Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина

Совсем другое дело — послание Евгения к Татьяне. Пушкин не только мог, но с определенного момента считал своим долгом сочинить его: ведь этим посланием он надеялся все объяснить прогневавшейся Марии.

Холостяк Онегин в Петербурге «открывал душу» замужней княгине N — но одновременно женатый Пушкин исповедовался перед находящейся в Сибири замужней княгиней Волконской.

Когда-то письмо юной влюбленной Машеньки Раевской, написанное в Одессе 3 ноября 1823 года, было преобразовано Пушкиным в поэтический текст. Тогда в девичьей неумелой прозе он искал (и обрел) высокую поэзию. Теперь же, 5 октября 1831 года, пребывавший в Царском Селе поэт совершил иной творческий акт: в поэтический текст он вместил — как бы вторым планом — свое частное, невозможное в реальности, послание к Марии Волконской.

То есть Пушкин в высокой поэзии обрел (и, обретя, намеренно скрыл) высокую жизненную прозу.

На двух листах этого «пограничного» послания поэт «изящным мелким почерком» (В. Б. Сандомирская) изложил всю драму собственной «утаённой любви».

«Последняя глава Евгения Онегина» была отпечатана в Петербурге в январе 1832 года. Письмо заглавного героя (VI, 180–181)открывалось таким вступлением:

Предвижу всё: вас оскорбит Печальной тайны объясненье. Какое горькое презренье Ваш гордый взгляд [752] изобразит! Чего хочу? с какою целью Открою душу вам свою? Какому злобному веселью, Быть может, повод подаю!

752

Стоит подчеркнуть, что в этом Письме уделено повышенное внимание именно глазамгероини: тут есть не только «гордый взгляд», но и «движенье глаз», и «суровый взор», и другие варианты в черновике (VI, 516, 518).Не будем повторять, чьи очи тогда вызывали общее восхищение, разделяемое поэтом.

Пушкин знал, что его стихи с некоторых пор могут вызвать у Марии «гневное презренье» ( VI, 516)и «злобное веселье» — он и сейчас вполне допускал такое их восприятие. Но ему во что бы то ни стало требовалось объяснить свою «печальнуютайну», то есть (NB) тайну непонятого княгиней «любовного вздора» «Отрывка» («На холмах Грузии лежит ночная мгла…») — «вздора», который как раз и начинался со стихов о печали:

…Печальмоя светла; Печальмоя полна тобою… (выделено мною. — М. Ф.)

и кончался casus’ом belli:

Что не любить оно не может (III, 158).

Прежде всего автор Письма обратился к минувшему — и тут Пушкин, думая о своем, похоже, забыл, что пишет роман:

Случайно вас когда-то встретя, В вас искру нежности заметя, Я ей поверить не посмел: Привычке милой не дал ходу…

Мы полагаем, что второй из приведенных стихов — «В вас искру нежности заметя…» — противоречит сюжету «Евгения Онегина». Там, если вспомнить, не было никаких «искр». Ведь Онегин, не успев толком и познакомиться с Татьяной, не имея ни времени, ни возможности что-либо (причем подавляемое, лишь иногда проскальзывающее) «заметить», вскоре (и неожиданно для себя) получил от Лариной страстное послание («безумный сердца разговор»; VI, 65) — в высшей степени откровенное и полноценное признание в любви, которое трудно назвать «искрой нежности». (Характерно, что черновые редакции данного стиха — «Младую склонность в вас заметя», «В вас нежность первую заметя» ( VI, 516) — являлись вариациями на ту же, опять-таки нероманную, тему.)

Стих про «искру нежности» — из самой Жизни, из частного письма Пушкина к Марии Волконской.

Пушкин и в самом деле повстречал девушку в 1820 году как будто «случайно»: путешествующие Раевские (а среди них была и Мария) наткнулись на больного горячкой поэта в Екатеринославле. И уже вскоре тот обнаружил, что Мария питает к нему определенную симпатию. От свидания к свиданию эта «искра» становилась все заметнее — но Пушкин так и не отважился воспринять влюбленность «девочки» всерьез (в черновике Письма есть варианты: «Я ей прильститься не посмел», «Я с вами сблизиться не смел»; VI, 516).Для пошлого («привычного») амурного похождения нежная Мария Раевская явно не подходила, а «узы счастья» (VI, 517)Пушкина тогда совершенно не прельщали:

Свою постылую свободу Я потерять не захотел.

На том они, после письма Марии и трудного объяснения, и расстались — в Одессе, в конце 1823 года.

Еще одно нас разлучило… Несчастной жертвой Ленской пал… Ото всего, что сердцу мило, Тогда я сердце оторвал…

Как мы постарались показать (см. примечание 45 к этой главе), дуэль Владимира Ленского символизировала в романе декабрьский бунт 1825 года. Пушкин в ту пору находился в «северной ссылке», в Михайловском. В черновике послания Онегина далее следовало:

Я позабыл ваш образ милый Речей стыдливых нежный звук [753] — И жизнь [терпел в душе] сносил душой унылой Как искупительный недуг (VI, 517).

А потом (начиная с 23-го стиха и по 30-й) Пушкин отчаянно попытался внушить своей осерчавшей корреспондентке, кто подлинный «предмет его вдохновения» и кому отдано его горящее и любящеесердце. Возникает ощущение, что в этих стихах (трактуемых как частноепослание) поэт полемизировал с письмом княгини Волконской от 19 октября 1830 года — и решительно опровергал язвительные строки Марии:

753

Ср. с «Посвящением» «Полтавы»: «Последний звук твоих речей…» (V, 17).

Нет [754] ,поминутно видеть вас, Повсюду следовать за вами, Улыбку уст, движенье глаз Ловить влюбленными глазами, Внимать вамдолго, понимать Душой всё вашесовершенство, Пред вамив муках замирать, Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!

Поэт уверял Марию в своей любви — и сомневался в успехе своих поползновений — и снова убеждал, умолял княгиню:

754

Здесь и далее выделено мною. — М. Ф.

Боюсь: в мольбе моей смиренной Увидит ваш суровый взор Затеи хитрости презренной — И слышу гневный ваш укор. Когда б вы знали, как ужасно Томиться жаждою любви, Пылать — и разумом всечасно Смирять волнение в крови; Желать обнять у вас колени, И, зарыдав, у ваших ног Излить мольбы, признанья, пени [755] , Всё, всё, что выразить бы мог…

Конец этого Письма, сочиненного Пушкиным в кабинете на втором этаже царскосельского дома, просто поразителен:

755

Да, и «пени» тоже — за то, что пушкинское «стремленье сердца» упорно не признается, не понимается «душою скромной».

В черновике есть и такое горькое восклицание:

Когда б вы только разумели Всё то, что в сердце я ношу!.. (VI, 518),

и даже такое:

Вы незнакомы с этим адом… (VI, 518).

Но так и быть: я сам себе Противиться не в силах боле; Всё решено: я в вашей воле, И предаюсь моей судьбе.

Он прощался с княгиней Марией Волконской — и только от далекой княгини Марии Волконской, от ее «воли» теперь зависело, поверить или нет выговорившемуся Пушкину.

«Судьба» же поэта находилась внизу, в одной из комнат первого этажа — и звали его судьбу Natalie, и ее он тожелюбил [756] . Прекрасная (чем-то, правда, отдаленно напоминающая Ольгу Ларину) madame Pouchkine была тогда брюхатой [757] .

756

Не об этом ли черновая строка онегинского письма:

В моей несчастной, чудной доле… (VI,516)?

757

Как известно, княгиня Волконская в то время также ждала ребенка.

Через несколько месяцев она благополучно родила девочку — и девочку назвали Марией.Все вокруг знали, что подобным выбором имени Пушкин почтил свою бабушку, М. А. Ганнибал. Но только ли ее, давно почившую? Ведь некогда над беловиком «Посвящения» к «Полтаве» (того самого, что было адресовано княгине Волконской) поэт записал английскую фразу ^[758] : «I love this sweet name» [759] ( V, 325).И вот теперь, в 1832 году, рядом с ним все-таки появилась его Мария Пушкина…

758

По мнению Н. В. Измайлова, Пушкин, скорее всего, сам придумал этот английский текст (Измайлов Н. В.Очерки творчества Пушкина. Л., 1976. С. 106).

759

«Я люблю это нежное имя» (англ.).