Манускрипт дьявола

Тошка обняла его, уткнулась лицом ему в плечо.

– Я тебе записку оставила, – сказала она. Из-за того, что все слова уходили ему в рубашку, голос получался совсем глухой. Слезы текли сами, и на рубашке расплывалось мокрое пятно.

– Записку… – повторил Максим, и вдруг слабость его исчезла так же внезапно, как появилась, и он почувствовал, что его охватывает ярость – первый раз в жизни. Он схватил Тошку за плечи, борясь с желанием встряхнуть ее как следует: – Записку она мне оставила! Чтобы никаких записок больше, поняла? Ты со своими идиотскими затеями!.. Чтоб никогда больше, ясно?.. Все! Хватит! Будешь рядом сидеть, супы варить, пеленки стирать!

– Какие еще пеленки? – изумилась Тошка, быстро-быстро моргая промокшими ресницами. – Чьи?!

– Мои! – рявкнул он. – Какая разница?! Все будешь стирать! Все, какие найдутся!

– Да у тебя даже тазика нет! – выпалила она, шмыгнув носом.

– У меня до фига тазиков! Вся квартира увешана этими тазиками! Я, если хочешь знать, ем из тазика! И сплю в тазике!

Он перевел дыхание, готовясь сказать что-то еще, и тут Тошка засмеялась. Максим озадаченно посмотрел на нее, и у него мелькнула мысль, что это истерика и в таких случаях, кажется, нужно давать пощечину, но он не сможет… А затем засмеялся сам. Обнял, с силой прижимая к себе, и почувствовал, как шеи коснулись теплые губы.

– Я согласна с тобой всю жизнь есть из тазика, – сказала Тошка. – Только давай пойдем уже, а то здесь пахнет плохо.

– Лишились, значит, налета беззаветной детской преданности друг другу… – сказал Бабкин, глядя на них. – Угу, как же.

– Ты о чем? – непонимающе посмотрел на него Макар и тут же вспомнил: – А, это Куликов так сказал о них! Ошибся, бывает. Где он, кстати?

– Уже едет.

– Это хорошо. А беззаветная детская преданность никуда не исчезает, Серега. Поверь мне, старому морскому волку.

* * *

– А как же Баренцев? – спросил Сергей.

Они снова обходили лужи – но только на этот раз дождь, пролившийся накануне, был теплым. Холода окончательно ушли из Москвы, и снег исчез вместе с облетевшими лепестками черемухи. Старый дворик, в котором жила Наташа Куликова, проснулся, и обитатели его выползли наружу, с любопытством разглядывая неторопливо идущих Макара и Бабкина.

– Что – Баренцев?

– Помнишь, в тот день, когда спасли Куликову, ты сказал, что детская преданность не исчезает? Но Баренцев бьш другом ей и Максиму. Не зря же и Куликов, и отчим Арефьева рассказывали об этом.

Макар сбил капли с нависающей над тротуаром ветки, и Сергей еле успел отскочить, чтобы не попасть под душ.

– Двое дружили бескорыстно, а третий нет, вот и все объяснение, – сказал Илюшин. – Борис Осипович упоминал о том, что Лешка тянулся за Максимом и Наташей. Наверное, он что-то получал от этой дружбы – вспомни хотя бы плеер. Если бы Макс не отдал ему монету, Баренцев не смог бы купить его.

– По-моему, ты все-таки ошибаешься, – подумав, сказал Сергей. – Не в плеере было дело. Видал я таких парней, как этот Баренцев. Он будет по-настоящему хорошим другом, но только до тех пор, пока не увидит перед собою цель. К цели эти люди идут, круша и ломая все на пути.

– Ты приписываешь слишком сложные чувства человеку, который чуть не угробил двоих друзей ради того, чтобы найти сомнительной ценности клад.

– Ничего себе сомнительной! – присвистнул Сергей. – Ты не понимаешь! Клад – это дверь в совсем другую жизнь! Он же мелкий предприниматель, этот Баренцев, крутится-крутится, работает без конца, а результата все нет и нет. Точнее, есть, но его не устраивает.

– Из таких людей получаются грабители банков, – хмыкнул Илюшин.

– У таких людей все зависит от случая, – поправил его Бабкин. – Подвернется подходящий случай – ограбят банк. А если нет, могут всю жизнь прожить добропорядочными товарищами. И про них тоже будут говорить – детская преданность, отголоски старой дружбы… А им просто не представился случай проявить себя с другой стороны. Баренцеву представился, и он себя проявил. Одно мне непонятно…

– Что именно?

– Почему Лешка, избавившись от Максима, не пришел к Куликовой сам? Показал бы шифрованный текст, попросил по-дружески помочь… Наталья разобрала бы код в две минуты.

– Баренцев никак не мог сделать этого! Ведь он был уверен, что Максим Арефьев мертв. А раз так, Тошка, рано или поздно узнав о смерти друга, вспомнила бы про зашифрованную записку, с которой заявился к ней Лешка, и сопоставила бы одно с другим. Так рисковать он не мог.

– Интересно, если бы Куликова разгадала шифр, что бы он сделал с ней?

– Убил, – без тени сомнения ответил Макар. – С той секунды, как Лешка ввязался в эту игру, он не мог не убивать. Мне странно другое: почему же он сам не разгадал послание Макса, которое тот писал самому себе?

– Как бы у него получилось? – возразил Бабкин.

– Ты ведь помнишь, что Максим с Наташей в юности занимались кодом манускрипта Войнича, и когда придумали свой шифр, то он получился похожим на шифр манускрипта. Все то же самое: текст, рядом рисунок. Шифр очень простой, если догадаться, что не в тексте ключ к рисунку, а наоборот – в рисунке ключ к тексту. Удивительно, что Баренцев не запомнил этого! Ведь наверняка многие разговоры велись при нем – вряд ли Наташа и Максим скрывались от лучшего друга.

– Может быть, и скрывались. Но, скорее всего, самому Баренцеву все эти детские игры были неинтересны, вот он и не узнал, как Арефьев и Куликова могут переписываться. Ему не позавидуешь: убить друга и остаться с писулькой, которую не можешь разобрать! Кстати, мы пришли.

Дверь квартиры им открыла улыбающаяся Тошка.

– Это я заставила папу позвонить вам, – призналась она. – Мне хотелось, чтобы вы тоже на это посмотрели!

В гостиной с крылатыми синими бегемотами, нарисованными на стенах, ждали Максим Арефьев, его отчим и Аркадий Куликов. Обритый налысо Максим в ярко-оранжевом свитере – веселый, счастливый, ничуть не похожий на того полуживого от усталости парня, которого Илюшин и Сергей перехватили возле склада Баренцева, – ходил за Тошкой как послушный пес. Голова его была покрыта нашлепками пластыря.

– Макс, пойдем! – скомандовала Тошка. – На пять минут!

Пока она шепталась с Максимом в соседней комнате, завязался разговор, быстро возвратившийся к тому же предмету, который обсуждали по пути Макар и Сергей.

– Скажите мне, Макар Андреевич, – попросил Борис Осипович, – зачем Леша так рвался приехать в больницу к Максиму? Мне хотелось бы надеяться, что в нем проснулось сочувствие…

– Боюсь, в нем проснулось лишь желание избавиться от Максима как можно быстрее, – с сожалением сказал Илюшин. – Смотрите: Баренцев ожидает от Наташи результатов расшифровки и внезапно узнает, что ваш сын жив. Максим может умереть, но может и прийти в себя, и тогда задержание Алексея становится вопросом времени. В этой ситуации у него было два выхода: первый – убрать угрозу в лице вашего сына. Но в телефонном разговоре вы сказали ему, что он не попадет в реанимационную палату, и Лешка решил, что этот план слишком сложен и опасен. Можно пойти другим путем: как можно быстрее расшифровать записку, чтобы найти ожерелье, – и бежать. Выживи Максим, и Баренцеву пришлось бы бежать в любом случае, но он не собирался проигрывать. То, ради чего он затеял всю эту игру, должно было достаться ему.

– Это счастье, что вы отговорили его приезжать в госпиталь, Борис Осипович, – подал голос Бабкин.

– Нет сомнений, что, появись он там, шансы Максима проснуться после операции были бы ничтожно малы, – согласился Макар. – И к Наташе группа успела в последний момент…

– Вспомнить страшно, – сказал молчавший до этого Аркадий Ильич. – Макар Андреевич, если бы не вы с Сергеем… Ведь никто не обратил внимания на этот лист, который Тоша оставила для нас. Даже я.

– Меня он отчасти ввел в заблуждение, потому что я решил, будто ваша дочь расшифровала манускрипт. Я не смог найти связь между ее похищением и покушением на Максима – по правде сказать, никто бы не смог, потому что никто не знал о его привычке писать самому себе «счастливые» письма. Вот я и пошел самым очевидным путем.