Мария-Антуанетта

К шести часам вечера Мария-Антуанетта, сильно обеспокоенная, вызвала к себе министра и сопроводила его к королю. «Король, — рассказывал Некер, — пе проявлял никакого неудовольствия, однако он попросил меня отказаться от решения покинуть министерство, он был при этом столь настойчив, что я уступил его воле. То волнение и напряжение, которое царило в Версале, не позволило мне колебаться». Этот день оказался триумфальным для министра. 24 июня большинство депутатов духовенства присоединились к депутатам третьего сословия, а 25 июня 47 депутатов знати последовали тому же примеру. 27 июня король попросил «духовенство и свою верную знать» присоединиться к третьему сословию. Король и королева уступили народному давлению. Смирились ли они с революцией или готовили контрреволюцию?

Никогда еще королевская чета не испытывала подобного ужаса. «С 23 июня до 27 июня все словно потеряли голову, и это не было лишено оснований, поскольку одновременно навалилось столько бед и угроз: и опасность голода, и банкротство, и гражданская война, — писал Мерси Кауницу. — Двор уже подумывал об утверждении своих прав, что было не так просто, видя передвижение войск, которое было прекрасным доказательством их волнений. Если бы Некер ушел в отставку, как он предполагал, или граф д'Артуа и его приближенные осуществили свой нлаи и арестовали бы этого министра, несомненно, во Франции разразился бы невиданный бунт, гибельный для монархии. […] Теперь, когда, наконец, Собрание объединилось, король правит в скорее иллюзорном, чем реальном спокойствии; напряжение и неприязнь, которые царят в Собрании, приведут к тому, что по каждому вопросу будут разгораться ожесточенные споры». В присутствии короля, который сомневался во всем, принцы, министры и все придворные могли полагаться только на королеву. Сторонники революции, как, впрочем, и контрреволюции, надеялись на нее. «В таком бедственном положении» Некер, Сен-Прист и Монморен, зная о влиянии, которое Мерси может оказать на королеву, просили его играть роль посредника «между королем и министрами». Мерси, однако, имел весьма пессимистические прогнозы на будущее французской монархии. «В данных обстоятельствах, когда невозможно было сделать то, что могло бы предотвратить плачевный исход, невозможно также иметь определенное мнение, воспринятое как совет или руководство к действию», — говорил Кауниц. Он довольствовался тем, что «заставил королеву заметить, насколько она была впутана в интриги, и что люди, которые вились вокруг нее в такой момент, не заслуживали доверия». Он посоветовал ей выждать время.

Но королева уже сделала свой выбор. В надежде умерить ненависть графа д'Артуа к себе, она начала тайно способствовать контрреволюции. Несмотря на свою осторожность, при дворе, где царила полная неразбериха, она «позволила себе слишком эмоциональные высказывания и поведение против министра финансов», — писал Мерси. По словам Сен-Приста, Мария-Антуанетта «сразу же после 23 июня решилась бы на то, чтобы снова его свергнуть и назначить нового». Однако, выжидая время, она продолжала сотрудничать с Некером. Зная ненависть принцев, чувствуя недоверие со стороны короля и королевы, Некер снова предложил Людовику XVI уйти в отставку, который отказал ему. Большинство придворных утверждали, что они совершили ошибку, созвав Генеральные штаты. По словам Бомбеля, «страх чувствовался и в поведении короля и королевы». Однако теперь, убежденный горячими порывами жены и братьев, король решился на государственный переворот, пока в стране не разразилась революция. «Несмотря на свою нерешительность, на слабость своего характера, король хотел абсолютной власти, он никогда не откажется от тех завоеваний, которых добился предок Людовик XIV», — писала мадам де Сталь. Это предполагало отставку Некера, а также всех остальных министров, которые поддерживали его, создание нового кабинета министров, состоящего из сторонников абсолютизма. Роспуск депутатов выглядел бы как следствие министерских изменений. Подобный план нельзя было осуществить без поддержки армии. Так, Людовик, без ведома Некера, 27 июня вызвал к себе старого маршала де Брольи. А уже 30 июня назначил его маршалом королевских войск. Теперь военные полки начали стягиваться под Париж.

В это время депутаты продолжали свою работу, усиленно наблюдая за передвижениями войск вокруг Парижа. 8 июля, по предложению Мирабо, одного из наиболее влиятельных ораторов, Собрание потребовало от короля вывести иностранные полки из предместий Парижа. На следующий день, 9 июля, Собрание провозгласило себя Учредительным. Надг депутатами нависла далеко не призрачная опасность. Решение об отставке Некера было тайно приостановлено 8 июля, это было итогом нескольких совещаний комитета, которые проходили в Версале в те дни. Несмотря на то, что формирование войск не было окончено, Людовик был готов действовать. 10 июля он объявил Собранию, что войска были собраны лишь для защиты. 11 июля он все же выслал Некера, попросив его тайно покинуть Францию во избежание неприятных инцидентов. Монморен, Сен-Прист были также отправлены в отставку. Людовик XVI вызвал Бретеля. 13 июля он начал формировать новое министерство с ла Вогийоном в должности министра иностранных дел и маршалом де Брольи в должности военного министра. Он хотел поручить пост морского министра маршалу де Кастри, но тот отказался.

12 июля Собрание, пораженное и подавленное назначениями, отреагировало довольно эмоционально. Париж был на грани мятежа, но королева, а вместе с нею и весь двор праздновали победу. Молодой шевалье де Шатобриан только что прибыл в Версаль, чтобы представить двору свои творения. «Остались еще люди, которые приходят в сады, к фонтанам, гуляют в парках посреди этого полного развала империи, — писал он в мемуарах. — Мария-Антуанетта взглянула на меня с улыбкой, которая означала милостивое приветствие; я видел как она проходила после мессы со своими двумя детьми. Она уже назначила день моего представления». Шатобриан, который уже видел Марию-Антуанетту год назад, нашел ее «цветущей и жизнерадостной». После обеда король и королева поехали приветствовать вновь прибывшие иностранные полки. «Все офицеры до последнего были представлены высочайшим особам», — докладывал Сальмур, министр Саксонии. 13 июля был организован праздник в их честь. Королева, граф д'Артуа и мадам де Полиньяк принимали участие в этом празднике. Американский губернатор Моррис писал, что они «провели весь день, разъезжая из полка в полк и осыпая их почестями». Королевская семья и двор наслаждались тем, что отныне парижские беспорядки и Национальное собрание были не более чем ничего не значащие события.

Однако триумф аристократов продолжался недолго. В столице и в Собрании возникли самые что пи на есть печальные слухи. «Ввод войск, вместо того чтобы внушить страх, лишь еще больше усилил злость и ненависть, которые уже несколько месяцев неудержимо росли», — писал Сальмур. Дипломат считал, что одним из зачинщиков контрреволюции был не кто иной, как советник д'Эпременсниль: «Согласно его плану, нужно было распустить Генеральные штаты, арестовать нескольких членов, наиболее активных, и обвинить их в государственной измене, а также в преступлении против короля. […] То, что должно было показаться наиболее необычным, так это публичное обвинение преступников и их публичное наказание». Если бы подобный контрреволюционный план сработал, то в стране неминуемо разразилась бы гражданская война. К тому времени многие люди уже покидали Париж, чтобы найти убежище в небольших деревнях или за границей.

Дальнейший ход истории известен всем. Париж восстал, и Бастилия была взята. Тем не менее двор узнал об этом событии лишь вечером 14 июля. Сначала казалось, что король и королева не осознают всей важности и опасности случившегося. Но мало-помалу Людовик XVI начинает понимать, что речь идет не об обычном бунте, вроде тех, какие он с легкостью подавлял. В надежде вернуть спокойствие Его Величество отправляется в Собрание объявить о том, что войска будут отозваны. Депутаты, которые в большинстве своем были поражены жестокостью народного гнева, победоносно сопровождали монарха. Королева не была уверена в успехе подобного демарша. Однако крики: «Да здравствует король!» развеяли ее страхи, и она вышла на балкон, держа на руках дофина и маленькую принцессу. Королева плакала. Ей рукоплескали.

Аплодисменты никоим образом не убедили ее. Как раз наоборот. Она думала только о том, как убедить короля покинуть Версаль и уехать ближе к границе. Однако даже самые отчаянные защитники монархии видели в этом поступке крайний шаг для монарха. План об отъезде обсуждался при дворе на заседании Совета 16 июля. Граф Прованский уверенно советовал брату остаться в Версале, тогда как граф д'Артуа умолял его уехать. Королева уже собрала свои бриллианты, сожгла все письма и полностью поддерживала графа д'Артуа. Маршал де Брольи, пораженный силой революционного движения, полностью потерял способность сражаться и управлять войсками. Король выслушал то, что представлялось ему голосом разума. Он решил остаться. Мария-Антуанетта ушла с Совета в слезах.

Должно быть, Людовик XVI впоследствии горько сожалел об этом решении. «Я знаю, что упустил момент, и это было 14 июля», — скажет он Ферзену в 1792 году.

Невероятный ужас охватил короля и королеву. После 14 июля возник черный список. Он включал в себя графа д'Артуа, де Бретеля, Брольи и Безенваля. За голову королевы назначена награда! Версаль охвачен страхом. Король предлагает младшему брату бежать за границу. Королева убеждает в том же Полиньяков, герцогиню де Гиш, графиню де Поластрон, Водрея и аббата Вермона… Вечером 16 июля и на следующий день на рассвете все они уехали. Ком в горле вызывало прощание королевы со своей подругой. Королеве очень хотелось расцеловать подругу, однако за ней следили множество глаз; она вынуждена была сдерживать свои чувства. Водрей подошел попрощаться с ней и нашел ее «бледной, грустной и исхудавшей». «Водрей, вы были правы, Некер — предатель, мы погибли», — сказала она ему со слезами. Людовик XVI отправил Бретеля и новых министров, так же как и старых. Им приказано было немедленно оставить Францию, пока король не вернет Некера. Чтобы признать народ победителем, Людовик XVI пообещал отправиться в столицу 17 июля и запротоколировать это публично. Убежденная в том, что ему не удасться вернуться живым из Парижа, королева пыталась помешать ему ехать. Поскольку он настаивал на своем решении, она умоляла его взять ее с собой, но он отказал. Все кончено, она знала, что Людовик уезжал навстречу своей смерти. Едва за ним закрылись ворота, она удалилась в свои апартаменты вместе с детьми и написала заявление, которое считала нужным представить Собранию в случае если король будет арестован в Париже. «Я несколько раз подходил к двери ее комнаты, как, впрочем, и другие придворные, — рассказывал герцог д'Эскар. — Как только ее предупредили о нашем приходе, она вышла спросить, знаем ли мы что-нибудь о короле; однако мы не могли ничего ей сообщить. Ночью ужас королевы и наши страхи усилились. Наконец кто-то сообщил о возвращении короля». Королева и дети побежали к нему навстречу, и все крепко обнялись.

Глава 22. ОКТЯБРЬСКИЕ ДНИ

Версальский двор был охвачен ужасом. Каждый день придворные покидали свои апартаменты и уезжали, одни в деревню, другие заграницу. Дворец пустел. Крыло, где раньше жили принцы, теперь было закрыто из-за отсутствия жильцов. Во дворце отныне было страшно услышать эхо собственных шагов в пустынных залах. «Все приближенные королевы испарились, — писал Сальмур, — некоторые из ее фрейлин оставили ее, не сказав ни слова. В общем, все приближенные Ее Величества, все принцы теперь опасались нежелательного родства и близости с королевой». Мерси, вернувшись во Францию в эти тяжелые дни, «заметил лишь отчаяние и страх. Ждали любых и самых неожиданных мер: арестов, ссылок, гонений», — писал он императору. «Дворец больше не охраняется, он открыт для любого прохожего. […] В Версале не знают ни что делать, ни то, что со всеми станется», — свидетельствовал Сальмур.

Потрясенная событиями предыдущих дней, королева оставалась в своих апартаментах, проводя время с детьми и беседуя с королем. С тех пор как за се голову была назначена награда, все боялись за ее жизнь. Она осмеливалась лишь иногда подниматься на террасу. Однажды вечером королевская семья ужинала в апартаментах маленькой принцессы, и Мария-Антуанетта удалилась довольно рано. Прошел слух, что она уехала в Сен-Сир. «Королева выдерживала свое ужасное положение с большим мужеством и терпением», — писал Мерси. Тем не менее посол был очень огорчен «исступлением, которое […] охватило разум и сердце королевы». Она не хотела больше ни во что вмешиваться. Мерси подолгу беседовал с пей о политическом положении. В такие минуты он «пытался объяснить ей, что она попала в нелепую ситуацию» и пытался убедить ее в поддержке Некера (которого по-прежнему ждали), как в свое время король вернул Сен-Приста и Монморена. Мнение королевы оставалось весьма расплывчатом о том, какую партию ей следует поддерживать. Некер, узнав о своем новом возвращении, прибыл в Версаль 29 июля, после триумфального путешествия по всем провинциям. Королева лично приняла его. «Она проявила большую любезность, была весьма доверчива с нами и попросила служить королю, воспринимая это как высокую награду, — рассказывает Сен-Прист, — на что министр ответил ей, что его долг служить королю, но ничто не заставит его отступить от своих принципов». В конце беседы, не испросив разрешения, Некер взял руку королевы и поцеловал ее, что она восприняла как крайнюю невоспитанность. Этот жест «заставил почувствовать королеву, что власть и права короля сильно пошатнулись».