Манифест непосредственности

Особый интерес для Аристотеля, да и для нас тоже представляет пара полития - демократия. Ведь демократию мыслитель рассматривает однозначно как упадочную форму правления. Полития же напротив, является не просто восходящим строем, но и вообще символом восхождения. Полития есть власть большинства коренного населения полиса, но власть непосредственная, то есть осуществляемая через народные собрания, аналогичные тем, что имелись в Афинах. Не трудно сделать непосредственной власть нескольких аристократических семейств, но сделать так, чтобы, сохраняя единство, непосредственно управляло огромное количество граждан, крайне сложно, и если этого удаётся достигнуть, то здесь мы можем говорить о кульминации политической непосредственности, и высшем успехе структуры полиса. Именно поэтому полития как слово выводится напрямую из слова "полис". Полития есть высшая реализации идеи полиса, но, к сожалению, никогда не реализуемая полностью. На практике полития всегда поддерживалась слабой, но всё-таки аристократией, а так же и некоторыми прототипами бюрократических институтов, то есть пользовалась услугами посредником. Именно поэтому, когда мы говорим о кульминации непосредственности, то подчёркиваем, что такой кульминацией является аристократия, не зависимо от наличия или отсутствия монарха. Аристотель же, считая такой кульминацией политию, исходил больше из идеальных представлений о политике, нежели из реальных, и это сближает его с Платоном, который так же пытался предложить систему идеального, совершенного во всех смыслах полиса.

И всё же основной удар по бюрократии наносит не полития, и не система полиса, а аристократия. Дело в том, что система полиса естественным образом выродилась по причинам, уже указанным нами выше. Кризис управления. Полития, как возрождение структуры полиса, не сможет сегодня восстановить непосредственность управления и неизбежно выродится в демократию. И если полития для Аристотеля - это кульминация непосредственности, то её антипод - демократию, можно рассматривать как кульминацию посредственности. Нигде, не при каком режиме не плодиться в таком количестве и с такой скоростью армия чиновников, как при демократии. Воистину, главный оплот любой демократии - это бюрократия. Сама система выборов подразумевает наличие многих кандидатов, каждый из которых есть потенциальный бюрократ, множество партийных чиновников из разных партий, наблюдателей, сотрудников избирательных комиссий и т.д. Голова идёт кругом от количества задействованных в этом спектакле посредников. А сколько проблем решается через должностные ротации или через прямое увеличение количества чиновников, создание комиссий по тем или иным вопросам! Сама этика чиновничества, рассматривающая человека, наделённого властью, как простого наёмного служащего, как нельзя точно соответствует духу демократии. Поэтому, во избежание провала в демократию, разумней изобрести нечто новое, более совершенное, чем полис, что не будет выгодно большинству, привыкшему жить опосредовано. Задача реализации новой политической непосредственности должна лечь на плечи сильного меньшинства, которое и станет ничем иным, как аристократией.

Итак, первым маяком, указывающим нам на такую новую непосредственность будущего, являются квантовые компьютеры. Здесь мы имеем совершенно иную, на порядок более сложную систему счёта, чем в известных нам электронных компьютерах, и, возможно, такая система в будущем потребует даже создания новой, более сложной, но более удобной математики. Планирование экономики на основе подобных вычислений безусловно выводит нас за рамки алгоритмов управления, выработанных в эпоху Античности и используемых в политике и экономике и по сей день. Возможность так быстро обмениваться информацией, и, что особенно важно, обучаться в процессе такого обмена выводит нас вообще за рамки алгоритмического управления. Как известно, на системе алгоритмов основывается система электронного компьютера. Такой компьютер не способен интенсивно обучаться, он лишь реализует заложенные в него программы. Но отличительной чертой квантовых компьютеров является то, что они способны обучаться. Конечно, в основе их работы так же должен быть заложен некоторый алгоритм, но этот алгоритм есть алгоритм подражания машины человеку и обществу, который при этом сам же человек властен и изменить. Таким образом, квантовые компьютеры снова позволяют человеку восстановить свою власть над машиной, которую в наш век он уже почти полностью утратил. Такая система как нельзя лучше подходит для планирования экономики в режиме реального времени. То есть здесь уже спрос и предложение влияют друг на друга мгновенно, и спрос может изменить план. Система чутко может реагировать на спрос каждого человека. Такая система не нуждается в командно-административном аппарате, да и вообще не нуждается в субординарной централизации, в каждом городе она может работать совершенно автономно. В силу этого следует даже задаться вопросом, который, возможно, ещё долго будет занимать самые светлые умы будущего. Можно ли назвать такой искусственный разум в полном смысле слова машиной, или это есть уже что-то иное, например, живой организм, искусственно созданный человеком по своему образу и подобию, но целиком и полностью зависящий от воли человека?

Оставим этот вопрос для более подходящего контекста и обратимся ко второму, ещё более древнему, но менее очевидному маяку будущей непосредственности, который так же не укладывается в систему алгоритмов, выработанных в Античности. Речь в данном случае идёт о внутреннем территориальном устройстве больших стран и государств. Ещё Монтескье, а вслед за ними и другие деятели Просвещения признавали, что большое государство не может быть республикой, принцип разделения властей здесь невозможен, и потому она должна быть монархией. Монархию же мыслители Просвещения справедливо ставили в один ряд с диктатурой, поскольку иной монархии тогда в Европе уже не знали. И всё же, уже отцы-основатели государства США выдвигают тезис, согласно которому демократическое управление возможно и на огромных территориях. И, например, Джефферсон в качестве образца берёт как раз Римскую Республику. Дело в том, что сепаратистский вариант республики Монтескье не отвечал потребностям той эпохи. Соединённым Штатам, чтобы отстоять свою независимость, нужно было быть единым государством с единым центром, но при этом без монархии, поскольку против монархии как раз и велась война за независимость. Ситуация сложилась крайне затруднительная. Борьба за свободу, как это часто бывает, могла обернуться ещё большей несвободой. И всё же отцам-основателям удаётся ловко выйти из этой ситуации, разработав проект федеративного государства.

Но следует понимать, что этот федерализм не следовал напрямую из идей Просвещения и даже не выводился из модели Римской Республики. При том, что в Римской Республике, а затем в Римской Империи действительно устанавливались довольно сложные непосредственные отношения с провинциями. В силу свой непосредственности, римский федерализм был устроен так, что к каждой провинции был всегда свой, индивидуальный подход, вырабатываемый опытом, а потому правовой статус каждой провинции был разным, как и её автономия. Римская Империя в эпоху принципата совершенно не стремилась к какому-то унитаризму, именно поэтому её нельзя считать государством. Ведь государство должно быть либо унитарным, либо национальным. Каждая новая территория в составе римских владений присоединялась не по шаблону, имела широкую автономию. Можно даже с полной уверенностью сказать, что в Риме до реформы Каракаллы не было двух одинаковых провинций, не было двух одинаковых субъектов федерации, хоть назывались они все, безусловно, одинаково. И всё же, американский федерализм лишь отчасти наследует римский федерализм, в целом же он формируется стихийно, отвечая исключительно на вызовы эпохи. Отцы-основатели США, как люди, мыслящие категориями Просвещения, даже вынуждены были сдерживать этот федерализм, потому как он был ещё не зрелым и запросто мог выродиться в банальный сепаратизм. Так родилась идея федеративного государства. То есть каждый штат обладает приблизительно одинаковым уровнем автономии, хоть и имеет право избирать своих чиновников на местных уровнях и принимать свои местные законы, которые не противоречат государственным законам. Такой умеренный федерализм лучше всего отвечал интересам демократического государства, и всё же он был насильно подогнан под стандарты демократии, и потому не получил дальнейшего развития. Однако следует понимать, что сам по себе такой федерализм был уже чем-то из ряда вон выходящим, не вписывающимся в принятые политические алгоритмы тогдашнего мира, пусть его антибюрократический потенциал и не был до конца реализован.

Такой стихийный федерализм в качестве ответа на вызовы истории постепенно возникает по всему миру, в самых разных странах и ставит под сомнение саму идею государства. В США он очень быстро утратил свою стихийность и творческую продуктивность, каждый новый субъект федерации присоединялся по одной и той же правовой процедуре и становился так же штатом. Но в других крупных странах субъекты федерации изначально имели различный статус, и каждый новый субъект федерации требовал и изобретения новой процедуры. Пожалуй, нигде подобный федерализм не был развит в такой мере, как в России. И в силу исторических причин нигде в мире сейчас нет такого территориального разнообразия, которое имеется в России. В составе Российской Федерации разные субъекты имеют самые разные степени автономии и зависимости от центра, даже разные наименования. При этом подчёркиваем, что федерализм в России формировался стихийно и на протяжении очень долгого периода времени. Начало, пожалуй, было положено ещё при Иване Грозном. Когда Московское царство захватило Казань и Астрахань, население которых на тот момент исповедовали ислам, то пришлось приложить на малые усилия, чтобы удержать эти территории в подчинении. Ведь, как известно, зачастую захватить новые территории бывает гораздо легче, чем удержать их в своей власти. Так со временем ислам в России, наравне с православием, и, позже - с ламаизмом, стал официальной религией империи, а император был не только помазанником христианского бога, но и помазанником Аллаха и воплощением Белой Тары. Сама эта ситуация исторически беспрецедентна, и ничего подобного не было ни с одной "монархией" в мире.

Важно понимать, что такой федерализм, который мы встречаем в России или даже в США в эпоху Античности был просто невозможен и непременно обернулся бы распадом страны. Но сегодня стало возможным сохранение территориального единства при такой невиданной прежде сложности территориального устройства. Технологии коммуникации сделали своё дело и вывели нас за рамки политических алгоритмов, заложенных в основе нашей цивилизации. И по сути та страна, которая будет развивать этот федерализм, сможет принять в качестве субъектов федерации в свой состав большинство стран мира и тем самым объединить множество народов, не ущемляя их традиций и творческих порывов. Конечно, для этого важно, чтобы отношения между субъектами федерации были непосредственными. И в этом плане российский федерализм, которые ещё хранит в себе творческий дух, выглядит более предпочтительным, чем федерализм американский, который уже изначально делал существенный уклон в сторону бюрократизма и шовинизма, который в конечном итоге даже расколол страну и привёл к гражданской войне в США. А уж после этой войны американский федерализм стал лишь ещё более бюрократическим. Что ж, возможно, такова судьба гуманизма в политике. Единственный верный способ достичь эгалитаризма, равноправия, толерантности - это увеличение числа бюрократических паразитов, бесполезных работ и должностей, которые требует от человек лишь присутствия и выполнения монотонных, совершенно не творческих задач. Здесь речь идёт уже о так называемом среднем классе, который якобы является главной опорой современного государства благосостояния. Том классе офисных клерков и протирателей штанов, которые если и занимаются творчеством, то вне своего рабочего места, а на работе должны с серьёзным видом заниматься чем-то скучным и совершенно абсурдным. Рабочие места которых больше похожи на казарму, а труд напоминает отбывание тюремного срока. Армия рабов, господами которых являются не личности, а учреждения. Ведь любой труд, если он не развивает, будь то физическое, интеллектуальное и прочее развитие личностных качеств, является рабским. Средний человек, общечеловек становится врагом творчества. То есть в политическом смысле гуманизм превратился в самое несправедливое насилие над человеком, насилие, кастрирующее в нём самое ценное, за что можно только ценить и уважать человека, волю к творчеству. Не является ли такое тотальное, насильственное принуждение людей быть бесполезными тем, что называется тоталитаризмом?

Обществу будущего, той стране, которая наконец-то сможет претендовать на мировое господство, то есть заниматься действительно большой политикой, вооружившись идеями квантового планирования и федерализма, понадобится враг, который будет возвышать и облагораживать это общество, делая правомочными его притязания на господство и увеличивая его стойкость в борьбе с врагами. У древних греков таким врагом была тирания. Борьба с тиранией и неприятие всякой тирании - это то, что делало эллина эллином и позволяло ему всюду, где бы он не находится, считать себя выше не эллинов и именовать их варварами. Это позволяло им не сломаться под натиском этих варварских царей, это же давало им право идти войной на этих варваров, захватывать их территории и подчинять население своей власти. И в случае обороны, и в случае нападения они были убеждены, что борются с тиранией, то есть осуществляют своё священное право борьбы даже не со злом, а с господством бездарности и бездарными господами, угнетающими возможные таланты среди своего народа. Таким врагом у эллинов будущего должен стать тоталитаризм. Борьба с тоталитаризмом во всех его проявлениях, будь коммунистический авторитаризм, фашистская диктатура или тотальность потребительской демократии, будет утешением в стойкости и оправданием в жестокости, источником новых небюрократических учреждений и нового, невиданного прежде политического и территориального устройства. Это позволит действовать не по стандарту, это обеспечит невиданную доныне свободу творчества. Такая борьба будет величайшим пробуждением и манифестацией самых творческих, самих художественных инстинктов людей, манифестацией непосредственности. И горе тем, кто пожелает упорствовать в защите господства бездарности.

Сергей Пациашвили. 07.09.2016

Приложение.

Технологическая сингулярность.

Исторический момент, в который посредственность достигнет своего пика и тем сам откроет путь для революции непосредственности в науке получил наименование технологической сингулярности. Не нужно быть математиком, чтобы понять, что на протяжении истории, особенно истории последних трёх столетий, человек интенсивно вытеснялся из производства, заменялся техникой. По сути, в это весь смысл фабрично-цехового производства. Учёные лишь показали, что это вытеснение происходит по экспоненте, и ближе к середине 21-ого века эта экспонента "схлопнется" в точку и наступит миг сингулярности. В этот момент происходит лобовое столкновение посредственности и непосредственности, которая, вероятнее всего, приведёт к расколу, разделяющему единую глобальную историю как минимум на две истории. В первом сценарии истории посредственность продолжает править, люди продолжаются оставаться рабами рутины, из которой самостоятельно выбраться уже не смогут не при каких усилиях. Только внешняя сила сможет принести им освобождение от рутины. Будучи вытесненным из производства, человек превращается фактически в обслуживающий персонал машины. Все рабочие места сосредоточатся в сфере обслуживания. Пик нигилизма. Машины никогда не уничтожат человека физически по той причине, что искусственному интеллекту, чтобы осознавать своё существование, нужно иногда смотреть на себя со стороны. Поскольку искусственный интеллект существует теоретически вечно, то сам он не может расщепиться на несколько субъектов. Искусственный интеллект сам по себе не способен на творчество, поскольку творчество есть создание чего-то большего и более долговечного, чем самого себя. Теоретически бессмертный интеллект в принципе не может даже помыслить что-то более долговечное, чем есть он сам. Таким образом, здесь мы видим планирование только на краткосрочную перспективу, апогей общества потребления.

Второй сценарий будет совершенно противоположен первому. Автономия машинного производства напрочь освободит человека от рутины и зависимости от города. Нужно сказать, что мегаполисы сегодня существуют только потому, что они имеют при себе некоторое большое числе людей, которые могли бы переносить тяжёлую рутину и обслуживать нужды этого города. Причём монотонно, рутинно. Если городская индустрия становится совершенно автономной, нужда в такой рутине исчезает, и открывается возможность для освобождения труда, о котором не мечтали даже самые романтичные марксисты. Ведь, по сути, по-настоящему закрепощён человек был только в эпоху модерна, когда стал крепостным города: пролетарием или буржуа, не столь важно. Важно, что такие условия труда и, как следствия, жизни, являются для живого существа крайне противоестественными. Естественной средой является деревенская среда обитания, которая, однако, не позволяет человеку быть сверхъестественным существом, создавать новое естество. Главная проблема, как быть существом сверхъестественным, не становясь при этом существом противоестественным? На протяжении веков до эпохи модерна люди отвечали на этот вопрос очень просто: труд был сезонным. Причём сезонным был не только сельский труд, но и любой другой. Был, например, сезон для войн, который заканчивался зимой, и крайне редко эта сезонность нарушалась. Таким образом, такой ужас, как мировая война, просто невозможен в естественных условиях труда и жизни. В мировой затяжной войне военные действия должны продолжаться рутинно и непрерывно. Невозможной становится и ядерная война, поскольку ядерный удар всегда в качестве мишени нацелен в первую очередь на большие города. А если в городах никто не проживает на постоянной основе, геноцид будет просто невозможен.

Тем не менее, во втором сценарии машины так же обладают автономией и нуждаются в человеке только временя от времени. Но это уже другие технологии, это квантовые боикомпьютеры. По сути, не цифровые, и не аналоговые. Такие технологии уже есть в наше время. Искусственная нейронная сеть может при необходимости переключаться из одного режима в другой: из цифрового в аналоговый и обратно. В цифровом режиме они совершенно автономны, а в аналоговом нуждаются в человеческом мышлении, которое является уже полностью аналоговым по преимуществу. Города если и будут иметь население на постоянной основе, то крайне небольшое, в целом же населяться они будут только в рабочий сезон. Безусловно, эти два грядущих сценария будущего будут иметь ещё и промежуточные положение, объединяющие меж собой зависимость и непосредственность. Неизбежны конфликты между машинным миром посредственности и миром непосредственности, которые и будут определять всю дальнейшую историю развития человеческих обществ. При этом полная победа непосредственности окончательно сделает всех посредственностями, поэтому непосредственность никогда не будет заинтересована в полной победе, в то время как посредственность будет стремиться к тотальности и полному поглощению своего врага.