Маргарита Наваррская

– Не будь таким снобом, дружок!
– фыркнул Филипп.
– Я уже встречал одну четырнадцатилетнюю девчонку, с которой в сообразительности могли тягаться лишь очень немногие мужчины; это Бланка. А что касается Анны, то у нее не просто мужской склад ума. При всей своей женственности, она здорово смахивает на парнишку в девичьем платьице... Впрочем, как бы там ни было, мне определенно дали понять, что я совершаю большую ошибку, сватаясь к Маргарите.

– А что думает по этому поводу ваш отец? Или он еще ничего не знает?

– Да нет, знает. Перед уходом я разговаривал с ним, правда, недолго.

– И что вы решили?

– Тогда ничего. Я был слишком возбужден, чтобы принимать столь важное для всей нашей семьи решение.

– А теперь?

– Теперь я немного успокоился, собрался с мыслями и решил.

– Отказать госпоже Маргарите и просить у дона Августа Юлия руки его дочери?

– Да ну! Как ты догадался, черт возьми?
– с притворным изумлением произнес Филипп, растягиваясь на диване.
– Ну, если ты у нас такой сообразительный, будет тебе порученьице. Разыщешь моего отца - он, должно быть, еще пирует, вернее, выторговывает лишнее сольдо за каждого наемника, - так вот, передашь ему, что я...

Что следовало передать герцогу, Филипп сказать не успел. В этот момент дверь настежь распахнулась и в комнату, спотыкаясь, вбежал д'Обиак. Не устояв на ногах, он грохнулся ничком на пол.

Следом за ним, размеренно цокая каблуками по паркету, вошла Маргарита.

Завидев ее, Габриель мигом вскочил на ноги, а Филипп лишь перекинулся на бок и подпер голову левой рукой, приняв позу древнего римлянина, возлежащего в триклинии за обеденным столом.

– Добрый вечер, принцесса, - сказал он, весело поглядывая на пажа, который сидел на полу и потирал ушибленные колени.
– Присаживайтесь, пожалуйста. Вы уж простите великодушно, что я не приветствую вас стоя, но для этого имеется уважительная причина: я очень устал.

Бросив на него испепеляющий взгляд, Маргарита села в кресло напротив дивана и гневно произнесла:

– Слыханное ли дело, сударь, чтобы наследной принцессе в ее дворце преграждал путь какой-то там паж!

– Я в отчаянии, ваше высочество!
– с виноватым видом отозвался д'Обиак, поднимаясь на ноги.
– Но, осмелюсь заметить, что вы превратно истолковали мои намерения. Я лишь хотел по форме доложить монсеньору...

– Молчи, негодный мальчишка!
– визгливо выкрикнула Маргарита.
– Поди вон!

– И в самом деле, Марио, - поддержал принцессу Филипп.
– Уберись-ка отсюда подобру-поздорову.
– (При этом он украдкой подмигнул парню: мол, ты же видишь, в каком она состоянии).
– И ты, Габриель, тоже ступай. Надеюсь, ты понял, что надо передать моему отцу?

– Да, понял.

– Тогда доброй ночи.

Габриель молча поклонился Маргарите и вышел. Вслед за ним, затравленно озираясь на принцессу, из комнаты выскользнул д'Обиак.

Когда дверь затворилась, Филипп, не меняя позы, холодно взглянул на Маргариту и с наигранным безразличием в голосе осведомился:

– Итак, сударыня, не соблаговолите ли объяснить, что привело вас ко мне в столь поздний час?

15. СВАТОВСТВО ПО-ГАСКОНСКИ

Что ответила Маргарита на эту издевательскую реплику, мы узнаем несколько позже; а сейчас последуем за Габриелем де Шеверни, который отправился выполнять поручение Филиппа.

Герцога он разыскал без труда. Как и предполагал Филипп, его отец еще не покинул пиршественный зал - правда, беседовал он не с литовским князем Гедимином, но с императором Римским, который излагал ему свою теорию о том, что подлинным автором написанной в начале прошлого века "Божественной комедии" был вовсе не наследный принц Италии Марк-Антоний Юлий, а некий Данте Алигьери, придворный поэт императора Августа Х. Ловкий и изворотливый политик, в частной жизни Август ХII был воплощением кристальной честности и порядочности. Не понаслышке зная, как тяжелы бывают муки творчества и какие крепкие узы связывают настоящего художника с каждым его творением, он всей душой ненавидел плагиат и не прощал этот грех никому, даже собственным предкам. Во многом благодаря ему имя великого Данте не кануло в безвестность, подобно именам других мастеров, чью славу незаслуженно присвоили сильные мира сего.

Габриель уже несколько минут расхаживал по залу, то и дело бросая на герцога и императора нетерпеливые взгляды, но не решался подойти ближе и вмешаться в их разговор. Август ХII первый заметил его и, прервав свой неторопливый рассказ, обратил внимание собеседника на это обстоятельство:

– Мне кажется, достопочтенный, что дворянин твоего сына страстно желает поведать тебе нечто крайне важное и безотлагательное.

Он обращался к герцогу в единственном числе, так как разговор велся на той своеобразной итализированной латыни, что в те времена еще довольно широко употреблялась в среде римской аристократии и в международном общении.

Проследив за взглядом императора, герцог утвердительно кивнул, сразу же извинился, что вынужден ненадолго отлучиться, и поднялся с кресла. Облегченно вздохнув, Габриель спешно направился к нему.

– Вас прислал мой сын, виконт?
– спросил герцог, когда тот подошел.

– Да, монсеньор. Он велел передать, что согласен.

– А поконкретнее?

– К сожалению, монсеньор, обстоятельства не располагали к тому, чтобы давать мне более конкретное поручение. Однако из нашего разговора, предшествовавшего появлению этих обстоятельств, можно с уверенностью предположить, что монсеньор сын ваш не станет возражать, если вы воспользуетесь удобным случаем и попросите у императорского величества руки его дочери.

Герцог усмехнулся.

– А вы довольно сообразительный молодой человек, виконт. Благодарю вас. Ступайте и, если позволят упомянутые вами обстоятельства, передайте моему сыну, что пусть он не беспокоится - я все улажу.

Габриель поклонился и отошел в сторону, но зал не покинул, решив дождаться более определенных результатов.

Между тем герцог возвратился на свое место и снова попросил у императора прощения за вынужденную отлучку. Терпеливо выслушав в ответ пространные рассуждения о незавидной участи державных мужей, которых даже в редкие минуты досуга не оставляют в покое государственные дела, герцог сказал:

– Увы, ты прав, Цезарь. Вот и сейчас дворянин моего сына вернул меня с небес на землю. Если ты не возражаешь, я хотел бы поговорить с тобой о вещах более приземленных, чем поэзия.

Август ХII заметно оживился.

– С превеликим удовольствием, достопочтенный - ответил он.
– Не угодно ль тебе сообщить о предмете предстоящей беседы?

По тому, как замешкался герцог, окружавшие его и императора дворяне догадались, что намечается конфиденциальный разговор. Все они в одночасье вспомнили о каких-то неотложных делах, и вскоре двое могущественных вельмож остались в этой части зала одни.

– Август Юлий, - веско произнес герцог.
– Как ты, наверное, догадался, речь пойдет о твоей дочери Анне.

– Да, - кивнул император.
– Я предполагал это.

– В таком случае я не вижу оснований хитрить и изворачиваться...

Август ХII нетерпеливо щелкнул пальцами.

– Прости, что перебиваю тебя, достопочтенный, но я даже настаиваю на откровенности. Когда дело касается наших детей, это слишком серьезно, чтобы юлить и прибегать к обычным дипломатическим уверткам, без которых иной раз обойтись просто невозможно. Однако в данной ситуации прямота самая лучшая политика. Прежде чем ты скажешь то, что я надеюсь от тебя услышать, я хотел бы ради установления между нами полного доверия сообщить, что вчера я получил от Арманда Готийского письмо. Он просит как можно скорее выдать Анну замуж, ибо хочет удостовериться, что после смерти, приближение коей чувствует все явственнее, его владения попадут в надежные руки.