Марианна в огненном венке. Книга 1

— Вот как! — заметила она. — Вы здесь?.. Как вы сюда попали?

— Так быстро, как мог! — пробурчал Жоливаль. — Без новостей о вас со вчерашнего вечера мы в посольстве ужасно беспокоились, и, когда к нам пришли сказать, что вы находитесь у княгини Морузи и эта благородная дама оказала милость пригласить меня побыть с вами, я ни мгновения не колебался, вам это должно быть ясно: мигом переоделся и примчался сюда. Что касается дорогого Латур-Мобура, хотя он и не совсем понял, каким образом, уехав в Скутари к султанше, вы оказались в Фанаре, у вдовы господаря Валахии, он зажег свечи всем известным ему святым, имеющим отношение к дипломатии, настолько он был доволен узнать, что вас отвезли в место, близкое к османскому двору. Он будет разочарован вашим упрямством. Кроме того, что он вообще ничего не поймет…

— Моим упрямством?

— Конечно! Если вы сегодня вечером снова отправитесь в вертеп вашей подпольной акушерки, то уж выздоравливать вы вряд ли вернетесь сюда, я надеюсь?

Марианна внимательно посмотрела на старого друга, который, впрочем, выдержал ее взгляд совершенно невозмутимо.

— Вы слышали, о чем говорилось в том зале? — спросила она, показывая на дверь, из которой только что вышла.

Жоливаль поклонился.

— Не пропустив ни единого слова! И не спрашивайте меня, каким чудом это могло произойти, я отвечу просто: подслушивал! Видите ли, как и ваша кузина Аделаида, я никогда не рассматривал подслушивание как бесчестный порок, а скорей как некое искусство, прежде всего потому, что это не так легко, как думают, и, наконец, потому что оно позволяет избежать многих глупостей, не говоря уже о том, что оно избавляет от долгих объяснений, часто трудных, почти всегда бесполезных.

Итак, вам не надо мне рассказывать, что произошло между вами и князем Сант'Анна, я все знаю…

— Тогда вы также знаете, кто он?

— Я знал это даже раньше вас, поскольку он сам представился в посольстве. Должен добавить, что он сделал это под именем Турхан-бея, но в обмен на мое слово чести он снял передо мной свою маску!

— И что вы подумали, открыв правду? Уж по меньшей мере удивились, узнав, что под личиной раба Калеба скрывался князь?..

Виконт де Жоливаль покрутил длинные черные усы, которые вместе с его большими ушами придавали ему удивительное сходство с мышью, покивал головой и вздохнул.

— Конечно, это так! Но я думаю даже, что полностью не был удивлен. Слишком много необычных деталей окружало этого Калеба, слишком много странностей, чтобы под личиной беглого раба не скрывался кто-то гораздо более выдающийся, чем мы могли подумать. Мне кажется, впрочем, что вы разделяли мои подозрения в этой части. Безусловно, я не мог себе представить, что он имеет что-то общее с вашим таинственным супругом, но теперь-то все на своих местах. Встретившись с ним лицом к лицу, я испытал полное удовлетворение, что раздражающая загадка разрешилась. Зато, — добавил он с полуулыбкой, — я сгораю от желания узнать ваши впечатления. Что вы ощутили, Марианна, перед лицом вашего темноликого супруга?

— Честно говоря, Аркадиус, я не знаю. Конечно, изумление, но гораздо менее неприятное, чем можно было предположить. Признаюсь вам даже: эти предосторожности и окутывавшая его тайна мне не совсем понятны.

— Я знаю! Вы сказали ему это. Вы не понимаете, потому что вы женщина… и потому что этот человек, несмотря на цвет его кожи, а может, благодаря ему, исключительно красив. Черная кровь укрепила, я бы сказал, добавила мужественности роду, если не ослабевшему, то по меньшей мере достигшему той высшей степени утонченности, которая предвещает упадок. Но поверьте моим словам, что не найдется в мире дворянина, попросту говоря, мужчины, который не понял бы драматичность ситуации, сложившейся для его отца, когда он увидел новорожденного с черной кожей! Задайте такой вопрос, если представится случай, нашему другу Бофору…

— Язон из страны, где чернокожих обращают в рабство, где с ними обходятся, как с вьючными животными…

— Не везде! Не обобщайте. Тем более что Язон, насколько мне известно, никогда не относился к категории истязателей. Я допускаю, однако, что его воспитание может повлиять на ответ. Но обратитесь к любому прохожему или даже ко мне.

— К вам, друг мой?

— Да, ко мне. Я всегда питал отвращение к моей законной супруге, но если бы мне пришла в голову фантазия получить наследника, а она принесла бы мне малыша цвета сажи, я также задушил бы Септиманию и тщательно спрятал столь экзотический плод.

— Можно иметь темную кожу и пользоваться уважением. Отелло был мавром, а Венеция превозносила его.

На этот раз Жоливаль рассмеялся, покопался двумя пальцами в карманчике своего узорчатого жилета, вытащил щепотку табаку и с наслаждением зарядил им нос.

— Ваша беда в том, Марианна, что вы в детстве слишком много читали Шекспира и слишком много романов. Отелло, если считать, что он лицо реальное, был своего рода военным гением, а великим людям позволительны некоторые причуды. Но подумайте, если бы Наполеон родился с бронзовой кожей вашего милого супруга, был бы он теперь на троне Франции? Нет, не правда ли? И, возвращаясь к князю, я считаю, что его добровольное затворничество, эта избранная им жизнь в одиночестве являются доказательством его любви к матери.

Это ради нее, ради ее репутации согласился он на подобную голгофу и навсегда лишил себя возможности любить. Я питаю глубочайшее уважение к этому человеку, Марианна, а также к мучительному желанию продолжить свой род, жертвуя самыми законными стремлениями, вплоть до нормальных потребностей его сердца и всего естества.

По мере того как виконт говорил, его голос приобретал серьезность и глубину, достигавшую до самых тайных уголков ее сердца.

— Вы обвиняете меня, не так ли? По-вашему, я должна была согласиться подарить ему этого ребенка?

— Я не принуждаю вас согласиться или отказаться, моя дорогая малютка. И не имею права судить вас. Вы сами полностью распоряжаетесь собой и своей судьбой, ибо за это право вы дорого заплатили.

Марианна внимательно посмотрела на него, пытаясь обнаружить на этом дружеском лице малейший след упрека или разочарования, и догадалась, что если бы старый друг меньше любил ее, он, может быть, судил бы ее строже.

— Я могу честно признаться вам, Аркадиус, я стыжусь себя. Этот человек всегда делал мне только хорошее. Он рисковал всем ради меня, чтобы меня защитить, и это покровительство простерлось до Язона, которого, однако, ему не за что хвалить. Безусловно, ему не доставит никакого удовольствия, что отцом ребенка станет презренный Дамиани, и тем не менее он желает этого ребенка, как величайшее благословение, которое может ему дать небо. Это тоже мне трудно понять.

— А вам не приходила в голову мысль, что он мог просто вычеркнуть из памяти этого Дамиани и видит в будущем ребенке только вашего сына, Марианна?

Молодая женщина слегка пожала плечами.

— Это заставляет предположить гораздо более сильные чувства, чем я могу поверить. Нет, Аркадиус, князь Коррадо видит в этом ребенке только Сант'Анна, немного неполноценного, но все-таки имеющего родовую кровь.

— Да что вам, в сущности, за дело до намерений князя Коррадо, раз вы категорически отказываетесь.

Ибо… вы по-прежнему отказываетесь, не так ли?

Марианна ничего не ответила на этот выпад. Она отошла на несколько шагов в сторону, словно пыталась исчезнуть в ставшей теперь густой тени сада, но она сделала это, чтобы полностью избавиться от всякого постороннего влияния, кроме своих внутренних голосов. В ней заканчивалась ожесточенная борьба, и она хотела только выиграть время, чтобы окончательно признать это. Ибо она уже знала, что побеждена, но не испытывала при этом никакой горечи. Это было как избавление, своего рода радость и гордость, ибо то, что она даст, кроме нее, не сможет дать никто другой. И затем, долгожданная радость, которую испытает человек, узнав, что она победила отвращение и согласна дать ему наследника, заслужена его поведением. И может быть, это станет средством умилостивить судьбу и сделать первый шаг к невозможному счастью.