Маришка

– Кому говорят, слазь.... Не обижу - миролюбиво добавил он.

Я снова отрицательно помотала головой. Ко всем взрослым у меня было стойкое недоверие. Ничего хорошего от них, я в своей жизни не видела. Только подзатыльники и ругань. А если они становились слащаво добрыми, то значит им, что-то от тебя нужно, а как только они это получат, последует ещё более грозное возмездие, или от них самих, или от других ребят, за то, что ты рассказала. Эту науку осваиваешь быстро, вместе с болью в рёбрах и синяками под глазами.

– Серёга, что там у тебя?
– крикнул один из пожарных, стоящих у машины.

– Да вот, пигалица, на дерево забралась, слезать не хочет - ответил пожарный, стоящий под деревом.

– Сейчас лестницу принесу.

Я подождала, пока они приставят лестницу к дереву и не спеша перебралась повыше.

– Эй, ты дурёха, куда? Свалишься - встревожено крикнул Сергей.

Я надменно хмыкнула и устроилась на новой высоте. Здесь слегка дуло, но был хороший обзор на выгоревший этаж. По кабинетам ходили пожарные, проверяя, нет ли где ещё очагов огня, а в кабинете директора суетились люди в милицейской форме. До окна было далеко, но не настолько, что бы ни разглядеть обгоревший труп директора. Один из следователей, заметив движение напротив окна, поднял глаза и увидел меня. Какой-то момент он внимательно меня разглядывал, а потом повернулся к одному из милиционеров и указал в мою сторону. Я не расслышала, что он сказал, но вскоре этот милиционер присоединился к пожарным, стремящимся снять меня с дерева.

Вы пытались снять испуганную кошку с дерева? Пока вы, полные добрых намерений стремитесь ей помочь, она забирается всё выше и выше, пока ветки не перестают выдерживать её вес. Я была разумнее кошки, но против пожарных с их техникой, я была бессильна. Кончилось всё тем, что они надули под деревом большой батут, а к дереву подогнали машину с корзиной на конце большого манипулятора. Моё сопротивление кончилось тем, что я сверзилась вниз. Больно ударившись о пару толстых веток и распоров себе бок, я упала на батут. Здесь меня схватили сильные руки и передали медикам, а они уже, в свою очередь вкатали мне лошадиную дозу успокоительного и уложили на носилки. Дальше всё погрузилось во тьму и очнулась я уже в больнице.

Упав с дерева, я ничего не сломала, а только заработала глубокую царапину, но, по неизвестной мне причине, я надолго задержалась в больнице. Меня тщательно обследовали, даже заглянули туда, что ну ни как не могло быть связано с моей пустяковой травмой. Затем пришёл суровый дядька, тот, кого я видела в окне, привёл Марьивановну и стал задавать вопросы про то, как я провела тот вечер, и что я знаю про нашего директора. Я молчала как партизан на допросе.

Все дети умеют врать, но только умные понимают, насколько ценно молчание. Язык твой - враг твой. Аксиома, которую я постигла быстро. Если тебя не наказывают сразу, а сперва устраивают допрос, значит не до конца уверены в твой виновности, и тут, только ты сама можешь себя похоронить. Все лжецы думают, что врут талантливо и так что не подкапаешся, но это не так. Чем больше врёшь, тем больше нужно держать в голове, а голова, не компьютер, всего не запомнишь. Рано или поздно, ты сам себя загонишь в ловушку, и тебя поймают за язык. А уж там, чем больше будешь выворачиваться, тем больше будешь запутываться. Это как муха в паутине паука. Так что самая лучшая тактика, это молчание. Не знаешь, молчи. Знаешь, тем более молчи. Поверьте, даже если тебя наказали несправедливо, но ты молчала, всегда приятно увидеть в глазах своего мучителя искру сомнения, а вдруг он наказывает невиновную?! Но если тебя развели и ты сама себя сдала, это намного обиднее, ведь тогда ты понимаешь, что молчи ты, и наказания бы не было, или оно бы не было таким суровым.

Ко всему прочему, присутствие Марьивановны ещё меньше располагало меня к откровению. Она сверлила меня суровым взглядом, когда внимание следователя было обращено на меня, и мило улыбалась всем своим оскалом искусственных зубов, когда он обращался к ней.

– Мариша, расскажи, что ты видела?

– Мариша, расскажи, что ты делала?

– Мариша, расскажи, что ты помнишь?

Все его ответы натыкались на моё, гробовое молчание. Я не знаю, что он уже выяснил, но единственный, кто видел меня входящим в кабинет директора, была именно Марьивановна, а вот как я его покидала, не видел ни кто.

Когда следователь ушёл не солоно хлебавши, Марьивановна, в притворной заботе склонилась ко мне и тихо, так что бы слышала только я, прошептала:

– Молчи, тварь. Раскроешь рот, я тебя до конца твоих дней в чулане держать буду.

Для нас, детей, это была страшная угроза. Вот только я не совсем так на неё отреагировала. Зверь во мне зашевелился и глухо зарычал. Я отшатнулась от неё, понимая, что сейчас не время и не место, сводить с ней счёты, а она истолковала моё движение в свою пользу.

– Так-то, детка. Знай, в чьих руках твоя жизнь.

Судя по всему, все думали, что я не более чем свидетель и жертва насилия. Об этом ни кто мне открыто не говорил, но по сочувствию окружающих, это было понятно и без слов.

***

Из газет, из обрывков фраз, из вопросов, которые мне задавали, я поняла, что следователи склоняются к тому, что убийство было совершено из мести. Разгром кабинета свидетельствовал, что, что-то искали, а выброшенные перед пожаром, в окно, фотографии, делали логичным вывод, что искали именно их. Следов под окнами не нашли, но пока тушили пожар, там разве не стадо слонов потопталось, так что если что и было, по мнению следователей, это уничтожили. Подозревали всех, кто хоть как-то был связан с жертвами насилия директора. Братьев, родителей, родных, но никаких улик позволяющих кому-то из них предъявить обвинение не набралось. Общественность больше сочувствовала детям подвергшимся насилию, а убийца, в их глазах, был карающей рукой господа, оборвавшей жизнь извращенца.

***

Я читала книжку, когда ко мне в палату пришла милая женщина. Она села рядом и долго просто сидела.

– Что читаешь?
– поинтересовалась она.

Я повернула книгу обложкой к ней.

– Любишь читать?
– не отставала женщина.

Я кивнула.

– А о чём тебе нравиться читать?

Умно. Ответ не подразумевает, да или нет. Здесь надо изложить целую позицию, а значит, дать ей пищу для дальнейшего диалога. Не охотно, но я заговорила с ней. От неё не шла угроза, и даже обычного потребительства я не чувствовала. Казалось, что её на самом деле интересую я сама и мои увлечения. Мы долго общались, а затем она стала задавать наводящие вопросы. Я не сразу поняла, к чему они ведут, но как только сигнал тревоги прозвучал в моём мозгу, замолчала и, укрывшись одеялом, отвернулась от неё. Больше я на неё не реагировала. Знала ведь, что взрослым нельзя доверять, и вот опять попалась.

***

Я тихонько подслушивала у двери кабинета.

– Что скажете?
– спросил следователь, психолога.

Женщина покачала головой.

– Девочка явно пережила сильный стресс. Она закрывается, стоит только немного приблизиться к тому, что там произошло.

Следователь достал сигарету и закурил.

– Вы не против?
– запоздало, поинтересовался он.

Доктор махнула рукой позволяя курить.

– Она определённо, что-то видела - сказал следователь.

– Да. Но узнать это будет очень трудно. Я предполагаю, что она подверглась насилию, а потом стала свидетелем убийства. Совокупность всего пережитого, заставляет её сознание, отторгать эти воспоминания, как болезненные. Она словно стирает то, что пережила.

– А гипноз? Может быть....

– Ни кто вам не даст на это разрешения. Она ребёнок и пробуждение воспоминаний может ещё сильнее её травмировать. Здесь может помочь только забота, ласка и доверие. Возможно, со временем, она сама начнёт вспоминать произошедшее, заново это переживать и переоценивать.

– Со временем...
– вздохнул следователь - ...Его у меня нет.

Доктор вздохнула.

– Что-нибудь ещё выяснили?
– поинтересовалась она.

Вовлечённая в это дело, она восприняла его близко к сердцу, не столько из-за гибели директора дома интерната, сколько из-за попутного расследования его "деятельности".

– Всего рассказать не могу, сами понимаете, но....

***

Я долго думала, как отомстить Марьивановне за всю её "ласку" и "заботу", которыми она меня так щедро одаривала. Удивительно, но мысль, о том, что бы даже глотнуть её крови, вызывала у меня стойкое омерзение, словно в её венах текла не кровь, а тошнотный супчик из нашей столовой. Мысль съесть её сердце была не лучше. Впрочем, я сомневалось, что оно у неё вообще есть. А тут ещё добрая докторша, не оставляющая попыток меня разговорить, обмолвилась, что меня определили в какую-то реабилитационную программу и назад я уже не вернусь. Что же, если так, то можно позволить узнать им немного того, что их так интересует. Завраться я не боялась, так как чётко определила для себя границу, дальше которой нужно было молчать, а всё, что я собиралась рассказать до неё, было самой настоящей правдой.