закрывается.) Всегда может произойти что-то новое. Армии, перемещающиеся по ночам, землетрясения в Турции, убийства знаменитостей, все, что угодно. Если Бруклинский мост начнет рушиться в четыре часа утра, фотограф газеты будет там через десять минут. Высадив Эрнесто и старину Ричарда на их окраине, я поставил украшенный вмятинами фургон в редакционном гараже, как раз на месте, забронированном для финансового директора – толстого коротышки, который, как всем было известно, украсил свой дом на Лонг-Айленде восемью тысячами рождественских лампочек. Дежурный служитель гаража проснулся и выпучил глаза, а потом осторожно присел в своей будке, пытаясь понять, не убийцы ли это нагрянули. Я помахал ему рукой. Он выбрался из будки:

– Да вроде бы сегодня уже слишком поздно, мистер Рен.

– Всегда вроде бы слишком поздно.

– А вот в этом я с вами вполне согласен.

Наверху, в редакции новостей, в отделе, занимающемся городскими новостями, в облаке сигаретного дыма сидел Бобби Дили, склонившись над моделью самолета с пончиком во рту и приклеивая крошечное колесико к шасси. При этом вполне возможно, что некоторое количество клея попадало и на пончик тоже. Телефонная трубка была прижата к его уху, тем не менее он, по-видимому, больше интересовался трескучими, перекрывавшими друг друга голосами на его полицейском сканере. На одном экране перед ним прокручивались сводки «Ассошиэйтед Пресс», на другом беззвучно воспроизводился отчет Си-эн-эн. Рядом с наполовину законченной моделью самолета лежали коробка с пончиками и стопка завтрашних утренних газет. Увидев меня, он положил телефонную трубку.

– Ты весь в грязи.

– Я знаю.

– Расскажешь, в чем дело?

– Сейчас не могу.

– У меня найдется, чем тебя порадовать. У колов есть парень, который…

– Не могу.

– Торчишь на сюжете?

Я пожал плечами.

– Нужно что-нибудь?

– Да, один из твоих пончиков.

Я плотно закрыл дверь своего кабинета, смахнул почту со стула, вставил пленку в аппарат и перемотал ее.

Затем я нажал кнопку воспроизведения.

[Четыре человека в деловых костюмах стоят перед огромным складом под небом, затянутым тучами. Лето. Трое мужчин постарше, один помоложе. Молодой все время оживленно говорит и жестикулирует, остальные хранят настороженное молчание.]

Молодой: Здание все же достаточно вместительное для расширения. Пятьдесят восемь тысяч футов, то есть намного больше одного квадратного акра. Давайте войдем внутрь. [Он открывает дверь, и мужчины гуськом входят внутрь. Когда камера настраивается на другой световой режим, открывается внутренняя панорама ярко освещенного помещения, где установлены громадные чаны с водой, подводящими и отводящими трубами всех возможных диаметров. В центре два человека в оранжевых фартуках шуруют длинными шестами в одном из чанов. ] Пожалуйста, встаньте на голубой коврик.

Голос: Зачем?

Молодой: Он с дезинфектантом. Уничтожает бактерии. Здесь, господа, две тенденции. Как я уже говорил, с одной стороны, рост мирового потребления рыбы, с другой – уменьшение располагаемых запасов рыбы в океанах. Вот первый чан. [В кадре чан с тысячами мечущихся внутри черных теней. ] Подросшая молодь рыбы прибывает в двухмесячном возрасте. Это гибрид морского окуня и белого пресноводного окуня. Мы, кстати сказать, управляем их развитием. [Указывает на цифровой индикатор температуры. ] Если нам нужно ускорить их рост, мы просто повышаем температуру воды примерно на девять градусов. И еще устраиваем им противоток. Чем крупнее они становятся, тем сильнее встречный поток. Кроме того, мы пропускаем их через все эти резервуары. Вот это карантинный резервуар, где они проходят вакцинацию, потом что-то вроде яслей, затем садок для выращивания, где они достигают своего нормального размера, а после этого направляются по нисходящей трубе вон туда, в чан, так сказать, для сбора урожая, где мы их сортируем, а затем или продаем их живыми в ресторан, или глушим и разделываем прямо здесь. Наш объем продукции составляет один и три десятых миллиона штук. Это не так много, как на крупных рыбных фермах под открытым небом. Но в этом деле все решают умение и опыт. Показатель смертности здесь всего двенадцать и семь десятых процента, а это намного ниже, чем на открытых фермах. И к тому же у нас организовано повторное использование воды. [Пауза, во время которой он наблюдает за их реакцией. ] Замкнутая система. На большинстве ферм требуется, ну, может быть, тысяча галлонов воды на фунт рыбы. Этак можно остаться без воды, если использовать ее в таком количестве. Мы здесь сократили расход воды до ста двадцати восьми галлонов на фунт. А фекалии мы возвращаем для переработки в естественном цикле. Мы продаем их местным фермерам по цене транспортировки плюс еще дохлая рыба. Я говорил вам, что мы учитываем дохлую рыбу? Так вот, мы ее учитываем. Нам известно, сколько штук погибло, и поэтому у нас исключен…

Я остановил пленку. Я ничего не понимал. Невозможно, чтобы все это было снято камерой в лифте, если, конечно, она сработала. Может быть, фатально заблуждался. Я снова включил просмотр.

«…непроизводительный расход корма. На многих фермах просто вываливают его рыбам, и все. Они используют временных рабочих, подростков, нанимают всех подряд. У нас же работают люди, сведущие в естественных науках. У них расходуется два-три фунта корма на фунт рыбы, а нам удалось сократить его расход до одного и пяти десятых фунта. Это нечто неслыханное. Это высший пилотаж. Прошу сюда… [Все идут за ним мимо вереницы садков. Рабочие вначале наблюдают за ним, а потом возвращаются к своей работе. Группа останавливается у громадного чана. ] Рой, достаньте мне одну из взрослых рыбин… дюймов на четырнадцать, если, конечно, такая найдется. [Рабочий влезает по лестнице, вытаскивает из кольца небольшой сачок, заглядывает в чан, по-птичьи высматривает в нем рыбу, делает резкое движение, и через секунду в сетке трепыхается большая рыба. Он вытаскивает ее рукой в резиновой перчатке, убирает сачок и слезает вниз.]

Рабочий [отдает молодому рыбину]: Вот, держите!

Молодой: Спасибо вам, Рой. [Высоко поднимает рыбу. В ярком свете она смотрится великолепно. Рыба ворочается, точно пытается плыть в воздухе. ] Аквакультура, джентльмены, насчитывает пять тысяч лет. И эта идея отнюдь не нова. [Ловко подбрасывает рыбу в направлении чана. Камера следует за ней, показывая, как она взлетает высоко вверх, описывает дугу и перелетает через край чана. Слышится громкий всплеск. ] Но мы попали в исторически благоприятное время… [Сильные помехи. Новая сцена. Темно. Внутренность лифта дома номер 537 на уровне глаз. В кадре появляется левая сторона лица Кэролайн Краули.]

Кэролайн:…это не нравится, Саймон.

Саймон [вне кадра]: Это такая атмосфера. [Появляется рука и закрывает раздвижную дверь. Сквозь решетчатую кабину видна стенка шахты, и по мере того, как лифт поднимается, номера этажей уходят вниз.]

Саймон: Этот дом скоро снесут.

Кэролайн: Поэтому здесь нет света?

Саймон: Точнехонько так.

Кэролайн: А как же лифт работает?

Саймон: Старина Саймон иметь много-много фокус-покус в свой рукаво.

Кэролайн: У старины Саймона папаша ремонтировал лифты.

Саймон: Так оно и есть. Дело в том, что я сегодня с утречка проконсультировался у него по некоторым техническим вопросам вроде того, как вытащить язык другого мужика из вагины своей жены.

Кэролайн: Ты опять об этом?

Саймон: Вот мы и приехали. [Лифт останавливается на седьмом этаже. Его рука открывает дверь. Саймон и Кэролайн выходят из лифта на площадку, которая, по-видимому, когда-то была небольшим холлом. Она одного с ним роста. Она одета в свободное желтое платье. На нем красная футболка, джинсы, на голове бейсболка. ] Когда-то здесь жили люди. [Прямо перед дверцей лифта стоит застланная кровать. Пространство освещается лишь странным прибором рядом с кроватью: лампой, подсоединенной к автомобильному аккумулятору. На полу стоит картонная коробка из-под молока. Позади кровати темнота, в которой угадывается намек на прогнившую штукатурку с облупившейся краской.]

Кэролайн: Очень мило!

Саймон: Местечко в нашем духе.

Кэролайн: За что ты так ненавидишь меня? За что?

Саймон: Ты мне не уступаешь.

Кэролайн: Я просто устала, Саймон. Эти маленькие эксперименты меня больше не интересуют.

Саймон: Ты знаешь все, что тебе надо?

Кэролайн: Я знаю, что ты до краев полон дерьма.

Саймон: Я до краев полон истины.

Кэролайн [тяжело опускаясь на кровать]: Дерьмо, истина, не все ли равно. [Поднимает глаза вверх. ] Что ты делаешь? [Саймон переносит маленький столик через кровать. На нем несколько предметов, но угол съемки не позволяет их рассмотреть. ] Что это за штука? Моя лошадка? Ты принес ее из дома? [Берет в руки маленькую фигурку.]

Саймон: Это все вопросы супружеских отношений.

Кэролайн: [быстро кладет фигурку на кровать]: Я ухожу отсюда. [Она вскакивает и бежит к лифту. Лицо обращено к камере, глаза полны тревоги. Она оборачивается на Саймона. Тот не сделал ни малейшего движения. Панель управления расположена ниже объектива камеры.]

Саймон: Он не поедет. Надо знать код. Сначала надо набрать код, а потом нажать нижнюю кнопку. Иначе ничего не выйдет. [Она быстро выходит из лифта, проходит мимо кровати и выходит из кадра. Сильный стук. ] Не стоит трудиться. Они все заперты. [Она пробегает мимо него. Опять сильный стук. ] Кэролайн, я же сказал, черт побери, что все двери заперты!

Кэролайн: Ну что? Чего ты хочешь?

Саймон: Поди сюда.

Кэролайн: Да пошел ты…

Саймон: Кому говорят, поди сюда.

Кэролайн: Нет.

Саймон: Я твой муж. Ты забыла, что вышла за меня.

Кэролайн: Ты…

И тут зазвонил мой служебный телефон. Я вздрогнул от неожиданности и остановил пленку. В стоп-кадре была Кэролайн, гневно грозившая кулаком, ее лицо смотрелось ярким пятном.

– Алло? – Молчание. – Алло?

– Привет.

– Кэролайн?

– Я соскучилась по тебе.

– Мы только что виделись.

– Мне не понравилось, как мы попрощались.

– Может, мы никогда не распрощаемся.

– Почему ты не дома?

– Работаю над материалом.

– Это интересная история? – спросила она.

– Очень запутанная.

– В ней участвуют мужчина и женщина?

– По-моему, большинство историй именно таково.

– Да.

– И обычно один из них дрянь.

– Я не верю в подобные истории, – заявила Кэролайн.

– Не веришь?

– Я считаю, что все плохие. Одни меньше, другие больше.

– Вероятно, так оно и есть.

– Она вздохнула.

– Итак, кто же в твоей истории оказывается очень плохим – мужчина или женщина?

– Неясно.

– Все еще?

– Все еще.

– Портер, мне очень одиноко, я знаю, это глупо, но мне очень одиноко. – Она была спокойна. Я слышал, как где-то в ее квартире играла музыка. – Ты вернешься?

– Боюсь, что не смогу.

– А мы бы не могли позавтракать вместе?

Я взглянул на часы. Солнце взойдет примерно часа через три.

– Не возражаю, – ответил я.

– Ранний завтрак?

– В восемь достаточно рано? – спросил я.

– Да.

Я сказал ей, что мы встретимся в «Ноо Стар» на углу Бликер и Лафайетт.

– Я обычно хожу туда поесть, – добавил я.

– В восемь?

– Да.

– Ты не забудешь?

– Нет, – заверил я ее. – Ты забываешь, что ты незабываема.

Я снова запустил пленку. Разъяренное лицо Кэролайн, застывшее в стоп-кадре, растаяло и заговорило.

[Продолжение.]

Кэролайн:…упросил меня.

Саймон: Я просил тебя, потому что хотел узнать, что значит быть женатым.

Кэролайн: Это не женитьба, а какое-то непонятное соглашение, когда ты сбегаешь в Лос-Анджелес и трахаешь девок на вечеринках, а я сижу дома и плюю в потолок. Вот твои родители по-настоящему были женаты.

Саймон [берет в руки фигурку]: Расскажи-ка мне, Кэролайн, об этой маленькой лошадке. Расскажи мне, почему Хоббс подарил тебе ее. Похоже, ей тысяча лет от роду. Этот маленький уродец, видать, стоит немалых денег, даже для того молодца.

Кэролайн: Это подарок.

Саймон: В память о чем?

Кэролайн: Я рассказала ему одну глупую историю о том, что когда я была маленькой, то очень хотела иметь лошадку, ну он и послал ее мне в подарок. Вот и все, Саймон.

Саймон: Расскажи и мне эту историю.

Кэролайн: Нет.

Саймон: Ну пожалуйста, я тоже хочу послушать.

Кэролайн: Нет. Это просто…

Саймон: Значит, в ней что-то есть. Ты не стала бы ее рассказывать, если бы в ней не было ничего такого.

Кэролайн: Саймон, скажи мне, какой код у лифта.

Саймон: Рассказывай!

Кэролайн: Нет!

Саймон: Расскажи и можешь уходить!

Кэролайн: Я никогда тебе ее не расскажу, Саймон, никогда. [Он бросает в Кэролайн фигурку. Она пролетает за ее спиной в лифт. Звук разбивающегося стекла. ] Ну, в чем твоя трахнутая проблема?

Саймон: Траханье и есть моя трахнутая проблема! Неужели ты не понимаешь, что я требую только одного? Я требую сексуальной верности. Я прошу слишком многого? Я работаю, я занятой человек, на меня столько всего давит, так? Мне нужно, чтобы ты была на месте и ждала меня. Я опять прошу слишком многого? Это ведь я, я подобрал тебя в баре на табуретке! Ты быстро катилась по наклонной плоскости, крошка, а я нашел и подобрал тебя. Тебе следовало бы сообразить, что в таком случае я мог рассчитывать на некоторую верность, раз ты на самом деле моя жена! Ну а когда я звонил две ночи назад, где ты была? Я слишком хорошо знаю, где ты была, – ты была с этим жирном скотом! Как это возможно? Как же может моя жена предпочитать какого-то мерзкого четырехсотфунтового борова, когда у нее есть я?

Кэролайн: Все совсем не так. Мы просто разговаривали, мы только… [Саймон поднимает руку, словно собираясь ударить. Она отшатывается. Он ничего не делает, и она успокаивается. Он дает ей пощечину.]

Саймон: Черт, кем ты меня считаешь, идиотом? Совсем тупоголовым, а, мадам? Мы говорим о Хоббсе? Этот человек скупает Голливуд, Нью-Йорк и Китай. Он есть не обычную пищу, он поедает людей] Он же пожирает тебя! И тебе это нравится, ты никак не можешь остановиться, верно? Я видел пасть этого человека. У него язык как у какой-нибудь коровы! Мне известно, чем вы вдвоем занимаетесь. Я знаю, что он говорит с тобой и убаюкивает, заставляя тебя чувствовать себя в безопасности, будто у тебя есть настоящий папочка…

Кэролайн [с горьким презрением]: Это жестоко, Саймон… ты же мучишь меня этим.

Саймон: На, возьми этот нож. [Пытается всучить Кэролайн нож, вынутый им из кармана. Она не хочет его брать. Он хватает ее руку, всовывает в нее нож и зажимает пальцы. ] Вот, ударь меня. Вперед. Я прошу тебя, давай. Ну же! Бей, ты, похабная сука! Нет, ты же на это не отважишься, ты ничего не можешь сделать! Ну, давай, действуй! Что такое? Ба, что я вижу? Я вижу, Кэролайн, ты шевелишь мозгами, я вижу, как заработала твоя башка! Под белокурыми локонами завертелись маленькие колесики! Ну и что же ты думаешь? Ты думаешь: «Мне надо вытянуть из него код лифта»! Это правильно! Он тебе нужен, чтобы выбраться отсюда. Нет проблем! Код – это твой день рождения. Февраль, двадцать первое. Два – два – один. Убей меня, Кэролайн, и ты до конца жизни будешь думать обо мне в свой день рождения! Ну вот, как ты бы сказала, это какая-то новая идея. Я – спец по новым идеям, милашка. Так на чем же мы остановились? О, ты меня убивала. Я тебе дам совет – давай, пользуйся им. Сделай это, и чем раньше, тем лучше, иначе вдруг я решу поменяться местами. О, ну что же ты, ха-ха-ха! Постой, постой! Мы забыли про ключ! Ты забыла про ключ! [Он достает маленький ключ. ] Нам понадобился ключ, чтобы войти в подвальные двери, помнишь? Если ты меня убьешь и уйдешь, не заперев обратно висячий замок, тогда кто-нибудь, может быть, сразу же поднимется сюда, наверх, и, конечно, на меня тут наткнется. Ну а если пройдет несколько дней и меня не найдут, тогда все отлично, детка, потому что из этого дома собираются вынести всю дрянь, и твоего мальчика, твоего муженька, вышвырнут на помойку вместе с мусором, как тряпичную куклу. Неплохо придумано, как ты полагаешь? Да, и все бы ничего, если бы не одна деталь. Смотри, что я умею. [Кладет ключ в рот, хватает картонную коробку из-под молока, выплеснув немного воды на пол, закидывает голову назад, делает большой глоток, бросает коробку на пол, наклоняется вперед, вытянув шею, и открывает рот. Ключа нет, он его проглотил. ] Вот я каков, прямо-таки воплощение зла. Нет, это уж слишком претенциозно. Я не стремлюсь к злу, я жажду истины, жажду давить на тебя, пока не вымотаю из тебя кишки, Кэролайн. Ну, не упрямься, мне так это нужно. Дай мне послушать историю маленькой девочки. Я очень хочу узнать, как одна очаровательная крошка, которая ошивалась в Лос-Анджелесе, трахалась с профессионалами из баскетбольной команды, а потом оказалась в Нью-Йорке, где в баре ее подобрал самый блестящий молодой кинорежиссер после Скорсезе, и как после всего этого ей удалось выжить? Не расскажет ли она об этом мне, своему мужу? А может быть, она рассказала Хоббсу? Нет, надеюсь, что нет. Надеюсь, она была слишком занята, наслаждаясь его оральными прелестями. Хотя погодите! Ответ в самом Хоббсе. Твой муж наконец-то усек. Да! Так как же она выжила? Все очень просто, мои дорогие. Она хочет быть любимой! Она идет туда, где, как ей кажется, есть любовь, а когда она понимает, что любви там уже больше нет, она сваливает оттуда и продолжает свой путь. Она вся из себя такая милая и послушная, когда влюбляет в себя мужиков! Но что-то необъяснимое, непонятное заставляет их вдруг находить ее отвратительной! Ну, как такое может быть, моя прекрасная женушка, леди с золотым кольцом в своей затраханной лоханке? Она променяла своего любящего мужа на сэра Хоббса. И сколько же это продлится? О, наверное, недолго. Он мгновенно углядит что-то в тебе и с отвращением прогонит, или, возможно, ты сама еще раньше его почувствуешь в нем отвращение и сразу уйдешь. А потом станешь рассказывать ту же печальную историю, но уже кому-то другому. Ох уж эти печали и беды! И так далее и тому подобное. И вы, леди, опять ни при чем. Вы хорошая. Ну, как же, черт подери, ты меня одурачила! Ты заставила меня пойти на это. Меня окрутили. А я поверил, да! Художник нашел музу! А потом муза сделала своему художнику ручкой. Ну их… с тобой, крошка. А теперь я сделаю тебе ручкой. Вот он, момент отрыва самолета от земли. Я ухожу. Но сначала – да! Да, конечно, я намерен убить тебя, конечно, я должен, неужели ты не понимаешь? Где же выход? Распрощаться и пусть адвокаты обговаривают детали? Нет, нет, нет, легкомысленная женщина! Вертушка! Бедный Том! Это «Лир», пьеса, которую ты никогда не читала! Это дело музы, детка, это дело американской музы. Ты совсем особенная! Моя американская красотка! Посмотрите на нее, посмотрите на эти зубки, волосы, голубые глаза, грудь. Так и пышет здоровьем! Порочные американские мужчины не могут ее убить! Они должны снять о ней фильм! Снять мудацкий фильм. Она – типичная американка, пышущая здоровьем! Красотка из «Плейбоя»! Выросла в бедной семье! Ба, ее растраханная лоханка сделана из «Кушайте на здоровье»! Поет вместе с Уилли Нелсоном! Она одна современна, она готова к золотому веку! Постмодерновая американская красотка! Жарилась на солнце на обоих побережьях! Умеет водить «Шевроле», собранный в Мексике! Смотрела тысячу каналов! Трахалась с суперзвездой! Раздвинула ноги для миллиардера! Вот она какая. Но этого ей мало. Она хочет любви, больше, больше, все больше любви. Ей все не хватало! Ее мать работала в «Визе», ее отец произошел от денег ЭРКО. Да у нее капитализм прямо в генах! Ты что, не понимаешь, в чем тут трагедия? Да ты сама – воплощение трагедии! У тебя есть все, что может дать Америка, а ты по-прежнему голодна. Ты так и останешься нелюбимой, моя американская крошка! Ну, прошу тебя, кончай это, дорогуша, воткни этот нож в меня, всади его прямо в мою проклятущую глотку, или в живот, или в яйца, или куда-нибудь еще, чтоб заткнуть меня. Действуй! Эй, американская красотка! Давай! Давай, давай, давай же! Я должен приказать тебе? Убей меня. Сделай же это. Попробуй. Бей вот сюда. Постой! [Он кидается в угол комнаты и что-то там подбирает. Возвращается, у него лицо маньяка. ] У меня есть пистолет, да! Я не показывал тебе его? Я не показывал тебе, что у меня есть пистолет? После того, как ты убьешь меня, я полагаю, ты захватишь его с собой и выбросишь в реку – это обычное дело. Или протрешь его и выкинешь на улице! Отдай его девятилетнему мальчишке на углу. Он сумеет им воспользоваться. Он ему нужен. А теперь послушай-ка меня, любимая, пули есть в каждом гнезде этого пистолета, и я собираюсь сделать культурное отверстие в твоей башке, если ты не ударишь меня ножом. Давай, посмотрим, сможешь ли ты нажать. Сможешь ли выжать хоть что-нибудь из него, американская красотка? Ну, давай же, нажимай, держи его обеими руками, пихай, жми назад! Кругом одни коблы, куча коблов, и они впихивали в тебя свои бушприты, пальцы и языки, всаживали в тебя, в твой рот и лоханку и в зад! Всаживай нож! [Поднимает пистолет. ] Валяй, ну, скорее! Я спущу курок. Ну, как, согласна? Я же, к чертовой матери, зашвырну тебя, крошка, на Международный аэропорт Джона Кеннеди. Считаю назад. Скажи себе: «Не унывай!» – американская малышка, напряги мускулы своих ручек, милашка, пять, четыре, мускулы моих пальцев на взводе, дорогуша, три… два… не так много времени, чтобы понять, неужели… [Похоже, ему в голову пришла новая мысль, и он опускает пистолет. Они в упор смотрят друг на друга. Он с шумом выдыхает. В этот момент Кэролайн с силой вонзает нож в шею Саймона. ] Ха… ааах! [Резко выпрямляется. Нож по рукоятку входит в его шею. Он выдергивает его. Кровь струей хлынула из раны на шее во все стороны на три-четыре фута. Он, пошатываясь, делает несколько шагов назад. Бейсболка слетает с его головы. Но со стуком отлетает к двери. ] О, черт! [Он протягивает пистолет и вертит его непослушными пальцами, показывая, что он не заряжен. Затем падает на пол, держась одной рукой за шею. Кровь лужей быстро растекается по полу. Он смотрит вверх на Кэролайн. Она отступает назад. ] Кээхрлх… Кээхкхл… [Она медленно идет к нему. Он корчится в судорогах, из раны на его шее вырывается чавкающий звук. Он потерял так много крови, что не может встать на колени. Он перекатывается на спину, и на это движение у него, видимо, уходят последние силы. Все его тело обмякает, более незаметно никаких подергиваний, не слышно ни единого стона. Она опускается рядом с ним на колени. Его глаза открыты. У нее дрожат плечи. Так она сидит несколько минут. В комнате тихо. Вдруг раздается тихий скрип. Она садится на корточки и вертит головой. На заднем плане мелькает тень крысы. Проходят минуты. Саймон лежит неподвижно, подвернув под себя одну ногу и неуклюже вывернув руки. Она кричит, резко замолкает и кричит снова. Наконец она встает.]

Кэролайн: Ах да, ключ. [Она произносит слова еле слышным шепотом. Поднимает нож, задирает красную футболку на Саймоне. Тихо плачет. Слегка пихает его рукой в вялый живот. Затем снова встает и проводит рукой вниз по горлу, между грудями и задерживает руку прямо под диафрагмой. Пробуя, тычет туда пальцем, проверяя ощущение. Затем втыкает нож в его желудок на глубину около дюйма. Он торчит прямо. Она резко встает и подходит к постели. Там она сбрасывает туфли, стаскивает через голову желтое платье и аккуратно раскладывает его на постели. У нее на лопатке цветные очертания бабочки. Она снимает бюстгальтер и трусики и тоже кладет их на кровать. Она поднимает с пола бейсболку Саймона и подбирает под нее свои волосы. Она присаживается на корточки, опираясь голым задом на пятки. Обнаженная женщина в бейсболке. Потом она поворачивается к Саймону. Нож по-прежнему торчит из его живота. Она наклоняется над телом, отворачивается, затем надавливает всей своей тяжестью на нож. Он входит в тело, при этом раздается свист вырывающихся наружу воздуха и крови. Ее обдает брызгами, она смотрит на них и вздыхает. Затем она, действуя ножом, вырезает лоскут плоти. Оттягивая одной рукой лоскут назад, она режет глубже. Она нажимает на тело, и кровь просачивается наружу, вытекая из раны и растекаясь по животу Саймона и дальше по бокам, сначала оставляя на его ребрах полосатый рисунок, а затем покрывая их полностью по мере того, как она продолжает орудовать ножом. Она отводит руку и резко стряхивает с нее кусок плоти. После этого она просовывает руку в брюшную полость и шарит там. Ничего. Она вздыхает. Ее живот, руки и колени лоснятся от крови. Кровь и у нее на сосках. Теперь она вырезает кусок побольше. Присаживается на корточки сбоку от Саймона и перекатывает его на живот. Слышно, как постепенно вываливается струйкой содержимое его желудка. Она снова переворачивает его на спину. Роется ножом в содержимом желудка, просматривая его. В темных углах появились крысы. ] А ну, пошли прочь от меня. [Она возвращается к прерванному занятию. Снова запускает руку в полость и внезапно что-то выхватывает оттуда, смотрит на окровавленный предмет, который держит в руке. Ключ. Вот она встает, кладет ключ на стол и идет назад, к кровати, где снимает наволочку и тщательно вытирает ею руки и живот. У нее чуть-чуть испачканы кровью бедра и голени. Она энергично трет каждое пятно. Проверяет, не осталась ли кровь на лобковых волосах, втягивая живот и обеими руками нажимая на тазовые кости. Затем она обтирает пальцы и руки и осматривает заднюю сторону ног и зад. Надевает трусы и туфли, затем натягивает бюстгальтер и желтое платье, застегивая его на спине с присущей женщинам неуклюжей грацией. Она снимает бейсболку, осматривает ее, встряхивает, снова внимательно осматривает и бросает на пол рядом с Саймоном. Подвинув к себе ключ, берет его со стола и кладет в сумку. Поднимает пустую коробку из-под молока и бросает туда нож и пистолет. Оглядывается кругом, проверяя, всели спокойно. Замечает что-то вне пределов обзора камеры, какой-то небольшой предмет на полу комнаты, находящийся ближе к камере. Она поднимает его. Это кусочек зеленой фигурки. Она возвращается к телу Саймона и некоторое время стоит, глядя на него; на ее лице отражаются одновременно и жалость и торжество. Она приседает на корточки, трет осколком фигурки по своему платью. Кладет его в нагрудный карман футболки Саймона, затем мочит палец в крови на его шее и касается им своего языка. Потом быстро встает, берет коробку за верхний край и идет прямо на камеру, в лифт.]

Кэролайн [стоит лицом к камере, глядя вниз, очевидно на кнопки с номерами этажей]: Два-двадцать-один. [Все слова она произносит шепотом. ] Два. Два. Один. [Она растерянно оглядывается. ] Вниз. [Ничего не происходит. ] О, черт! [Замечает, что дверь шахты лифта открыта, захлопывает ее. ] Вниз. [Лифт со скрежетом медленно опускается вниз. Тело Саймона Краули вместе с полом, на котором оно лежит, уходит вверх. На стене шахты появляется цифра «семь» и снова исчезает в темноте. В тусклом свете лифта последовательно возникают цифры «шесть», «пять», «четыре», «три», «два». Наконец она не выдерживает, долго сдерживаемое напряжение прорывается судорожным кашлем и сдавленными рыданиями. Лифт останавливается на первом этаже. Она толчком открывает дверь шахты лифта и быстро бежит по коридору. Слышен удаляющийся звук ее шагов. Дверь шахты лифта медленно задвигается, наполовину закрывая просвет, в который виден коридор. В коридоре теней ни малейшего движения. Раздается звук с трудом открываемой двери. Ненадолго появляется яркое световое пятно с расплывчатыми краями. Бликование на стенах. Прощальная вспышка света, и снова все погружается во мрак. Дверь беззвучно закрывается. Ни звука. Только темнота. Ни звука. Только темнота.]

* * *

Утро в Манхэттене, ясное и чудесное. Вымытые желтые такси мчатся в центр города. Мужчины-мексиканцы возятся с тюльпанами перед корейскими гастрономами. Ранние пешеходы идут на работу, довольные собой. Поезда подземки мелькают как передаваемые сообщения. Свет почти ощутимо разливается по фасадам зданий. На задворках баров, клубов и ресторанов выметают, поливают из шлангов, выводя сто тысяч жанровых картин. Мать причесывает дочку. Сегодня надо делать миллионы, приятель. Городской греческий хор читает страницу обзорных статей и политических комментариев. Проезжает подметальная машина, прихватывая пустой бумажник. Солнечный свет пронизывает ирисы. Как приятно зажмуриться! Какой-то мужчина разглядывает свой живот и видит бесформенную кучу. Женщина тешит себя губной помадой. Какие туфли она наденет? Мечты за чашкой кофе о солнечном свете и спасении. Потрепанные фургоны, откормленные рыбы, спешат в жилые кварталы на окраине. Формирование и разрушение. Я теряю здесь деньги. Вы должны быть на работе вовремя. Это могло бы быть здорово. Ничего не выходит. Китаянка сидит за промышленной швейной машиной. По переулку за агентством ветер гонит кучу фотографий моделей. Кто-то ограбил угловой гастроном, унеся два черствых бублика. Я передам тебе это по факсу. Задымление на Сорок девятой улице. Вуди Аллен вышел из моды. Посыльный-велосипедист прицепился к городскому автобусу сорокового номера, идущему по Бродвею. Мне повысили квартирную плату. Охрана тюрьмы «Рикерс-Айленд» выдает инструкции своему ночному улову: «Поднимите руки, покажите подмышки, откройте рот, покажите язык, поднимите мошонку, затем наклонитесь, раздвиньте жопу и перните пять раз погромче». Подержи, пожалуйста. Собираюсь попробовать новый антидепрессант. Делопроизводитель, ведущий счета клиентов, разглядывает визитную карточку, врученную ему женщиной прошлой ночью. Пожар в Гарлеме, шестеро погибших, пять детей. Я вас соединю. Эвинг стареет, приятель. Сходи, пожалуйста, к врачу, Харри. Какой кредитной карточкой вы воспользуетесь при этой сделке? Это говорит Сэл из Бруклина. Паром, идущий из Стейтн-Айленд, налетает на сваи. Ни в ком уже больше нет почтительности. На большой стоянке, рядом с Вестсайдской автострадой, какой-то человек закачивает воздух в шины мусороуборочных машин. Не забудь свою коробку с завтраком. Женщина сидит на краю кровати, вспоминая, что вчерашний тест на СПИД дал положительный результат. Говорю вам, что Ассоциация городского транспорта выбрасывает на ветер миллионы. В наркологической клинике, где лечат фенадоном, из двери торчит очередь. А в «Тайме Сквер» этого нет. У нас в городе возникают серьезные расовые проблемы. Президент в городе, уличное движение превращается в ночной кошмар. Вы нам должны деньги. Это не принесло ни копейки денег. Это не деньги. На этом можно заработать деньги. У меня нет денег. Это стоит больших денег. Туристические автобусы забиты жителями Среднего Запада. Они поехали в Нью-Джерси. Судмедэксперт надевает резиновые перчатки, включает радио. Я не гомик, я квиер, объясняет мужчина своей матери в ее квартире на Риверсайд-драйв. Кокаин доставили в целости и сохранности, и сегодня испанский Гарлем выглядит словно рай. Я слишком много смотрю телевизор. Хорошенькая квартирка в этом диапазоне цен. Поставьте свою подпись вот здесь. Воистину демократии пришел конец. В офисе в Мидтауне все двери заперты: начальник уволен. Позвони и закажи билеты, а почему не ты. На площадке перед отелем «Плаза» таксист с улыбкой обсчитывает своего пассажира. Я собираюсь сделать липосакцию. Мужчина быстрым шагом идет на юг по Лафайетт-стрит, ощущая ключ в одном кармане брюк и осколок камня в другом, затем входит в ресторан на углу. Он – первый посетитель. Он зарос щетиной. Он весь покрыт засохшей грязью. У него в руках небольшой сверток. Официант разворачивает свежую скатерть.

– Доброе утро, сэр.

– Доброе утро. – Я демонстративно пересчитываю наличные. – Прошу прощения, я грязный как черт.

– Какие пустяки.

Я сидел, наблюдая за кипящей вокруг жизнью. Входят еще несколько посетителей. Завтрак – самое радостное принятие пищи, он полон оптимизма, и это хорошо видно по лицам мужчин и женщин. В туалете я осмотрел себя в зеркале. Грязь была на волосах, вокруг глаз и на ушах. Мои десны обнажали чуть не до корней зубы, ставшие коричневатыми, волосы поседели. Тут-то уж точно все идет только в одном направлении.