Маринисты

– Тим, но этого просто не может быть, – пробормотал он с надеждой вглядываясь в мое лицо, словно искал поддержку своим сомнениям. Но напрасно.

– Док, у меня прекрасное зрение и я доверяю своим глазам.

Впрочем, Голова тоже никогда не жаловался на зрение.

– Как все это странно, – по-прежнему сомневался доктор.

– Игра на рояле, осмысленный взгляд, чтение книги. – Он поднял на меня тяжелый взгляд. – Тим, но его приступы… Его приступы действительно были неподдельны! И это я утверждаю как врач! Да, вы и сами были свидетелем. Безумный взгляд, дергающаяся щека, пена у рта – это сыграть практически невозможно.

Я вздохнул. И развел руками. Я тоже ничего не понимал.

– Но доктор, – предположил я, – Ведь нормальный, здравый рассудок тоже не исключает такие приступы. Возможно, – они единственная его правда. К тому же вспомните, только он был свидетелем смерти Марины. Он лгал, док. И он не случайно оказался возле яхты.

– Возможно, возможно, – протянул Бережнов. – Но зачем тогда ему, если он замешан в ее похищении, было ее спасать. И заметьте, он не выдал ее местонахождение.

– Он знал, что она у вас? – воскликнул я.

– Естественно. Уж кому-кому, а Слону я доверял. Ему все доверяли. Впрочем как когда-то и вы.

Я опустил глаза. Мне не в чем было упрекнуть Бережнова.

– К тому же мне трудно было одному справиться, – продолжал доктор. – Особенно, когда она заболела. Он так за ней ухаживал! Поверьте, со стороны это выглядело очень искренне. Марина до сих пор ему благодарна. И пожалуйста, ничего ей пока не рассказывайте. Ничего, пока она не встанет на ноги.

С этим я легко согласился. Любое неосторожное слово могло только усугубить состояние Марины.

– Немой точно был замешан в исчезновении Марины, – наконец заключил я. – Во-первых, – я загнул указательный палец, – грибы. Теперь становится довольно ясной картина смерти Самойлова. Второе, – только немой знал о том, что в следующий приезд я заберу Марину с собой. Сразу после моего заявления она и была похищена. Третье – это лжепоказания немого о смерти Марины, четвертое, – выстрел в моего друга. Пятое – сам факт его игры в немого-юродивого. Ведь ему доверяли исключительно все. В том числе и Самойлов. Кстати немой тоже единственный свидетель картины, которую писал художник. И, наверное, этот неизвестный шедевр исчез не без его помощи.

– И все же, – доктор снял очки и смотрел на меня близорукими, беспомощными глазами. – Я могу продолжить. Зачем ему было признаваться в своем таланте, – различать грибы. Чтобы навлечь на себя подозрения? Зачем ему было спасать Марину из заточения, если он сам помог, помог похитить ее? И кто был тот неизвестный, кто вас спас от выстрела? Уж наверняка это не тот милый бородатый яхтсмен…

– Да, да, да, – протянул я. – Если бы немой был жив, – и я вспомнил, что уже не раз слышал эту фразу.

– Если бы… – развел руками доктор. – А пока нам не за что зацепиться, кроме как за этого лихого бородатого похитителя. Кем он может быть? И откуда он так все может знать? Даже о ваших близких отношениях с Мариной.

– Только от немого, – усмехнулся я.

Доктор стукнул меня по лбу.

– Ах, да! Все никак не могу привыкнуть к этой чудовищной правде. Ну, что ж. На сегодняшний день мы в силах зацепиться только за это. И завтра же, вернее, уже сегодня, – он посмотрел на часы, – отправимся на поиски этого наглеца в маскарадном костюме. Вы со мной согласны, Тим?

– Безусловно, док. Мы обязаны найти истину. Но поверьте – это риск, Бережнов, Я лично знаю ради чего рискую.

– Я лично то же, – и доктор хитро сощурил свои близорукие глазки. Разве мне истина менее дорога, чем вам.

Я без лишних слов пожал ему руку в ответ. На секунду устыдившись, что в первую очередь рискую ради любви, а не истины. Впрочем, это, возможно, одно и то же.

Док скрылся в спальне. А я прямиком направился к Марине. Мне хотелось видеть ее, вглядываться в дорогие черты лица, прикасаться к ее коже, по-прежнему пахнущей морем, к ее густым длинным волосам. Мне хотелось отвлечься хоть на секунду от этих сумасшедших мыслей, путанных вопросов, на которые я так и не мог найти ответ. Я приоткрыл дверь. Она не спала. Она улыбаясь смотрела на меня, словно знала, что я приду. И мне показалось – ей лучше.

– Мне, кажется, уже лучше, Тим. Может быть, завтра я уже встану.

– Обязательно встанешь, Марина. Иначе и быть не может. К тому же тебя завтра, – я, следуя примеру дока взглянул на часы, – нет, уже сегодня тебя ждет подарок.

– Правда, Тим? – ее глаза загорелись. – Ты мне подаришь картину? Да, Тим? Это правда, Тим? Я права?

– Ты всегда права, девочка моя. Никто так меня не понимает, как ты.

– Она красива, эта картина? Ну, что я спрашиваю, конечно, красива… – Это лучшее, что я сделал. Все лучшее – для тебя, Марина.

Она благодарно погладила меня по щеке.

– Расскажи, как ты жил эти годы, Тим?

Я поморщился.

– Разве я жил? Разве это можно назвать жизнью? Наша жизнь только начинается.

– Все можно назвать жизнью, Тим. Даже, если меня не будет, все равно останется жизнь. Знай это, Тим. И все равно я где-то буду. Ты это тоже знай…

– Перестань, Марина, – я слегка зажал ее рот ладонью. – Нас теперь ничто не сможет разлучить. Уж мне то поверь. Если судьба вновь свела нас, значит это надолго.

Я провел ладонью по ее лицу. Ее лицо было мокрым от слез. И она устало прикрыла глаза.

– Ничего больше не говори, моя девочка. И постарайся заснуть. Тебе теперь нечего бояться. К тому же совсем скоро ты увидишь мой подарок. Он, правда, прекрасен. Самойлов, видимо, тоже рисовал прекрасное. Жаль, что мы так и не увидим его картину.

Но Марина не отвечала. Она улыбалась во сне. И я, успокоенный ее безмятежной улыбкой, прикрыл за собой дверь.

Солнце уже всходило, сверкая утренними лучами на цветах, деревьях, пышных кустах, крышах домов. Деревня потихоньку просыпалась. Кричали петухи и звенели ведра. И я как никогда радовался этому будничному спокойному утру. Я наспех выпил кофе. Голова моя была ясное, чистой. И я отлично знал, что сегодня, сейчас завершу свою работу. В своих силах я уже был уверен. И я почти бегом направился к морю.

Я по-прежнему рисовал лунную ночь. Хотя солнечные лучи играли с волнами, отражались в море своими яркими красками. И море сверкало, море бурлило, море торжествовало. Оно праздновало победу над злом. Оно праздновало победу нашей любви. И уже на моей картине не только приливались слезы, слезы тоски, печали и несовершенства мира. Сквозь слезы моя картина ликовала, торжествовала и смеялась о совершенстве мира. Мне удалось соединить в ней самые несоединимые вещи. Слезы и радость, любовь и разлуку, красоту и безобразие. Мне удалось придумать мир, которого нет. Но который все знали. Мне удалось невозможное. Примирить жизнь со смертью, безгрешно и грех, черта с ангелом. Мне удалось поставить знак равенства между совершенством и несовершенством мира. Мне удалось то, что никому не удавалось. И в центре этого сумасшедшего, перепутанного мироздания была Марина. Как само воплощение этого мироздания. Сегодня я победил. Сегодня я был Богом. Я сумел разгадать тайну мира. И мир мне за это скоро скажет спасибо. И я отбросил кисть в сторону. И еще долго смотрел на картину. А утро звенело, смеялось и ликовало. И я благодарил Бога, что начался новый день.