Марат

Всей силой своего огромного авторитета Марат обрушивается на жирондистов — на этих коварных и вероломных «усыпителей», партию, «которая является не только решительной защитницей контрреволюции, но и сама представляет собой открытую контрреволюцию».

Может быть, он вспоминал теперь иногда дни своей юности на берегах Жиронды, в богатом, цветущем, кипящем жизнью Бордо? Это они — все эти богатые купцы, финансисты, арматоры, мануфактуристы, жадно тянущиеся к золоту, гонящиеся за наживой, охотящиеся за барышом, сегодня, как волки, готовы наброситься на республику, провозглашавшую своей великой целью — равенство.

За спиной Бриссо, Верньо, Гаде, Жансонне, за спиною партии Жиронды он видел эту алчную стаю хищников, так знакомую ему по первым нестираемым воспоминаниям молодости. И он писал депутатам Конвента со всею силой глубокой убежденности: «Необходимо, чтобы мы их раздавили, или они раздавят нас; куда же ведет ваша политика умеренности, как не к гибели отечества? И разве вы не чувствуете, что со времени казни тирана для вас нет спасения, кроме победы?»

Исход борьбы в Конвенте решала «равнина» — она колебалась. Депутаты «болота», которые определяли всякий раз, на чьей стороне большинство, чувствовали, как быстро тает престиж и падает влияние Жиронды, как растет против нее раздражение народных масс, как возрастает авторитет якобинцев. Но они все еще не решались оставить Жиронду; завершение сражения им все еще казалось не ясным; кто победит — было трудно предугадать, и они голосовали еще, по большей части, за партию Бриссо — Верньо.

Но голос Марата был слышен не только в стенах Конвента, где тертые политические дельцы из числа. депутатов «болота» всякий раз хладнокровно взвешивали — чья перетянет? Голос Марата был всегда обращен к народу; он доверял революционному чувству и политическому разуму простых людей; и свои послания к Конвенту он публиковал на страницах своей газеты, через головы депутатов, апеллируя к народу Парижа..

И простые люди внимали голосу Друга народа. В Сент-Антуанском и Сен-Марсельском предместьях, в кварталах, населенных парижским плебейством, не было более популярного и уважаемого имени, чем имя доктора Жана Поля Марата. Его горячие елова доходили до их сердец. Он выражал вслух, во всеуслышание то, что неясно бродило в их сознании. Он был выразителем их дум и чаяний, но он не только формулировал их часто недодуманные до конца мысли, он их обогащал новыми идеями, он звал их вперед, открывал широкие перспективы, подсказывал правильный образ действий.

В понедельник, 8 апреля, депутация секции Бон-Консей, одной из самых боевых демократических секций столицы, явилась в Конвент, чтобы представить ему петицию. Представитель секции обратился к депутатам с речью: «Законодатели! Секция Бон-Консей направила нас к вам, чтобы потребовать от вас самого строгого расследования предательства презренного Дюмурье… Предатель имел сообщников не только в рядах своих легионов. Не вправе ли народ полагать, что они имелись всюду, вплоть до вашей среды…» Буря негодования на правых скамьях и аплодисменты на левых прервали оратора. Но он продолжал: «Уже давно голос народа вам указывает на всех этих Верньо, Гаде, Жансонне, Бриссо, Барбару, Луве, Бюзо и им подобных; что вы медлите с обвинительным декретом против них? Вы объявляете Дюмурье вне закона, но вы оставляете его сообщников заседать среди вас!» И он призвал представителей народа, патриотов Горы, подняться в единодушном порыве, чтобы искоренить до конца измену.

Чьи это были требования? Чьи призывы?

Не надо было обладать особой проницательностью или тонким слухом, чтобы расслышать в этих требованиях, так властно продиктованных народом Парижа Конвенту, голос Друга народа.

Да, это были политические требования Марата, многократно высказываемые им на страницах его газеты и в Якобинском клубе. Но теперь усвоенные народом и повторенные его могучим, повелительным голосом, они звучали с новой, убедительной силой, заставлявшей бледнеть депутатов Жиронды и вселявшей смятение в сердца, депутатов «равнины».

* * *

В борьбе, становившейся все более ожесточенной, Марат опирался на моральный авторитет, жирондисты — на авторитет государственной власти. Их ненависть к Другу народа не имела предела. Теперь, когда Марат завоевал поддержку народа, когда он стал направлять его чувства и помыслы и парижские секции стали рупором его политической программы, Марат представлялся жирондистским лидерам самым грозным противником. Пока они еще держат в своих руках руль государственной машины, пока за ними большинство в Конвенте, нельзя терять времени — надо действовать.

В апреле соотношение сил в Конвенте сложилось благоприятно для черных замыслов партии Бриссо. Более половины состава Конвента отсутствовало: депутаты уехали как комиссары Конвента на фронт, в армии, в департаменты. Из семисот пятидесяти депутатов на месте было едва ли не триста пятьдесят человек. Что было еще важнее для замыслов жирондистов — это отсутствие большинства якобинских депутатов; они отправлялись первыми сколачивать оборону страны.

Уже давно охотились жирондисты за головой Жана Поля Марата. Теперь, как они полагали, настал желанный час.

В пятницу, 12 апреля, на трибуну полупустого зала заседания Конвента поднялся депутат от Жиронды, друг и правая рука Бриссо — Эли Маргерит Гаде. Он начал с прямой лобовой атаки против Марата. Его напористая речь была обращена главным образом к депутатам «равнины». Он старался убедить {ведь их голосование решало исход сражения!), что Марат поднимает гнев народа против них, что «кровавые призывы» Марата угрожают их благополучию, самому их существованию, их жизни и что если эту подстрекательскую деятельность не пресечь, то все они падут жертвами чудовищных замыслов этого страшного человека. Чтобы придать своим обвинениям большую убедительность, Гаде зачитал циркуляр Якобинского общества от 5 апреля, подписанный Маратом, как его председателем, призывавший всех патриотов бороться против сообщников Дюмурье.

В якобинском циркуляре, зачитанном Гаде, не были названы имена, и хотя было очевидным, что якобинцы целили в партию Бриссо — Верньо, этот ловкий политический оборотень Гаде, напуская туман, пытался представить дело так, что Марат пытается зачислить всех депутатов Конвента в сообщники изменника Дюмурье; тем самым он вселял страх и смятение в робкие души депутатов «равнины».

Речь Гаде была закончена под негодующие возгласы многих депутатов: «В Аббатство! В Аббатство!⁹ В тюрьму!»

Марат устремился на трибуну. Он подтвердил, что подписал циркуляр якобинцев 5 апреля и что, являясь его автором, он полностью согласен со всем там сказанным. Но к чему это представление! «Здесь ищут химерический заговор вместо того, чтобы задушить заговор существующий, к несчастью, реально». Говоря о сообщниках Дюмурье, он снова не назвал имен, и колебавшиеся депутаты «болота» вновь ощутили себя в опасности.

Предложение арестовать Марата и сформулировать против него обвинительный декрет было поддержано большинством голосов.

Дантон потребовал слова. «Разве Марат не представитель народа?!» Он предостерегал собрание против опасного, против гибельного намерения лишать депутата Конвента принципа неприкосновенности. До сих пор «талисман неприкосновенности» удерживал разногласия и споры в Национальном Конвенте в определенных границах. Сегодняшнее большинство голосов уничтожит этот талисман. А что будет завтра?

Дантон напоминал, что данное заседание не представляет большинства Конвента. Он заявил, что если надо прислушиваться к обвинениям, выдвинутым против Марата, то с таким же вниманием следует отнестись к обвинениям Марата против своих обвинителей. Дантон предложил, чтобы и обвинения против Марата и обвинения против Жиронды были переданы в комитет для рассмотрения.