Марина Влади, обаятельная «колдунья»
Шрифт:
Ими любовались.
«При съемке мне мешали волосы Высоцкого, — вспоминал Валерий Плотников, режиссируя свою жанровую фотосессию. — Я попросил Марину: „Причеши Володю“. Она начала причесывать, и я вдруг увидел, что лицо у него стало детским, таким, каким бывают лица у детей, когда их причесывает мама…»
«Она улыбается всем сразу, но видит только его. А он уже рядом, и они страстно целуются, забыв про нас, — все замечает поэтесса Инна Гофф. — Нам говорят, что Марина только что прилетела из Парижа. Они садятся рядом… Она в черном скромном платьице. Румяное с мороза лицо. Золотисто-рыжеватые волосы распущены по плечам. Светлые, не то голубые, не то зеленые глаза…
Владимир называл происходящее своим «французским сном». И фрагменты «сновиденья» мелькали, как кадры в рапидной съемке, 24 кадра в секунду:
…Марина неловко подворачивает ногу. Высоцкий, никого не видя, опускается на колени и, глядя снизу вверх в ее светлые глаза, целует нежную стопу…
…Буфет верхнего банкетного зала Кремлевского дворца. Он стоит рядом с ней, и его глаза лучатся какой-то покорностью, преданностью, смущением. Они о чем-то говорят. И он все делает неторопливо, делает все, чтобы ей услужить, исполняет все, о чем она его просит. То подает ей тарелку с салатом, то ломтик хлеба, и все так сдержанно, спокойно, что на первый взгляд и не чувствуется связи между ними. Видно, как он стремится сделать все, чтобы она была довольна… Это не театр и не кино, и нет с ним гитары. За что же ему держаться?..
…Они в ресторане ВТО. Вокруг уже толпа собралась, а они никого не видят. Это красиво, щедро, празднично. Для людей посторонних — просто подарок судьбы. Экспонат, образец, эталон…
…Шереметьево. Зима. На лестнице трапа ежится уже синий от пронизывающего ветра Володя… И в синей же руке, на фоне синеющего лица, лежит один синеющий цветок. И вот они сбегают вместе с трапа, ныряют на заднее сиденье машины. И замирают! Умерли. Кто-то из посторонних, подглядывая за ними, вздыхает озабоченно: «Не задохнулись бы». Но объятий они уже не размыкают…
…Пицунда. Пляж. Скучающие кинодамы моментально оживляются, едва на берегу в безумно смелом бикини появляется Марина Влади. Все принимаются гадать, сколько же ей может быть лет? Не спрашивать же напрямую! Но так хочется узнать! На кривой козе подъехали, пока мама плещется в черноморских волнах, к ее сыну. Володька кричит: «Это не можно сказать! Никогда не можно спросить, сколько лет женщина!..»
…Высоцкий поет. Она слушает его с выражением неимоверного счастья на лице. Он замолкает — она гладит ему руку. Между ними все время какой-то ток. Марина сидит, обняв его за плечи. И это — абсолютное, сказочное счастье двух людей…
…Театр на Таганке. Изобретательный насмешник Леонид Филатов пародирует сцену из «Послушайте!», в которой актеры озорно играют в кубики — «азбуку революции».
В спектакле звучало «И» по Маяковскому:
Интеллигент не любит риска И красен в меру — как редиска!Филатов импровизирует на букву «В»:
Ван Гог всю жизнь любил оладьи. Высоцкий — муж Марины Влади!В зале овации…
Им завидовали.
Считать, что все поголовно бесспорно млели при виде «звездной пары», конечно, было бы ошибкой. Друзья прежних лет полагали, что именно усилиями Марины был крайне сужен круг общения Высоцкого. Во всяком случае, в этом полностью уверен Николай Губенко. Вспоминая молодые годы, он с сожалением говорил: «Наши
дружеские отношения продолжались довольно долго, но как только появилась Марина Влади, то все резко оборвалось… Кроме того, Володя настолько влюбился в нее, что на какое-то время забыл о своих друзьях, он был поглощен только Мариной. Ею жил, ею дышал, без нее и дня не мог прожить… Роковую или не роковую, но она сыграла свою роль в судьбе Высоцкого. Более того, это ведь ее сын пристрастил Володю к наркотикам, отчего он и погиб…»В глазах скалолаза Леонида Елисеева «пристегнутый» к Влади Володя уже не был тем «рубахой-парнем с душой нараспашку, готовым первым оказаться там, где трудней и опасней, каким он был в горах в пору „Вертикали“… А душевное признание мною Марины я ощущал бы предательством по отношению к матери Володиных детей. Мне ясно, что не было бы Марины — не было бы и застолья… Многие считали за счастье пригласить мировую кинозвезду к себе в дом, на дачу, в ресторан… Прошло несколько лет. Мы встречались редко. В основном в Доме кино. Володя всегда приходил с женой, был приветлив, но былой дружеской радости не проявлял — его сдерживали невидимые вожжи Марины, которые я чувствовал…»
Ну и так далее.
«Марина, ты письмо мне напиши, по телефону я тебе отвечу…»
«Мои письма к тебе совсем не удовлетворяют меня. После того, что мною и тобой было пережито, мало писем, надо бы продолжать жить. Мы так грешны, что не живем вместе! Ну, да что об этом толковать! Бог с тобой, благословляю тебя, моя немчуша, и радуюсь…»
В их жизни постоянно присутствовала VIP-персона — телефонистка международной станции, «07».
Когда Марины не было рядом, он набирал две заветные цифры и просил: «Мне „Семьдесят вторую“». «72-я» соединяла его с «тридцатой», «30-я» с «семнадцатой». И так далее. Наконец трубка отзывалась родным голосом, и Владимир говорил: «Хочешь новую песню послушать?..» И пел.
Иногда в трубке что-то щелкало. Тогда приходилось взывать к совести «слухачей»: «Ребята, дайте поговорить без свидетелей. Это чисто интимный разговор. Отключитесь, а? Я вам потом спою». Щелчок. Можно петь Марине. Можно говорить до бесконечности. А после разговора, случалось, раздавался звонок: «Можно Владимира Семеновича?» — «Да» — «За обещанным…»
«Мы всегда на краю расставания и новой встречи, что заставляет не замечать ненужные мелочи…» — утешала себя и любимого Марина. Для нее телефонный аппарат, «беспокойный, временами слишком молчаливый, ненавидимый или любимый», был почти что живым существом: «Вначале он был из черного эбонита, теперь он из серого пластика и иначе устроен. У меня с ним длительные t^ate-^a-t^ate, и я жду, чтобы он соизволил позвонить. И когда наконец он звонит, это, прежде всего, голоса телефонисток Москвы, невольных свидетельниц наших взрывов нежности, наших споров и ссор, размолвок. Они стали нашими верными друзьями. И только они, когда пожелают, могут соединить нить наших прервавшихся отношений, они способны на все».
Раньше влюбленные писали письма друг другу. Но у Марины недоставало сил и терпения на это: «Я не представляла себя в ожидании почтальона, чтобы получить вести 10-дневной давности. Нам необходимо общаться ежедневно, ежеминутно, знать все друг о друге. Телефонистки это хорошо понимают и, не колеблясь, по всему миру соединяются с коллегами, чтобы связать нас хотя бы на несколько минут…»
Еще в девятнадцатом веке в письме Александру Пушкину Владимир Одоевский предрекал: «Письма в будущем сменятся електрическими разговорами…» Именно так — «електрическими»…