Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

Первым его величество король Зигмунт с семейством уехать изволил. Как бы Ежи Мнишек стал дочь свою провожать, когда мог самому королю помочь в карету сесть, милостивую благодарность за торжество и послушание Марины Юрьевны выслушать. Вся челядь мнишковская, вся родня и слуги с величайшим почтением экипаж королевский на конях до самого замка проводили.

Доволен ли ясновельможный отец остался? Где там! И его король нашел способ унизить. Все суды и по Самборской экономии, и по копям соляным велел отложить — до возвращения Мнишка из Москвы.

Что еще там, в Кремле, случится, чего новая царица добиться сумеет, поживем — увидим.

Посол Власьев ни одной ночи глаз не сомкнул. Что теперь делать? Как честь московскую восстановить? Как ни в чем не поддаться польскому Зигмунту?

Наконец-то понял, что не искал Зигмунт настоящей дружбы с Москвой. Завидовал несметным богатствам Московского государя. Подчинить себе хотел. С помощью царской невесты.

И отцу невесты не Москва снилась — лишь бы из своих неприятностей местных выпутаться. Задним числом узнал (а коли бы и раньше, велика ли разница?), покойная королева Анна Ягеллонка в смерти короля Августа Зигмунта не кого-нибудь — Мнишка с его ордой приспешников обвиняла. Грабителями, сводниками обзывала, потому что искали любовниц для старого короля. Прощения им не дала. При всей шляхте.

Узнал Ежи Мнишек, и как королевский казначей подарки московские царской невесте оценивал, ничего не упустил. Наву золотую — в шестьдесят тысяч рублей. Ожерелье жемчужное, каждый жемчуг — в мускатный орех, красоты невиданной. Жемчугов меньших, но еще более драгоценных, — целых двадцать пять фунтов, а всего жемчугов для платья ее царского — сто фунтов. Посуды золотой и серебряной в виде людей и зверей — еще на шестьдесят тысяч.

Как не оценить, чтобы на свадьбе королевской лицом в грязь не ударить. Завидует Зигмунт. Издаля видать — крепко завидует.

Как теперь послу Власьеву государю Дмитрию Ивановичу на глаза показаться: не так свадьба прошла, совсем не так. Не сумел добиться, чтобы в соборе Мариацком церемония состоялась. Воспротивился Зигмунт — известно, он всему хозяин. Поди с ним поспорь!

Через пару дней государыня Московская со всеми своими придворными, как назло, в собор прошествовала, чтобы при церемонии присутствовать, как нунций, папы Римского полномочный посланник, ксендзу Бернату Мачиевскому кардинальские полномочия передавал. Ей-то что за печаль, что за праздник! Нет, мало что высидела, под благословение к новому кардиналу подошла, чуть не до земли поклонилась. Будто назло.

А кругом, толмачи рассказали, топот стоял. Мол, малая шляхтяночка в царицы вышла, государыню из себя строит. После Самбора-то! Каково такое слушать?

Посла тоже вниманием не обошли. Обычаев придворных не знает: пригоршнями из мисок да блюд кушанья берет, когда следует кончиками пальцев, взять, ножом мелко порезать да в рот кусочками малыми класть. А вилок, мол, и вовсе не видывал.

А они что видывали? Без них в Москве известно, что герцоги Медицейские моду такую завели. Так у кого приборы такие есть? У них самих, что ли?

Дружба с Москвой — слова одни. Сердцем они к Москве не прилежат. Только и ищут, к чему придраться, какое лыко в строку московитам поставить.

* * *

— Ты нашла ясновельможного пана Мнишка, Теофила?

— Нашла, ваше величество.

— И передала мое желание его видеть? Немедленно?

— Со всем моим усердием, ваше величество.

— Но он не пришел с тобой, как я вижу?

— Думаю, пан будет здесь вскорости.

— Что значит, ты думаешь? Ты не уверена? Да отвечай же, наконец, толком. Ты отлично знаешь, я не терплю недомолвок. Где ты отыскала отца?

— У ясновельможного пана широкое застолье, и собралось множество ваших придворных, ваше величество.

— Мы же только что пустились в путь и после слишком обильного завтрака. Когда они успели загрузить поваров? Откуда взялась снова провизия?

— Я не сумею вам ответить на ваши вопросы, ваше величество. Но застолье самое широкое. Вино льется рекой, и я не решилась приблизиться к столам — там слишком шумно и не пристало паненке…

— Без тебя знаю, что тебе пристало, что нет. Камер-фрау пристало выполнять приказы ее королевы, а не рассуждать об удобствах или неудобствах. Так с каким же ответом ты пришла?

— Пан Яцевич со слов ясновельможного пана отвечал, что как только все выпьют третий бокал за здоровье Московской царицы Марины, он будет здесь. И еще — что нет ничего важнее этих тостов сегодня.

— Ты сама слышала голос ясновельможного пана?

— Вы же знаете, ваше величество, как далеко разносится голос ясновельможного пана во время застолий.

— Что же, кроме ответа Яцевича, тебе удалось услышать?

— Ясновельможный пан желал вашему величеству как можно скорее принести наследника русскому престолу и польской короне. И — мне неудобно повторять, ваше величество…

— Я приказываю!

— Ясновельможный пан говорил, чтобы не дай Бог ваше величество не были похожи на вашу родительницу с ее постоянными недугами и лежанием в постели. Что-то, что с трудом можно терпеть в шляхетском замке, недопустимо во дворце. Королева обязана быть здоровой и сильной.

— Он мог бы оставить эти замечания при себе! Так оскорблять род Тарло. Да, кстати, и князей Острожских — как никак сестрица моей родительницы, супруга самого князя Константы.

— Ваше величество, вы сами приказали…

— Знаю! А тебе приказываю забыть о моих словах. Тебе незачем встревать в семейные королевские дела.

— Я знаю свое место, ваше величество. Краем уха мне удалось дослышать еще пару слов.

— Каких же?

— Ясновельможный пан бранился, что в обозе слишком много повозок с нарядами королевы и что этот груз мешает быстрее двигаться: на подставах трудно находить овес для такого множества лошадей.

— Это не его дело! Он никогда не заботился о моих туалетах, а теперь встревает в то, что составляет прерогативу королевского костюмера и самой королевы, наконец! Тем более мне нужен разговор с ним.

— О, только не ссылайтесь на мои слова, ваше величество! Ради Бога! Ясновельможный пан никогда мне не простит их и отыграется на моих родных в Самборе.

— Ты находишься под моей опекой, и этого достаточно. Да мне и незачем называть имя какой-то камер-фрау. Такие вести может принести на хвосте любая сорока. Но, кажется, это отец. Кого он там распекает? Кого смеет распекать в королевском штате? Поди, поди, Теофила, и скажи, чтобы мне доложили о его приходе. Я приму его, когда он подождет в приемной, — не раньше. Ясновельможный пан забывается!