Марьинская Аномалия

– Зажигание поправлял, – соврал он.

– Новая же машина.

– Я только поправлял.

– Ладно, заезжаешь, что ли? Давненько тебя здесь не было, – хмуро сказал кум Евгений. Он всегда казался хмурым и недовольным. Даже когда выпрыгивал из раскаленной бани в манящий снежный сугроб.

Раньше он работал агрономом в совхозе, потом фермерствовал, но недолго, одолели поборами. Сейчас выращивал на своем приусадебном участке всякую пушную живность и шил зимние шапки. Вся деревня завидовала его богатству и хозяйственной смекалке. Пару раз его пытались поджечь, но особо не досаждали.

Минут через десять оживившиеся кумовья и молчаливый Остапченко уже сидели за столом на террасе добротного дома Евгения. Тот, довольно причмокивая губами и тоскуя лицом, угощал гостей самогоном и домашними яблочками. Психиатр опять всех удивил.

– Я не пью, – твердо сказал он, когда наливали по первой.

– А кто тут пьет? – обиделся кум Евгений. – Никто не пьет, только за встречу наливаем, кум вот приехал, в кои-то веки.

Настаивать, впрочем, не стал. Была бы честь, когда она есть, рассудил он вслух. Остапченко сам сломался на третьем тосте, хватил самогонки, порозовел, потом раскраснелся. Начал общаться.

– Из праха человек вышел и в говно же уйдет. Не к столу будет сказано, – сообщил он присутствующим своим обычным неразборчиво-булькающим голосом.

Определенно, навозная тема не оставляла его в покое. Может, все-таки спятил психиатр, думал Пал Палыч, жуя сочное яблоко.

– Все может быть, – коротко сказал Евгений. Он не любил разговоров на отвлеченные темы. Он был человеком конкретным.

– А я за грибами ходил. Первый раз в жизни. Собрался вот с утра, корзинку взял у соседа и пошел, – еще через несколько минут рассказал Остапченко.

Кумовья напряженно вслушивались.

– Хорошо в лесу. Тихо, – продолжал психиатр. – Деревья стоят. Разные такие деревья. Травки тоже разные. Букашки летают.

– А на деревьях листья зеленые есть, – подсказал Пал Палыч.

Определенно, шибанутый народ эти психиатры, просто в больнице это не так заметно, еще раз подумал он.

– Нет. То есть да. То есть листья, конечно, есть. Но я не о том. Очень мне в лесу понравилось. Деревья так неторопливо шумят, как будто переговариваются. Теперь я часто буду за грибами ходить. Кстати, можем грибов пожарить. На закуску.

Кум Евгений посмотрел на корзину с мухоморами.

– Пожалуй, не стоит, – совершенно серьезно ответил он.

Чувства юмора у него вообще не было.

– Ладно, одна пошла, другую позвала, – привычно сказал кум Евгений, разливая по новой.

Чокнулись, выпили, зажевали яблоками и салом с хлебом. Пал Палыч тоже теперь замолчал. Потому что распирало его, невмоготу было терпеть тайну. Тайну? А его, между прочим, никто не просил хранить секреты.

– Сидишь тут у себя, как барсук в норе, шапки шьешь, – сообщил он Евгению. – А в Марьинске инопланетяне высадились.

– Неужели?

Тот, похоже, даже не удивился.

– Точно говорю, – подтвердил Пал Палыч.

– И много? – деловито спросил он.

– Двое – точно. А может, и еще больше.

– Какие суки. – Евгений покрутил головой. – Ты закусывай, Пал Палыч, закусывай, не стесняйся.

– И сказал Он: ибо суть человеческая, в испорожнении сущего, – встрял вдруг в разговор Остапченко, грозя кому-то пальцем.

Кумовья на него покосились.

– Ага, – подтвердил Евгений. – Так ты закусывай, Пал Палыч, закусывай.

Кум упорно пододвигал к Пал Палычу тарелку с крупно нарезанным салом. Не верил, конечно. Это Пал Палыч уже понял.

– Да ты не понимаешь. – Он попробовал зайти с другой стороны. – Я с ними – как с тобой, за одним столом, вот так сидели.

– А что делали?

– Водку пили. И чай тоже, – сознался Пал Палыч.

Кум опять не стал спорить.

– Ну, это ясно, – согласился он. – Водка и чай – самый инопланетный харч. В космосе магазинов нет, хоть здесь оттянуться им, бедолагам. Да закусывай ты, закусывай. Я сейчас яичню сварганю…

– Навоз есть продукт жизнедеятельности всей страны, – рассказал Остапченко.

Кум внимательно посмотрел на него.

– А он их тоже видел? – спросил Евгений.

– Кого? – не понял Пал Палыч.

– Да инопланетян же. Вы, мужики, мне честно скажите, который день пьете?

Нет, не поверил. Сначала Пал Палыч даже на него обиделся. Потом помирились. Скептик, что с него взять.

И только поздно вечером, когда Остапченко уснул прямо на столе, а кум Евгений прикорнул рядышком, на диванчике, Пал Палыча наконец осенило. Точнее, сначала он вышел из нужника во дворе, держась одной рукой за штаны, а второй, для устойчивости, за ручку двери. Потом его как-то особенно лихо мотнуло, закружило, не удержался он на двух ногах и одной руке, протаранил спиною поленницу. Потом его от поленницы потащило вбок, перекинуло через козлы для пилки дров и приземлило в лопухах у забора. Здесь, лежа на спине и глядя ввысь, в бездонное звездное небо, где монументально нависли над ним его собственные штиблеты, Пал Палыч наконец отчетливо понял, что он хочет спросить у инопланетян.

Даже обидно стало. До слез. Сколько лет он этого ждал, не надеялся, но все равно ждал. А теперь, в разгар событий, ночует в лопухах у забора кума Евгения.

Разобиженный на весь белый свет, он уснул.

* * *

– Ох, надоел мне этот Демон, – в очередной раз сказал Добрыня.

– Твой земляк, между прочим, – вставил Алеша.

– Здесь говорят: в семье не без урода.

– Ты кого имеешь в виду? – невинно спросил Попов.

Добрыня покосился на него, но ничего не ответил. Словесные пикировки никогда не были его сильной стороной.

Как три богатыря в старину, мы в город въезжать, конечно, не стали. Обошлись более современными транспортными средствами. Я совершенно не против выглядеть идиотом, если того требуют обстоятельства, но если не требуют, большого удовольствия в такой позиции не нахожу.

Довольно долго мы занимались рутинной работой. Находили и дезактивировали биороботов. А те, соответственно, визжали, пищали и сопротивлялись. Чисто техническая работа, ничего интересного.

На войне как на войне. Не помню, откуда я подхватил эту поговорку, но, по-моему, она была местная. По крайней мере ни Алеша, ни Добрыня ее раньше не слышали. Им она тоже понравилась.

Теперь, как положено на войне, мы находились на наблюдательном пункте. Следили, как несет караульную службу Упырь В. Скверно он ее нес. Сидел, газетки почитывал. И оплевал все вокруг.

Скоро спать расположится, даю голову на отсечение.

Найти базовый лагерь Асмагила труда не составило. Зная его нездоровую тягу к загробной романтике, мы выяснили, где тут старое кладбище с нехорошей славой.

Все правильно, вот он Упырь В, сидит в дозоре на краю кладбища. Бдит.

Мы тоже бдели. Засели в зарослях орехового кустарника с подветренной стороны. По очереди любовались на Упыря В в полевой бинокль. Алеша Попов нацелился было собирать орехи, но, ввиду явной демаскировки, был в два голоса выруган. Мы с Добрыней поставили ему на вид. Потом переменили на выговор с занесением. Потом усилили занесение строгим предупреждением. Подумали, отменили многослойный выговор и присудили ему одно общее пятно позора. Долго спорили, является ли общее пятно позора бюрократическим термином, или это, скорее, социально-нравственное клеймо. Под гнетом общественного порицания Алеша истово каялся и клятвенно бил себя в широкую грудь.