Мао Цзэдун

Администрация Цзяо Дафэна и Чэнь Цзосиня долго не продержалась. Уже через девять дней, 31 октября, в Чанше произошел военный переворот, вновь организованный солдатами 50-го полка. Цзяо и Чэнь были убиты. Власть, как и в других местах, перешла к умеренным либералам. Во главе них встал бывший председатель хунаньского совещательного комитета по подготовке конституции, молодой миллионер Тань Янькай (ему тогда шел всего тридцать второй год). Спустя много лет, в 1936 году, Мао Цзэдун вспоминал об участии членов «Общества старших братьев» в антимонархической революции. В отличие от американского профессора Мао восхвалял их «славные дела»⁵⁰, а о Цзяо Дафэне и Чэнь Цзосине отзывался следующим образом: «Они не были плохими людьми и преследовали определенные революционные цели, но являлись бедняками и представляли интересы угнетенных. Землевладельцы и купцы не любили их. Через пару дней, когда я пошел навестить друга, я увидел их тела на улице. Восстание против них организовал Тань Янькай, представитель хунаньских землевладельцев и милитаристов»⁵¹.

Занятия в школе были прерваны, и Мао решил записаться в революционную армию, чтобы внести свой вклад в революцию. Победа еще не была завоевана. Император Пу И не отрекался от престола, а Цинский двор вел переговоры с командующим крупнейшей в Китае Бэйянской армией, генералом Юань Шикаем (тем самым, кто когда-то предал императора Гуансюя), уговаривая его усмирить мятежников. Но Юань Шикаю нужна была вся полнота власти. Поэтому он медлил, дипломатично ссылаясь на мифическую «болезнь ног». Между тем тысячи маньчжурских семей, опасаясь расправы, срочно покидали Пекин. Они бежали на историческую родину, в Северо-Восточный Китай. 2 ноября Юань Шикай добился от Цинов своего назначения на пост премьер-министра. Интересно, что портфель министра юстиции в его правительстве получил кумир Мао Цзэдуна конституционный монархист Лян Цичао. Новый премьер связался с главами мятежных провинций и с некоторыми руководителями «Объединенного союза» (в частности, с Хуан Сином). Однако его переговоры с ними оказались безрезультатными: военные губернаторы и революционеры требовали свержения Цинской монархии, Юань Шикай же стремился к компромиссу с двором. В разгар событий, 25 декабря, в Китай наконец вернулся Сунь Ятсен. Ситуация обострилась. Вождь «Объединенного союза» ни в какие переговоры с Юань Шикаем вступать не хотел, он ратовал за военный конфликт. 29 декабря в городе Нанкине, бывшей столице минского Китая, делегаты от восставших провинций, объявив себя по примеру французских революционеров Национальным собранием, абсолютным большинством голосов избрали Сунь Ятсена временным президентом. 1 января 1912 года он вступил в должность и провозгласил образование Китайской Республики. Вице-президентом стал Ли Юаньхун.

Страна оказалась расколотой. В Пекине власть по-прежнему находилась в руках императора и Юань Шикая. В Нанкине заправлял Сунь Ятсен. Гражданская война казалась неизбежной. Восемнадцатилетний Мао, как и все вокруг, ясно ощущал это. Поэтому и вступил в армию. Поступок был отважным! Хунаньская армия готовилась к выступлению на север.

Участвовать в боевых действиях, правда, молодому рекруту не пришлось. Сунь Ятсен довольно скоро потерял реальную власть. В связи с распадом страны в Китае стремительно возрастала роль армии, которой у самого Сунь Ятсена не было. Хуан Син, занявший в его правительстве пост военного министра, никаким авторитетом у провинциальных военных губернаторов не пользовался. Проголосовавшие за доктора Суня делегаты Национального собрания, большая часть которых стремилась к компромиссу с Юань Шикаем, просто использовали его как козырную карту в игре с командующим Бэйянской армией. Будучи весьма умеренными, они и на посту президента хотели видеть осторожного политика, который не стал бы, как Сунь Ятсен, ломать устоявшиеся традиции. Многие из них сами были олигархами, сконцентрировавшими в своих руках не только богатства, но и политическую и военную власть. Понятно поэтому, что они опасались реализации «третьего народного принципа» Сунь Ятсена, направленного на установление государственного контроля над экономикой. Идеальной фигурой для них являлся именно Юань Шикай; Сунь Ятсен же на посту временного президента им нужен был только для оказания давления на нерешительного генерала.

Их политика увенчалась успехом. Поняв наконец, что большинство членов Национального собрания в Нанкине рассматривали Сунь Ятсена лишь как переходную фигуру, Юань Шикай вручил условия отречения вдове императора Гуансюя, вдовствующей императрице Лун Юй. Последняя с декабря 1911 года, после отставки великого князя Чуня, выполняла роль регента при малолетнем Пу И. Она пришла в ужас, но сделать ничего не могла. Придворные перешептывались, вспоминая дурное предзнаменование, которым сопровождалось восшествие Пу И на престол. Трехлетний император испортил тогда все своим ревом. Он сопротивлялся и кричал: «Не хочу здесь! Хочу домой!» У отца Пу И от волнения даже пот выступил на лице. Чиновники продолжали отбивать земные поклоны, но плач императора все усиливался. И вот, не выдержав, отец Пу И произнес: «Не плачь, не плачь. Скоро все кончится!» Вспоминая об этом спустя много лет, отставной император писал: «После церемонии присутствовавшие на торжестве вели в кулуарах такие разговоры: „Как же можно было говорить 'Скоро все кончится'? А что означало 'хочу домой'?“»⁵²

12 февраля 1912 года император формально отрекся от престола. Ему, правда, было всего шесть лет, и он не понимал, что происходит, но придворные не сомневались: дурное предзнаменование оказалось пророческим.

Революция победила! Все ее события, начиная с восстания 10 октября и заканчивая отречением императора, по китайскому лунному календарю происходили в год Синьхай, именно поэтому она стала называться в Китае Синьхайской. 14 февраля Сунь Ятсен подал прошение об отставке, которое Национальное собрание приняло единогласно. На следующий день временным президентом страны делегаты собрания также единогласно избрали Юань Шикая.

Прослужив в хунаньских войсках полгода, Мао теперь решил вернуться к занятиям. Ему надо было завершить формальное образование. Он подал прошение об отставке и был демобилизован. Впечатления от армии остались у него самые хорошие: впервые он жил в достатке. По его собственным словам, он получал очень солидное жалованье: семь серебряных долларов в месяц! Как мы помним, в Дуншаньской начальной школе высшей ступени за пять месяцев обучения, общежитие и пользование библиотекой он заплатил менее одного доллара. У него было много свободного времени, и он вел прямо-таки не пролетарский образ жизни. Он выделялся из общей массы солдат, большинство которых были безграмотными бедняками, пошедшими в армию не из-за революционных принципов, а потому, что им нечего было есть. Гордый и знающий себе цену студент не мог не смотреть на них сверху вниз. «Я тратил два доллара на еду. Кроме того, мне надо было покупать воду, — вспоминал он в беседе с Эдгаром Сноу. — Солдаты должны были носить воду из-за города, но я, будучи [по социальному статусу] студентом, не мог снисходить до этого и покупал ее у разносчиков воды». Интересное откровение вождя трудового народа!

Оставив службу, Мао Цзэдун оказался на перепутье. Он по-прежнему горел желанием учиться, но совершенно не знал, кем хочет стать. Он начал читать печатавшиеся в газетах рекламные объявления о наборе студентов в новые школы. Сначала его внимание привлекла полицейская школа, и он зарегистрировался для поступления в нее. Но вскоре передумал, заинтересовавшись рекламой школы мыловаров. Он зарегистрировался в это учебное заведение. Затем под влиянием приятеля решил стать юристом и зарегистрировался в юридическое училище, потом — в экономическое, а после этого — в коммерческое. Ничего особенного в этом метании не было: Мао был молод и, как многие восемнадцати-девятнадцатилетние юноши, хотел всего достичь сразу. В коммерческом училище, однако, требовалось хорошее знание английского, а у Мао никакой способности к языкам не было. Он и на китайском-то языке, как мы знаем, говорил с сильным хунаньским, даже шаошаньским, акцентом. От этого мягкого цыкающего говора он не сможет избавиться всю жизнь. В итоге, проучившись в коммерческом училище месяц, Мао ушел из него и весной 1912 года поступил в Хунаньскую провинциальную среднюю школу высшей ступени, вскоре переименованную в Первую провинциальную среднюю школу.

Но и здесь долго не задержался. «Я не любил Первую среднюю школу, — вспоминал он. — Ее программа была ограниченной, а порядки ужасные»⁵³. Разочаровавшись в педагогах и школах, Мао решил заняться самообразованием и в течение полугода ежедневно занимался в Хунаньской провинциальной библиотеке. Основное внимание он на этот раз уделял изучению географии, истории и философии Запада. Ведь идеи либерализма, которыми он теперь увлекался под влиянием революционных перемен в стране, пришли в Китай из Европы и Америки вместе с капитализмом. В школах же, которые он посещал, его учили писать сочинения в классической конфуцианской манере, но никаких знаний о зарубежных странах не давали. Впервые в жизни в девятнадцатилетнем возрасте он с удивлением увидел карту мира! С интересом начал он изучать работы, заложившие основы современной западной демократии. Он прочитал знаменитые «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита, «Происхождение видов» Чарлза Дарвина, «О духе законов» Монтескье, а также книги Джона Стюарта Милля и Герберта Спенсера. В библиотеке он нашел и сборники иностранной поэзии, мифы Древней Греции, сочинения по истории и географии России, Америки, Англии, Франции и других стран.

Денег у него уже совсем не было, — отец перестал высылать их. Мао Ичан, понятно, не был доволен тем, что его взрослый сын болтается без дела в городе, меняет школы чуть ли не каждый месяц и при этом требует содержать его. А какому бы отцу это понравилось? Ведь каждый раз, когда Мао регистрировался в новое учебное заведение, он писал отцу, умоляя ненавидимого им «предка» прислать денег, из которых один серебряный доллар шел на уплату регистрационной суммы. Жизнь в Чанше была недешева, особенно для студента, который нигде не работал. Почему же Мао предпочитал сидеть на шее отца вместо того, чтобы где-нибудь подрабатывать? Ведь возможностей заработка, пусть мизерного, в большом городе было много. Жизнь в провинциальной столице кипела. Строились новые дома, прокладывались улицы, развивалась коммерческая деятельность. Ну, предположим, в кули (носильщиком или грузчиком) его бы не взяли. Там всю работу контролировали мафиозные структуры. Но мало ли чем можно было заняться? Наняться домашним учителем в какую-нибудь семью, писать объявления. Мао, однако, ни о чем таком даже не помышлял. Работать ему, как мы уже знаем, не позволяло чувство собственного достоинства. Ведь он был студентом, то есть потенциальным шэньши, интеллигентом, а следовательно, принадлежал к более высокому классу, чем все эти солдаты, крестьяне, кули! Вот уж действительно: из грязи — в князи! Конечно, одного Мао винить в этом отношении к труду нельзя. Его гордыня была, если можно так выразиться, корпоративной: не только Мао, но и другие молодые китайские интеллигенты-разночинцы, получившие пусть даже начальное образование, ощущали свою исключительность в почти поголовно безграмотном обществе. Спустя тридцать лет, вспоминая о своей жизни в Чанше в одном из публичных выступлений перед собратьями по компартии, Мао сам признавал: «В свое время я учился в школе. Там у меня выработалась интеллигентская привычка: мне казалось унизительным выполнять даже самую незначительную физическую работу на глазах у других учащихся-белоручек, хотя бы, например, нести свои собственные вещи. В то время я считал, что чистоплотнее всех на свете интеллигенты, а рабочие и крестьяне — люди погрязнее. Я мог надеть чужое платье, если оно принадлежало интеллигенту: с моей точки зрения, оно было чистым; но я не согласился бы надеть платье рабочего или крестьянина, считая его грязным»⁵⁴.

Бродя по городским улицам, Мао часто видел кули, строительных рабочих, портовых докеров, мелких бродячих торговцев и прочий несчастный люд. Многочисленные нищие вымаливали гроши у прохожих. Революция никаких перемен этим людям не принесла. Как и прежде, рабочие трудились от зари до зари, на износ, а нищие собирали милостыню. С утра до вечера по улицам сновали носильщики, одетые в жалкие лохмотья, в коротких, чуть ниже колен, штанах и широких рубахах. Очевидец так описывал впечатления от чаншаских носильщиков:

«Мы миновали небольшие открытые магазины… Мимо нас нетвердой походкой шли кули, тащившие на себе тюки с рисом, овощами или даже с огромными брусками или камнями, используемыми для строительства.

Иногда груз, который они несли, был более ценен, чем дерево или камень. Из-за края плетеной бамбуковой корзины, висевшей на конце коромысла, на нас с интересом таращился ребенок, одетый в яркий халатик. Мерно вышагивая, носильщик кричал в толпу, требуя расступиться: „Подвинься немного! Дай пройти!“ Мы долго наблюдали за тем, как какой-то кули, остановившись у крохотной чайной, потягивал горячий чай в то время, как другие глотали дешевый табачный дым из общих трубок. Эти трубки везде таскали торговцы, протягивавшие длинные сочлененные бамбуковые стволы потенциальным курильщикам.