После этого «православного романа» Метельников и зарылся в «психологию»: Фрейд, Юнг и даже Ломброзо – «Гениальность и помешательство». Перед ним было нечто вроде наглядного пособия: дневник его подруги
Раи, откровенный до какого-то лексико-физиологического, почти патанатомического, предела. Как-то я застал его за этим увлекательным чтением; встал ночью в туалет, увидел свет на кухне, вошел: Метельников сидел за столом спиной к двери, и по левую руку от него лежала стопка машинописных листов, а по правую – фотокопия очерка Фрейда о Леонардо да Винчи. Метельников потом дал мне его прочесть, и не просто дал, а настоял: я не понял, мало того, мне стало как-то неловко; так бывает, когда во сне оказываешься голым. Неловкость была как бы многомерная: за себя, за Фрейда, за Леонардо да Винчи и немного за самого Метельникова. Но я как-то отмолчался, а Корзун, тоже попавший под «образовательную программу» – «актер должен знать свой «инструментарий» (Метельников) – сперва расхохотался, а потом понес: я хоть от «Моны Лизы» и не забалдел, она за стеклом, за спиной толпа, по бокам два «ажана», какая там «загадочная улыбка»! где? –
но это – Корзун потряс над столом пачкой жестких фотолистков – полная фигня! Метельников посуровел лицом, вышел, и Корзун уже вслед ему, почти неслышно, обозвал его «импотентом и гомиком». Это было, конечно, преувеличение в стиле Корзуна, материалиста и циника, но то, что у Метельникова с женщинами все как-то не просто, было очевидно.
На меня в последние два месяца настиной беременности тоже напал какой-то блуд, возникший не вследствие гиперпохоти – Винеры мне вполне хватало, – а как-бы из любопытства, из стремления к «новым ощущениям». «Романы» были коротенькие и «случ-айные», попросту «случки». С ночной кондукторшей из трампарка: я подвозил ее к дому в «спальном» районе, и она отдалась мне на на заднем сиденье машины на тихом темном пустыре; с женой крановщика, севшего в тюрьму за драку; с медсестрой в областном центре (ресторанное знакомство). У меня были сильные подозрения насчет винериной верности, и эти «ходки» были чем-то вроде «компенсации»; в душе от них оставался какой-то налет, вроде порохового нагара в ружейном стволе после выстрела.