Марека (сборник)

Со временем Шурик успокоился, вернулся к привычной жизни, успешно закончил школу, потом так же успешно историко-архивный институт, остался в аспирантуре, неплохо рисовал и постепенно постигал тонкости табачного дела, готовясь, к радости родителей, продолжить-таки семейный бизнес.

Спустя несколько лет Оля все же написала. Сообщила, что собирается приехать в Москву с дочкой-первоклассницей. Сама никогда в столице не была, но на такую поездку решилась ради дочки. В Москве знакомых нет, но надеется на добрую память о ней и о северном крае. Остановиться может и в гостинице, но очень хочет зайти с дочкой Марекой в гости. Письмо было совершенно неожиданным, после каргопольского приключения прошло уже невесть сколько лет, но Шурик и Лев Аронович вдруг проявили небывалую настойчивость, даже стали составлять экскурсионную программу. И вот в начале летних каникул Ольга и Марека впервые появились в этом доме.

После радостного: «О! Кто к нам приехал! Проходите, проходите!» – в прихожей вдруг воцарилась тишина. Оля совсем не изменилась, разве что слегка пополнела и стала больше похожа на женщину, чем на девочку. Но вот дочка! Она не взяла себе ни одной маминой черты. Странным образом она была как две капли воды похожа сразу и на Шурика, и на Льва Ароновича и даже на Руфину Семёновну. У Оли непроизвольно вырвалось: «Ой! А я и не знала, что так…». Руфина Семеновна тяжело опустилась на стул, Шурик прислонился к дверному косяку, а Лев Аронович стоял и, кажется, не дышал. Молчание наконец нарушила Марека: «У меня кровь из коленки. Сейчас гольф замараю». Руфина Семеновна заплакала, Шурик схватил Мареку в охапку и утащил на кухню, поближе к зеленке, а Лев Аронович, оправившись от столбняка, гладил Олю по голове, повторяя: «Что же молчала так долго, что же молчала?»

Осмотр достопримечательностей Москвы пришлось отложить на следующий день. Марека в гостиной листала пыльные книги и толстые семейные фотоальбомы, с замирающим сердцем смотрела из высокого окна на квадрат запорошенного пухом двора и близкий кусок голубого летнего неба.

Старинная мебель на низких гнутых ножках, тяжелые гардины с кистями, от которых пахнет чем-то древним, мягкий огромный ковер на полу – такое богатство Марека видела впервые. Самой особенной в комнате была картина с хитроглазым дедом в массивной позолоченной раме. От падающего света у деда ярко блестела лысая голова. Отовсюду его видно, не двигается, а как будто живой, глазами следит – куда ни спрячешься, везде найдет. То подмигнет, то улыбнется, то нахмурится, то вздохнет будто. С ним Марека и играла остаток дня.

А на кухне Оля тихо рассказывала, как жила со своей странной, молчаливой, не похожей на других дочкой. С детьми не играет, всех сторонится, зимой мерзнет – из дома выйти не заставишь, да и летом не очень-то гуляет, в лес не ходит, в речке не плавает, по ночам кричит часто, а когда не спит, все больше в небо смотрит, как птички летают. В школе ни с кем не дружит, правда, учится хорошо, учительница довольна. Поняла, что пора в Москву ехать и поговорить, если получится. Измучилась с ней – и здоровая, и умная, и понятливая, а как больная. Может, признаете ее за свою и слово какое заветное скажете. Потому что тяжело, видно, девочке без отца, когда она на мать совсем не похожа и роду-племени своего не знает. Может, у вашей национальности свой какой-то подход к детям есть, чего мы не знаем, так помогите советом. С ней и замуж-то не выйдешь, не принимает она никого, как глянет зверьком, сверкнет черными глазами, так и все, никакой любви не складывается. С деньгами не густо, но ничего, живем помаленьку, этой помощи и просить не собиралась, потому как раньше надо было головой думать.

Оказалось, что вновь обретенные родственники не евреи вовсе, как думала Оля, а караимы. С евреями часто путают, но это по незнанию. Про них отдельная история, наспех не расскажешь. Народ немногочисленный – сейчас по всему миру и трех тысяч не наберется, найти родственника всегда большая радость. Семья в этом доме живет со времен постройки, раньше весь доходный дом им принадлежал. Власти потеснили, конечно, за родовое гнездо пришлось изрядно побороться. От Мареки (Откуда у девочки такое странное имя взялось? Она не обидится, если ее будут Марией среди своих называть?) и не думают отказываться. Можно бы и совсем ее у себя оставить, но новость слишком неожиданная, да Оля сейчас и подумать об этом не может – малая еще, без матери нельзя ни за что, а в гости пусть приезжает. Оле по силам помогать будут, и двери этого дома всегда для них открыты. В середине июня отмечается важное событие: собирается близкая и дальняя родня на поминки деда Моисея – знатного пращура, именно с него семья начала свою жизнь в Москве, с тех пор около ста лет прошло. Кстати, его портрет кисти известного мастера, главная семейная реликвия, висит в гостиной. А среди караимов о нем даже легенды ходят. Это большое событие, и Мареке очень полезно будет принимать в нем участие. На том и договорились.

Новую родню Марека приняла спокойно и стала еще молчаливей. Шурика папой называть отказывалась – он на папу-то и не похож вовсе! Но в Москву собиралась каждый раз долго и тщательно. Оля никак не могла понять, с радостью или нет. Ей-то эти поездки – одно мученье. Саша повзрослел, изменился, с Олей встретиться глазами не может, что-то болит у него внутри, видно. Руфина Семеновна подчеркнуто вежлива и холодна. Подарок судьбы приняла стойко. А Лев Аронович через год скончался от инфаркта, как раз во второй приезд Мареки. Поэтому привозит она Мареку день в день и убегает скорее, по делам будто. Со временем и дела нашлись – заказов-то много на московские товары. А они справляют поминки по родным, ездят в свой фамильный склеп, читают какие-то книги, гуляют по Москве, а потом, в назначенный срок, забирает Ольга свое молчаливое караимское чадо с подарками, гостинцами и везет ее обратно в милый сердцу Архангельск.

…А пока Марека стоит в прихожей, с сумкой на ноге и в дырявом носке, который хочется скорее снять.

– Все! Едем, едем! Автобус уже внизу. – И квартира приходит в движение.

Тетя Сима уже несет очередного глиняного поросенка с голубыми незабудками на боках. Сейчас он грохнется о мраморный телефонный столик и рассыплется собранной за год мелочью.

На деревенском кладбище, где прабабушка похоронена, а теперь и дед Илья лежит, маленькая Марека сыпала пшено на могилки и вместе со всеми тихонько шептала: «Птички Божьи, налетайте, бабушку нашу вспоминайте, дедушку нашего вспоминайте».

А на дорожку, ведущую к склепу и на каменное надгробье Моисея, исписанное сплошь иероглифами, молча бросали монеты. Может, это они так долги отдают? Интересно, прилетает ли кто-нибудь на эти денежки и что вспоминает?…

Каждый, выходя из квартиры, берет горстку монет – и вниз, к автобусу.

– Ну что, пошли? – Шурик уже засунул мелочь в карман.

– Мне переодеться надо. Я быстро. Иди, я догоню. – Не дожидаясь ответа, Марека берет сумку и тащит ее в гостиную. Сейчас уйдет Шурик и в квартире никого не останется. Только бы духу хватило. Сидят они все в автобусе, ждут, нервничают, переглядываются и вдруг – БАЦ! А потом и к деду Моисею поедем потихоньку, не торопясь. Марека остановилась перед портретом. То ли свет так падает, то ли догадался обо всем: суров слишком, даже брови нахмурил. Зря ты так, пожил бы в моей шкуре хоть немножко. Тебе же веселее будет. Я с тобой давно встретиться хочу, очень о многом поговорить надо. Интересно, как мы там будем разговаривать…

– Я внизу буду ждать. Дверью не забудь хлопнуть. – Голос Саши затих.

В квартире никого, она одна. Марека снимает носки и босиком идет в коридор, за монетами. Много оставили, на две руки хватило. Осколок глиняного поросенка впивается в ногу. Как не вовремя! Хотя все равно. Медленно идет обратно, в комнату. От портрета отвернулась, чтобы глаз его не видеть. Окно открыто настежь, а ветра нет. Тихо-тихо стало, слышно, как в ушах и в горле сердце бухает.

Сашу начинает тошнить, как будто он не в лифте спускается, а падает с бешеной скоростью в бездонный колодец. Автобуса уже нет во дворе, выехал на улицу, смотрит выжидающе всеми окнами. Строже всех, конечно, мать. Она даже не смотрит, а демонстративно показывает свой недовольный профиль. «Уехать им всем надо! Времени совсем нет», – проносится в голове.

– Уезжайте!! Я документы забыл! Мы на машине догоним.

В открытое окно высовывается кудрявая голова Майки.

– Зачем так кричишь и зачем документы? Поторопи ее, и приезжайте. Там тоже люди ждут. Отправляемся, они своим ходом, – это внутрь автобуса.

Мать даже не повернулась в его сторону.

Саша метнулся обратно во двор. Из-под крыши вылетали и со звоном падали на асфальт монеты. Так не бегают по лестнице, какая-то сила приподнимала и стремительно несла вверх. С разбегу толкнул дверь плечом – открыто. На полу в коридоре кровь, красные следы ведут в комнату, к окну, подоконник тоже весь в крови.

– Машка!! Сто-о-о-й!!

Она уже расправила руки и наклонилась вперед. Саша успел схватить ее в охапку и вместе с ней с размаху упал на пол. Она вдруг закричала, задрожала, начала извиваться, а он крепко вцепился в нее руками и ногами. Во рту, между плотно сжатыми зубами, тоже была вырывающаяся Машка – вернее, ее рубашка.

Глава 2

Сидя на полу, Саша баюкал на руках всхлипывающую Мареку. Несчастная девочка! Как же она жила все это время! Ольга тогда решила родить ребёнка, несмотря ни на что. Ведь знала, что я не могу на ней жениться. Ни по возрасту, никак. Смелый шаг. Для этих северных людей с их укладом до сих пор не то что дети, а внебрачная связь – страшный грех и клеймо на всю жизнь. Если бы хоть заикнулась, что в такой ситуации оказалась! Для нас-то взять в семью караимского ребенка – обычное дело, такое даже на моей памяти не раз было. Хорошие дети вырастали, разумные, веселые и вполне довольные жизнью. Да вон хоть Майка! Правда, Майкина мать никакой тайны из своей беременности делать не собиралась, заявила сразу, видно, знала, что для Аркадия это важно. Все чин чином прошло, спокойно, культурно. Аркадий с Ханой до сих пор не нарадуются на свою девочку. Мама Света приезжает изредка и тоже вроде на жизнь не жалуется.