Манифест сюрреализма

По-видимому, к настоящему времени можно назвать только их, и в этом не приходилось бы сомневаться, если бы не захватывающий пример Изидора Дюкаса, относительно которого мне недостает сведений. Бесспорно, весьма многие поэты (если подходить к их результатам поверхностно) — начиная с Данте и Шекспира в его лучшие времена — могли бы прослыть сюрреалистами. В ходе многочисленных попыток редуцировать то, что, злоупотребляя нашим доверием, принято называть гением, я не обнаружил ничего, что в конечном счете нельзя было бы связать с этим процессом.

НОЧИ Юнга сюрреалистичны от начала и до конца; к несчастью, в них звучит голос священника, плохого, конечно, священника, но все же священника.

Свифт — сюрреалист в язвительности. Сад — сюрреалист в садизме. Шатобриан-сюрреалист в экзотике. Констан — сюрреалист в политике. Гюго — сюрреалист, когда не дурак. Деборд-Вальмор — сюрреалист в любви. Бертран — сюрреалист в изображении прошлого. Рабб — сюрреалист в смерти. По — сюрреалист в увлекательности. Бодлер — сюрреалист в морали. Рембо — сюрреалист в жизненной практике и во многом Малларме-сюрреалист по секрету. Жарри-сюрреалист в абсенте. Нуво — сюрреалист в поцелуе. Сен-Поль Ру — сюрреалист в символе. Фарг — сюрреалист в создании атмосферы. Ваше — сюрреалист во мне самом. Реверди — сюрреалист у себя дома. Сен-Жон Перс — сюрреалист на расстоянии. Руссель — сюрреалист в придумывании сюжетов. И т. д.

Я подчеркиваю, что отнюдь не во всем они были сюрреалистами в том смысле, что у каждого из них я обнаруживаю известное число предвзятых идей, к которым — самым наивным образом! — они были привержены. Они были привержены к этим идеям, потому что не услышали сюрреалистический голос — голос, наставляющий и накануне смерти, и во времена бедствий, потому что они не пожелали служить лишь оркестровке некоей чудесной партитуры. Они оказались инструментами, преисполненными гордыни, вот почему их звучание далеко не всегда было гармоничным (то же самое я мог бы сказать о некоторых философах и о некоторых художниках; среди последних из старых мастеров достаточно назвать Уччелло, а из современных Густава Моро, Матисса (в его "Музыке", например), Дерена, Пикассо (наиболее безупречного среди многих других), Брака, Дюшана, Пикабиа, Кирико (столь долгое время вызывавшего восхищение), Клее, Ман Рея, Макса Эрнеста и — прямо возле нас — Андре Массона).

Зато мы, люди, не занимающиеся никакой фильтрацией, ставшие глухими приемниками множества звуков, доносящихся до нас, словно эхо, люди, превратившиеся в скромные регистрирующие аппараты, отнюдь, не завороженные теми линиями, которые они вычерчивают, — мы служим, быть может, гораздо более благородному делу. Вот почему мы совершенно честно возвращаем назад "талант", которым вы нас ссудили. Вы с таким же успехом можете, если хотите, беседовать со мной о таланте вот этого платинового метра, вот этого зеркала, этой двери или этого небосвода.

У нас нет таланта, спросите у Филиппа Супо:

Анатомические мануфактуры, и дешевые квартиры приведут к разрушению высочайших городов.

У Роже Витрака:

Не успел я воззвать к мрамору-адмиралу, как тот повернулся на каблуках, словно лошадь, вставшая на дыбы перед Полярной звездой, и указал мне на то место на своей треуголке, где я должен буду провести всю свою жизнь.

У Поля Элюара:

Я рассказываю хорошо известную историю, перечитываю знаменитую поэму: вот я стою, прислонившись к стене, уши у меня зеленеют, а губы превратились в пепел.

У Макса Мориза:

Пещерный медведь и его приятельница выпь, слоеный пирожок и слуга его рожок. Великий Канцлер со своей канцлершей, пугало-огородное и птичка-зимородная, лабораторная пробирка и дочь ее подтирка, коновал и брат его карнавал, дворник со своим моноклем, Миссисипи со своей собачкой, коралл со своим горшочком. Чудо со своим господом Богом должны удалиться с поверхности моря.

У Жозефа Дельтея:

Увы! Я верю в добродетель птиц. Достаточно одного пера, чтобы я умер со смеху.

У Луи Арагона:

Когда в игре наступил перерыв и игроки собрались вокруг чаши пылающего пунша, я спросил у дерева, носит ли оно еще свой красный бант.

Спросите у меня самого — у человека, который не удержался от того, чтобы написать извилистые, безумные строки этого предисловия.

Спросите у Робера Десноса — у того из нас, кто быть может, ближе других подошел к сюрреалистической истине, кто — в пока еще не изданных произведениях ("Новые Гебриды", "Формальный беспорядок", "Траур за траур") и во многих предпринятых им опытах — полностью оправдал надежды, возлагавшиеся мною на сюрреализм; и я продолжаю ждать от него еще очень многого. Сегодня Деснос сюрреалистически говорит, сколько ему хочется, необычайная ловкость, с которой он облекает в словесную форму внутреннее движение собственной мысли, приводит, добавляя нам огромное удовольствие, к появлению великолепных текстов, которые тут же и забываются, ибо у Десноса есть дела поважнее, чем их записывать. Он читает в самом себе, словно в открытой книге, и нисколько не печется о том, чтобы сберечь эти листки, разлетающиеся по ветру его жизни.

(c) 2002(March) copyrights by starat. All rights reserved. E-mail: [e-mail]