Мари из Порт-ан-Бессена

— Нет… Его капитан звонил ему…

— Ну и?

— Ну и ничего.

— А Марсель?

— Тоже ничего.

В свое время, по мере того как они взрослели, сестры вели кухонное хозяйство, согнувшись над очагом, в сабо, дверных передниках; приглядывали за Улиткой.

— Скажи-ка, Мари…

— Что?

— Я вот тут подумала… Почему бы нам не поехать в Париж вдвоем?..

— Потому, моя милая, что я не хочу ехать в Париж.

— Почему?

— Да потому, что мне и здесь хорошо…

У Одили не было необходимости вставать рано, и спать ей не хотелось. Она долго крутилась в постели от желания поговорить.

— Ты спишь?

— Да.

— Что это ты нашла хорошего в Порте?

— Мне кажется, здесь хорошо.

— В «Морском кафе»? Подавать рыбакам выпивку?

— Нет…

— Что же тогда?

— Дай мне уснуть.

Тишина. Неровное дыхание.

— Ты спишь?

— Да, я же тебе сказала!

— Скажи мне по-честному. У тебя есть любовник?

— Не исключено…

— А кто он?

— Оставь меня в покое.

— Я его знаю?

Мари поднялась, босиком прошла зажечь лампу и встала перед сестрой, прищурившей от света глаза.

— Так ты не хочешь оставить меня в покое, да? Добиваешься, чтобы я вернулась ночевать в свою комнату при кафе?

— Что ты злишься? Я же имею право знать…

— Ладно! Так знай, что я никогда не уеду из Порта… И что я выйду замуж… И что я буду жить по ту сторону бухты в таком же доме, как те два красных…

Это были два известных, единственных в своем роде дома. Один из них принадлежал судовладельцу, имевшему три корабля и командовавшему одним из них. Другой дом принадлежал новому доктору, большому и бородатому, отцу шестерых или семерых детей.

Казалось, оба эти дома куплены по каталогу, как игрушки, такие они были веселые и нарядные. Именно таким ребенок воображает некий идеальный дом-с очень высокой крышей, ярко-красный, с гаражом слева, с террасой и балконами, с окнами скорее широкими, чем высокими, в стиле английских коттеджей.

В четырнадцать лет Мари хотела стать нянькой у детей судовладельца, так ей нравилась выложенная белой керамической плиткой кухня, где был газ, а каждая кастрюля висела на своем никелированном крючке.

— Теперь ты довольна? — бросила она сестре, грызя зеленое яблоко.

— Что это ты замышляешь?

— Ничего я не замышляю. Просто я хочу иметь такой же дом, как эти… Их тогда будет не два, а три, вот и все. У меня будут дети и прислуга, чтобы ими заниматься.

— Ложись! Постель стынет.

— А кто этого хотел? У моего мужа будет маленький автомобиль, и в дни его возвращения с моря мы будем ездить в кино, в Байо.

— Кто он?

— О ком ты?

— Ну, муж…

— Увидишь, девочка, позднее. Подвинься. Твоя толстая попа заняла все место. Спокойной ночи…

— Ты не хочешь сказать, кто он? — в полудреме все еще настаивала Одиль.

Мари, засыпая, продолжала сосать кусок яблока.

Они знали, что нужно соблюсти некие формальности, но всегда думали, что с ними можно и подождать, поэтому как-то утром Мари была удивлена, увидев одноколку дядюшки Пенсмена, остановившуюся перед кафе.

— Одевайся побыстрей, нам нужно в Байо, — сказал он ей, поприветствовав сначала хозяина и положив свой кнут на стол. — Нужно явиться к мировому судье. Я написал, чтобы Одиль тоже была там.

— Одиль не получила письма.

— Почему?

— Потому что ее больше нет в Шербуре… Она здесь.

Бывали дни, когда у Мари возникало желание подшучивать над людьми, и особенно она любила подшучивать над дядюшкой Пенсменом, у которого были смешные рыжие усы, всегда влажные, как у некоторых спаниелей.

— Скажи ей, чтобы она собиралась… Буссю будет там в час…

Ветер задувал так сильно, что Пенсмен тревожился за откидной верх своей повозки. Мари с сестрой съежились позади под лошадиной попоной, которая приятно пахла и в которой застряло много колючих соломин. Мари видела Пенсмена в профиль. Время от времени она толкала локтем сестру, потому что у дядюшки Пенсмена опять на кончике носа повисала капля; эта капля мгновение дрожала и наконец соединялась с такими же каплями, уже скатившимися в усы.

— Ваша тетя тоже ждет нас, — сказал он так, будто обещал им шоколаду.

— Как она себя чувствует?

— Неплохо, если бы не расширение вен… Но на той неделе в Байо должен приехать специалист, может, он сумеет что-нибудь сделать?

Действительно, они все собрались вместе под крытым входом здания мирового суда; там был ужасный сквозняк, и у Мари снова защекотало в носу. В соответствии с обстоятельствами они были в глубоком трауре, за исключением Одили, оставившей свою вуаль в Шербуре. Бледно-синее небо и крутящиеся на месте опавшие листья наводили на мысль о Дне всех святых [4] .

4

Празднуется 1 ноября.

— Одиль, конечно, совершеннолетняя, — заявил Пенсмен после того, как бросил взгляд на свою жену. — Я буду опекуном других, а Буссю — вторым опекуном.

Он говорил это так, как говорят, отправляясь с визитом и давая последние наставления: «Пивное, не суй пальцы в нос…»

Все было обговорено! Оставалось только поставить подписи! Пенсмен уже взялся за ручку двери, когда Мари произнесла:

— Я не нуждаюсь в опекуне…

— Да как же так! Как — не нуждаешься! Тебе семнадцать лет…

— Нет, дядя, уже три дня, как восемнадцать. Я хочу получить все права, как Берта.

— Кто эта Берта?

— Девушка из Порта. Она мне объяснила…

Было очевидно, что назревает ссора. Пенсмен покраснел от гнева. Его жена тряслась от негодования.

— Порядочной девушке незачем становиться независимой…

— А мне незачем становиться порядочной девушкой. Ты идешь, Одиль?

Она увлекла сестру за собой внутрь, где, как в церкви, были пустые скамьи, зеленоватые голые стены и что-то вроде прилавка на возвышении, за которым какой-то человек перебирал бумаги.

Буссю и Пенсмен тоже, в свою очередь, вбежали вслед за сестрами.

— Послушай, Мари… Одиль! Ты-то поумнее ее.

Место не было ни торжественным, ни внушительным.

— Извините, мсье, — сказала Мари человеку с бумагами, — вы не могли бы мне сказать, где тут найти не очень дорого адвоката?

К счастью, они прибыли раньше времени! Они могли обсуждать свои дела, никому не мешая. Мари чуть было не получила оплеуху от Пенсмена, но того вовремя удержала жена.

Вошли какие-то люди, сначала — лысый мужчина, усевшийся в углу в ожидании своей очереди, потом две рыночные торговки, оставшиеся стоять в глубине зала.