Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

Стихиру прочел: «Иезекииле Богоприятие, яко Христов подобник, чуждаго долга томительство претерпел еси, люте истязаемь, преднаписуе хотящее четнаго ради Креста быти миру спасение. Богоявление, и избавление. Его же причаститися всем ныне умоли, воспевающим тя».

Об украшении Кремля Шуйский побеспокоился. Царский дворец всеми дорогими ярчайшими тканями и светильниками разукрасили. Дорогу из дворца через площадь к собору Успенскому золототканым бархатом застелили… Цветов в собор внесли, что твои райские кущи.

Порядок Игнатий подсказал. Дмитрий у алтаря рассказал народу о своем чудесном спасении. Чтобы иным всяким слухам конец положить. При царице-матери. Патриарх увенчал его венцом Ивана Грозного. Бояре с великим почетом поднесли скипетр и державу.

Дмитрию мало показалось. Приказал себя вторично венчать, теперь уже в соборе Архангельском, у гробов всех предков своих. Поклонился земно каждому гробу. Каждый облобызал. Последним к гробнице Ивана Грозного в приделе подошел. Перед ним наземь упал. Лежал долго, молитвы творил. Тут же архиепископ Арсений возложил на Дмитрия Шапку Мономаха. На паперти бояре золотыми монетами толпу осыпали. Никто не поскупился — своими тратились. Обо всем, чем им новый царь обязан, заранее договорились. Уверились: их волю Дмитрий Иванович станет творить. Не сможет отступиться.

Думали заставить молодого царя вернуться к старым порядкам. Главное — лишить его наемников, с которыми вступил в Москву. Они его особу охраняли. Они же и караул в Кремле несли. Трудностей на своем пути не видели. Наемникам платить надо было. На землю и поместья они не соглашались. Требовали золота, а его-то в царской казне всего ничего оставалось. Должен был Дмитрий сам понять: не по карману ему его гвардия.

Да и какая, к слову сказать, гвардия! Сброд один. Жалованье не копили. Золото тут же на гульбу спускали. На улицах бушевать принимались. Кого ограбят, кого обидят. Против таких другое войско держать надо было. Только какое?

Дмитрий первые недели в столице и слышать ни о чем не хотел. Да ведь на правду глаз не закроешь. А главное — Москва стала неспокойной, бунташной. Сама царя себе выбрала. Сама его встретила. Сама решила и порядок наводить. Постельничий что ни день стал царю доносить: пошумливают москвичи, все громче пошумливают. За дубины браться принимаются.

За всяческие безобразия пришлось шляхтича Липского арестовать. Суд приговорил иноземца к торговой казни: вывели его на торг и начали наказывать батогами. Наемники на выручку товарищу кинулись, москвичи — к приставам.

Такой жаркой битвы старики со времен татарских нашествий не помнили. Бились насмерть. Одних положили на месте, других изуродовали. Поначалу наемникам оружие помогло потеснить толпу. Потом москвичи верх взяли. Наемники в бегство припустились. Еле до Посольского двора в Кремле добежали, все ворота накрепко закрыли. Москвичей к тому времени тысячи собралось. Со всех концов города сбежались. К осаде готовиться стали. Камни в ход пустили, бревна. Того хуже — факелы смоляные кто-то посоветовал в ход пустить. Моря огненного — сколько раз оно Кремль дотла уничтожало! — не побоялись.

Семен Шапкин со двора примчался. Дмитрий у оконца стоит, на площадь смотрит. Краска с лица сбежала. Руки сжимает. Не шелохнется.

— Государь! Плохо дело! Не знаешь ты еще москвичей. На штурм пойдут — кровищи видимо-невидимо прольется. Никто не остановит. Не гоже это, ой не гоже, еще столы после коронования твоего толком не разобрали. Еще гости не разъехались — и такое.

— Знаю, Семен, что плохо.

— Выйди к ним, государь, выйди, не медля. Слова какие найди, чтоб унялись. Только что видели они тебя в Шапке Мономаха, видели со скипетром и державой, Бог даст, послушают.

— Выйти? Думаешь, сейчас?

— Сейчас-то сейчас, да не в таком платье.

— Это еще почему? Чем оно плохо?

— Не плохо, государь, в полном царском облачении выйди. К кафтанам-то самым богатым народ привык, а перед царем оробеет.

— Нешто Борис его не надевал?

— Прости на вольном слове, государь, что из того, что Годунов в том же облачении был. Не имя народу важно — власть!

— Что палач, что жертва — все едино!

— Справедливости у Господа Бога нам, грешным, искать надобно, не у толпы. Это каждый человек сам по себе Бога нет-нет да и вспомнит, в душе держит, а как в стадо люди собьются, тут уж никто себя не помнит. Не гневись, государь, распорядился я, походя, чтобы платье тебе для выхода принесли. Вот, облекайся, да и утишь народ свой, утишь, пока не поздно!

На Красное крыльцо ступил — по площади ровно вздох пронесся: «Государь! Государь с нами! Говорить будет! Государь!..» Бояре, дети боярские кольцом окружили. Рынды на ступени встали.

— Москвичи! Люди русские! Дети мои! Николи не дам вас в обиду! Никому не позволю руки на вас поднять! Жить под моей державой будете в мире и благополучии. Суд справедливый вам буду вершить, сам за приговорами смотреть. Посмели иноземцы безобразие учинить, пусть немедля зачинщиков выдадут. Слышите, жолнежы? Немедля! Обороняться захотите, пушками велю весь Посольский двор снести, чтобы камня на камне, бревна на бревне не оставалося. Мое в том слово, царское.

Ревет народ от радости. Обнимаются. Шапки об землю кидают. Здравицы царю Дмитрию выкрикивают. Патриарх Игнатий из Успенского собора нежданно-негаданно появился. Толпу благословляет. Дьяконы хоругви вынесли.

Посольский двор ровно замер. Ни стука, ни крика. Царь обернулся:

— Приставам двор сторожить. Никоим разом ворот не открывать, никого со двора не выпускать. А вы, дети мои, спасибо вам за службу верную, по домам расходитесь. Сейчас казначей вас деньгами наделит — за труды и обиды. Идите по домам, ваш государь бдит за вас.

Расходиться стали. Не сразу. Будто нехотя. У каждого монеты в руке. Переговариваются. То ли поверили, то ли не верят.

Во дворце к Дмитрию начальники рыцарей кинулись, объяснений требуют. Грозятся. Не оставят, мол, товарищей. Лучше все разом со служен уйдут, чем позор такой терпеть. Голоса все громче. Один другого перекричать хотят. Злобятся. Волками глядят.

Царь распорядился всем в столовую палату пройти. В междучасье успел повелеть, чтобы трапезу приготовили. Вина побольше выставили. Беседа, мол, непростой будет. Боярам иное место назначил: нечего все дела между собой мешать.

— Господа рыцари, похвалять вас не буду. Зря своим жолнежам волю такую дали. Но и судить за убийства никого не буду. Так скажем, обе стороны виноваты, но зачинщики из войска вашего больше всего. Придется вам их выдать. Принародно. Приставам моим передать, чтобы все видели, все слышали.

— Не бывать этому, ваше величество! Не бывать!

— Для вашего же блага стараюсь, или народ московский сам волю возьмет, или вы добровольно мне виновных доставите.

— Что делать с ними собираешься, царь?