Мания

Мое отчаянно бьющееся сердце замерло. Я и так-то был перепуган, но теперь меня охватил ужас, столь безмерный, что предшествующие минуты показались просто шуткой. Я понял, где оказался. В пещере Фактора! И те шершавые, пропахшие овечьей шерстью ладони принадлежали Фактору.

Поклевал тут, поклевал там.

Сила моего страха может показаться необычайно провидческой. Вы можете возразить, мол, известный противник не так страшен, как неведомый, что знакомое место не так страшно, как неизвестное, однако в таком случае вы недооцениваете влияние на детский разум многократных предупреждений держаться подальше от определенного человека. Подобная личность в глазах впечатлительного ребенка становится воплощением всех страшных фантазий, окутанным ощущением зла, не до конца осознанным, но всепроникающим. И словно добавляя убедительности фантазиям, я уже сделал первые неуверенные шаги к более определенному пониманию зла. Я побывал в пещере Фактора. Я пробирался вдоль той странной на ощупь стены, глубоко вдыхал зловонный воздух. Я прикоснулся к длинной, мягкой паутине, споткнулся о поленницу, услышал стон… как бы я хотел его не слышать. Тот стон до сих пор преследует меня. До сих пор я пытаюсь истолковать его, как что угодно, только не последние муки другого ребенка. Вероятно, где-то в самой глубине души я с самого начала знал, что «паутина» вовсе не паутина, а «поленница» вовсе не поленница, но был не готов отказаться от утешительной лжи разумных объяснений.

Дверь надежно заперли. Меня вытащили из мешка и подвесили за рубашку на торчащий из стены крюк. Пальцы моих ног едва касались земли. Руки мои все еще были связаны за спиной и ноги тоже связаны, во рту оставался кляп, но повязку сдернули, и я обрел зрение.

Фактор отвернулся от меня, склонился к другой своей жертве. Вися на крюке и таращась в темноту, я увидел, как ягненок тычется носом в его ноги, словно ищет молока. Несмотря на все ласки и заботы, излившиеся на это существо в предшествующие недели, участь его была предрешена. Фактор схватил ягненка за ноги и бросил на стол так, что голова его перевесилась через изрезанный край. Ягненок задергался, но Фактор, крепко удерживая его, вонзил в его горло нож. Ловким, натренированным движением Фактор пронзил сонную артерию своего талисмана. Ягненок еще чуть полягался, затем его глаза остекленели, он содрогнулся, кровь потекла в подставленную миску.

Когда ягненок истек кровью, Фактор взял наполненную до краев миску и палку с намотанной на конце тряпкой. Окуная палку в миску, он начал обмазывать кровью темные стены. Недостаток света затруднял его работу, поэтому он приблизился к стене у входа в пещеру, где в очаге слабо тлели угли, вынул из трещины в стене тонкую свечу, поднес ее к углям, а когда она загорелась, поставил в посудину с растительным маслом.

Фактор вернулся к своей миске, и в мерцающем свете свечи я разглядел осадок, который нащупал в свой предыдущий визит. Стены пещеры были покрыты кровью, по большей части почерневшей от времени, но местами сохранившей красноватый оттенок. Все участки, кроме только что окрашенных, были сухими и припорошенными.

Когда миска опустела, Фактор связал передние ноги ягненка и подвесил тушку на крюк, вбитый в подпорку стола. Он вскрыл брюшко животного и, погрузив в него руки, вытащил внутренности, кои поместил в ту же миску, где они растеклись, испуская легкое облачко пара. Сняв с крюка выпотрошенную тушку, он перенес скользящий узел с передних на задние ноги и подвесил тушку головой вниз. Подрезав шкуру вокруг лодыжек, он прорезал ее по внутренней стороне задних ног. Освободив ноги от шкуры, он ухватил ее у ануса и, хрюкая от усилий, содрал, время от времени помогая себе ножом там, где шкура слишком сильно липла к мясу. Затем Фактор опустил тушку и начал обрабатывать суставы, отделяя сухожилия коротким острым лезвием ножа.

Всю эту кровавую бойню он сопровождал комментариями и объяснял, как приготовит себе еду из каждого куска. Иногда он указывал на различия между разделкой ягненка и человеческого существа, не оставляя сомнений относительно своих дальнейших намерений. Сначала ягненок, а потом тот же нож доберется и до моего горла, моя кровь украсит стены, мои внутренности смешаются с внутренностями ягненка, с меня сдерут кожу, мои сухожилия отделят от костей…

— Когда существо становится большим и безобразным, — объяснил Фактор, методично разделывая тушку, — когда оно теряет свое очарование, убить его — значит проявить доброту. Нельзя допустить увядания юности и красоты. Наш долг спасти их от гибели и вобрать в себя. Возьмем, к примеру, вот эти сухожилия. Чертовски трудно отрезать их. В ребенке гораздо легче. Раз — и сделано, не то что в этих неуклюжих животных. Спасти существо от старения — благодеяние. Конечно, некоторые существа спасения недостойны. Здоровые, неотесанные, безобразные парни. Грубые, как я говорю. Им я помогать не собираюсь. Слишком тяжелы для желудка. Их я оставляю собственной судьбе. Вопрос в том, что нам делать с тобой, красавчик? Оставить тебя здесь и попировать в пещере или ты больше подойдешь для преисподней? — Фактор отвлекся от разделки туши и посмотрел на меня, как будто хотел найти ответ в моих полных ужаса глазах. — Ты понимаешь, о какой преисподней идет речь? Под Обрывом Пастуха. Куда вы с мальчишками швыряете камни. Там я оставил парочку таких, как ты. В расселине. Безобразные мальчишки с гадким мясом на костях. Только для этого они и сгодились.

Тут меня затошнило, и горячая рвота поднялась к горлу. Не знаю, что ужаснуло меня больше: то, что этот человек явно признался в поедании плоти тех, кого зарезал, или то, что он оставлял детей в расселинах под Обрывом Пастуха, и, возможно, мы бросали камни в живых детей, не слыша в своем возбуждении их криков. Думаю, наихудшим было второе, ибо связанный, с кляпом во рту ребенок наверняка слышал наши голоса и знал, что за этим последует. Я захлебнулся бы рвотой и умер, если бы Фактор не выдернул кляп. Теперь он мог не бояться, что я его выдам. Я онемел от ужаса, и, даже если бы мог кричать, никто меня не услышал бы. Все присутствовали на казни. Рвота хлынула на пол пещеры.

— Пожалуй, немного подержим тебя здесь, — сказал Фактор, как только я чуть-чуть пришел в себя. — Ты еще сохранил невинный вид. И после смерти мавра мне будет приятно знать, что ты здесь. Хороший урок для него. Он больше не сможет меня унижать. Когда он узнает, что казнил человека за убийство, а убийства не прекратились.

Я не знаю, что спровоцировало остальные исчезновения. У Фактора были болезненные представления о красоте, невинности и жертвоприношении — это я понял, но что побуждало его похищать детей? Некий неутолимый голод? Или влияние фаз луны? Действовал Фактор в соответствии с временами года или создал свой собственный календарь важных и священных дней, кои требовали особого отношения? Или он просто забирал случайно подвернувшегося ребенка? Не знаю, но что касается меня, мотив был очевиден. Он хотел отомстить Инквизитору за то публичное унижение. Дать Инквизитору сделать свое дело, а потом все разрушить исчезновением еще одного ребенка в день казни мавра, осужденного именно за это преступление.

— Надеюсь, ты не против компании, — сказал Фактор, шагая со своей крохотной мерцающей лампой к сужению пещеры. Вывернув шею, я сумел разглядеть свою «паутину», длинные волосы, свисающие с головы, с человеческой головы, подвешенной к своду пещеры. Лицо было маленьким, темным, сморщенным, прокопченным процессом старения, неизвестным ему в жизни. Фактор поддал ногой что-то, лежавшее на земле. Раздался грохот, резкий, отрывистый. Конечно, никакие не дрова.

Даже тогда, переживая не лучшие времена, я попытался убедить себя, что не слышал никакого стона, когда впервые побывал в этой пещере. Я мог смириться с костями, даже с головой, но мысль о том, что последний ребенок, исчезнувший двумя месяцами ранее, тогда еще был жив, оказалась для меня слишком чудовищной.

Фактор вернулся к столу и, несколько раз взмахнув ножом, извлек длинный язык своего бывшего любимца.

Несомненно, вы читаете это с ужасом. Вы считаете Фактора зверем, исчадием ада, монстром, способным на деяния, о коих ни один здравомыслящий человек и помыслить не может. Пусть так. Мы все хотим приписать чудовищные дела не человеческому существу, но кровопролитие — слишком человеческое дело. Возьмите любой народ в любом поколении, и вы не обнаружите недостатка в здоровых мужчинах и женщинах, желающих попробовать вкус убийств и пыток. Посмотрите на себя, милорды, посмотрите на организацию, которую вы представляете, и преступления, ею свершенные за последние два столетия. Допускаю, что вы никогда не дотрагивались до жертв. Вы берете лишь свою долю барыша, который они платят за привилегию быть осужденными и казненными. Светские власти делают за вас вашу работу. Но управляете процессом вы. Вы устанавливаете правила, вы призываете суд Божий, вы освящаете действо вашим угодливым благочестием. Не осуждайте Фактора. Он не монстр, он человек, человек, подобный вам самим. И опять же, у любого народа в любом поколении вы найдете людей, готовых проливать кровь за идею, готовых даже мерить идею кровопролитием. И эти люди всегда будут жить за счет тех, кто готов попробовать вкус убийств и пыток, определять порядок, в котором идея может обслуживаться желанием причинять зло. Единственная особенность Фактора в том, что он был одновременно и носителем идеи, и палачом.

Инквизитор и я говорили о тех событиях только раз через много лет, незадолго до того, как он сам был арестован. Он подтвердил свою политическую миссию, свое понимание того, что жизнь мавра была необходимой жертвой, приносимой еще слабой общине, подтвердил необходимость единодушия и моего личного участия. В то время подобные события происходили по всему югу, мелкие представления с беспринципным манипулированием фактами ради того, чтобы люди почувствовали, что земля принадлежит им. Все это Инквизитор подтвердил. Но одно он не объяснил даже косвенно, и только позднее, вернувшись на гору, я смог подтвердить свои предположения. Он не говорил о том, что случилось после казни. Он не сказал, почему его ноги были мокрыми.

Вскоре после нашей последней беседы Инквизитора обвинили в сочувствии к alumbrados. [30] Это совпадало по духу с тем, что он сделал в день казни. Видите ли, то были те же самые поиски объяснений, что впоследствии привели его к ереси, что мотивировали его действия после смерти мавра. Он был из тех людей, кто должен объяснить все самому себе, объяснить даже мелкие явления, не влияющие на его политическую миссию или духовный рост. В некоторых отношениях он был ближе к мавру, чем можно было бы предположить. Один пытался объяснить мир через причины, другой через истории, но оба они были толкователями, стремившимися вносить ясность через повествование. Вероятно, именно поиски объяснений и возбудили возмущение моего народа, ибо, когда человек живет в темноте, свет, сияющий в доме соседа, раздражает безгранично. К концу своей жизни Инквизитор сам познал опасность ясности: ясность выставляет напоказ темные углы, в которых обитают господа вроде вас, милорды, ясность высвечивает недостатки ваших замыслов, ясность — служанка свободы, и сомнительная власть никогда к ней не благоволит. Ясность одновременно и стимул для слабых, и враг власть имущих.

30

Иллюминаты (исп.)— мистическая секта. (Примеч. пер.).