Мария Федоровна
Шрифт:
В несколько лучшем положении, нежели остальные члены императорской семьи, находилась семья великой княгини Ольги Александровны, которая жила отдельно в небольшом домике со своим мужем и только что родившимся сыном Тихоном. Она имела больше возможностей покидать Ай-Тодор и совершать далекие прогулки по побережью. Именно поэтому на ее долю выпала нелегкая обязанность сокрытия семейных драгоценностей вдовствующей императрицы и великой княгини Ксении Александровны. Роман Романов в своих воспоминаниях рассказывает, что Ольга Александровна хранила эти драгоценности в коробке из-под какао в расщелине скалы на берегу Ай-Тодора.
Казаки, находившиеся много лет на службе при царской семье, — Т. К. Ящик и К. Поляков своим присутствием несколько облегчали участь затворников.
В конце июня Ксения писала из Крыма великому князю Николаю Михайловичу: «Вот уже скоро месяц, что мы фактически арестованы и находимся в руках Комитета, которому правительство нас так мило подарило. За что и зачем — никому не известно… Последние дни нам совершенно запрещено выходить из Ай-Тодора только из-за того, что ходят какие-то послы от контрреволюции, а мы-то при чем? Если нам тяжело и часто все это невтерпеж, то каково же бедной Мама! Перед ней просто стыдно, и что ужасно… что ничем и никак ей не помочь! Видишь и сознаешь ее страдание и бессилен ее утешить, предпринять что-либо. Это ужасное наказание… Можешь себе представить, что эти уроды до сих пор держат письма Мама и только вернули ей небольшую часть ее вещей. И если бы ты только видел, как невыносимо больно и горько, что творится на фронтах.
Это такой позор, который никогда не смоешь, что бы ни случилось! Сандро тебя благодарит за брошюру, которая ему очень понравилась, но я еще не читала. Какое преступление со стороны правительства, что оно допустило всю эту шваль — Ленин и К° — в Россию, да еще дали возможность проникнуть в армию. Как все это дико и непонятно и к чему приведут нашу бедную, многострадальную Родину?!»
Сообщение об отъезде Николая с семьей в Тобольск произвело на Марию Федоровну удручающее впечатление.
«Это был шок для меня, — писала она Ольге Константиновне. — От страшного отчаяния я почувствовала себя совершенно больной… Их (Николая II и его семью. — Ю. К.)заставили ждать поезда всю ночь — с полуночи до утра, — не раздеваясь! Но самое ужасное было то, что вначале им дали понять, что они едут в Ливадию. Наверное, для того, чтобы они обрадовались. Затем сказали, что они должны взять с собою теплые вещи и только после этого они, бедняжки, наконец, поняли, что едут не на юг. Какой грех причинять людям такое разочарование!
Я нахожусь в полном отчаянии и смятении и даже не могу писать об этом. Я только хочу, чтобы негодяи и палачи, придумавшие это, понесли на земле заслуженное наказание! Как подло и гнусно они действовали, и каким образом они „разрешили“ двум братьям (Николаю и Михаилу. — Ю. К.)проститься… Можно только удивляться, какими бессердечными могут быть люди. Почему это так?!
Но, может быть, для них будет лучше, что они уехали из Царского Села? Может быть, там они получат больше свободы, чем имеют теперь? Ничего не известно! Но, к сожалению, я в это не верю. Не верю, что вообще можно ожидать чего-либо хорошего от таких плохих людей!..»
И именно в тот момент, когда, казалось, для Марии Федоровны померк свет и она потеряла всякую надежду на встречу с сыном и его семьей в Крыму, в Ай-Тодоре произошло событие, которое на время снова вернуло ее к жизни. У нее появился внук Тихон, сын дочери Ольги. Наполненная этим радостным событием, она писала в Павловск: «…Временами, когда кажется, что уже невозможно все это выносить, Господь посылает нам нечто вроде лучика света. Как раз в тот вечер, когда я чувствовала себя совсем потерянной, моя милая Ольга родила Baby, маленького сына, который, конечно же, принес в мое разбитое сердце такую неожиданную радость… Я очень рада, что Baby появился как раз в тот момент, когда от горя и отчаяния я ужасно страдала. И вдруг такая радость! В понедельник в их доме было крещение. Мальчика назвали Тихоном…»
Осенью 1917 года обитатели Ай-Тодора находились уже под наблюдением комиссара В. М. Вершинина,
бывшего члена Государственной думы. После того как он доставил Николая II с семьей в Тобольск (по постановлению Временного правительства), он был направлен в Крым в качестве комиссара по охране членов бывшей императорской фамилии. Вторым надсмотрщиком являлся грузин Жоржелиани.Княгиня Л. Л. Васильчикова, случайно встретившаяся с Вершининым в поезде, направлявшемся в Крым, отмечала: «Нашего попутчика было трудно классифицировать. На мой вкус, он был чересчур радикален, но вместе с тем имел наружность буржуя, опьяненного своей значимостью». Княгиня называла его «старшим ангелом-хранителем членов Императорской фамилии».
В сентябре — октябре 1917 года Мария Федоровна перенесла тяжелое простудное заболевание, которое надолго приковало ее к постели. Близкие всячески поддерживали ее и помогали преодолеть болезнь. «Бедная бабушка опять была больна и провела в кровати почти пять недель, — писала Ольга Александровна своей племяннице Марии Николаевне в Тобольск. — Кашель сильнейший, слабость очень большая. Мы попросили приехать Татьяну Александровну ухаживать за нею…»
В конце октября Мария Федоровна начала медленно поправляться. Ее внук Федор, сын дочери Ксении, приехавший в то время в Крым, в письме великому князю Николаю Михайловичу сообщал: «…Папа очень изменился за этот месяц, он стал раздражителен, странно молчалив, и редко можно видеть на его лице улыбку, как это было раньше. Мне это очень тяжело, и я так хочу отсюда уехать. Маман бодра, но тоже подавлена. Обедает она у себя в комнате и остается там весь вечер. Амама за это время тоже изменилась и ослабла так, что при подъеме ее нужно пихать в спину, и то ей трудно идти; ее жаль, бедная Амама. Она сидит больше дома, так была простужена, но теперь стала понемножку выходить…»
И все-таки они были вместе — мать, две дочери и их семьи, близкие, родные люди. Великая княгиня Ксения Александровна в октябре 1917 года писала великому князю Николаю Михайловичу: «…Я благодарю Бога, что мы все в сборе и живем у себя, — и нам лично жаловаться на судьбу совершенно не приходится. Мы имеем свой „home“, который мы ужасно любим и ничего лучше нельзя ни желать, ни ожидать»; «Но что же будет дальше? Несчастная Россия, за что ее губят? Кошмарно присутствовать при гибели родины и не иметь малейшей возможности чем-либо помочь!»
Общая беда и осознание смертельной опасности сблизили узников Крыма. И хотя императрица Мария Федоровна и великие княгини Ксения и Ольга всегда недолюбливали жен великих князей Николая Николаевича и Петра Николаевича — черногорских княжон Анастасию и Милицу, здесь, в Крыму, те и другие стали друг другу значительно ближе.
Находящиеся с Марией Федоровной родственники и близкие ей люди удивлялись тому, с каким мужеством держалась она в те трудные для ее семьи дни. Князь Г. Д. Шервашидзе, приехавший осенью в Крым к Романовым, в письме великому князю Николаю Михайловичу отмечал: «Ее Величество приводит нас всех в восторг тем достоинством, с которым себя держит. Ни одной жалобы на стеснительное, не снившееся Ей положение, в каком Она пребывает, спокойное и приветливое выражение, одним словом, такая, какою всегда была… Такое Ее поведение немало подымает и наше расположение духа и помогает нам легче переносить тяготы заключения и царящее уныние».
В письме от 8 (21) октября 1917 года императрица Мария Федоровна дала волю своим чувствам, рассказывая, что происходит в Крыму, королеве Греции Ольге Константиновне: «Ведь это уже величайший Cauchemar [кошмар], когда приходится переживать такие ужасы, что творятся сейчас по всей стране, которая вскоре будет полностью разорена, разрушена и уничтожена этими выродками рода человеческого, извергнутыми из ада, ибо они не в состоянии внять рассудку и понять, что работают лишь на врага, что их действия ведут страну к несчастью и развращают общество. Я в полном отчаянии, я начинаю сходить с ума от ярости, зверств со стороны матросов и убийств несчастных офицеров!»