Марк Бернес в воспоминаниях современников
Шрифт:
Объединенные хронологически и тематически, свидетельства очевидцев, документы и другие материалы дополняют друг друга и дают «объемный» образ важного события или ситуации.
То, что у этой книги оказалось много авторов, — по-своему символично. Это демонстрирует широчайший диапазон того, что можно с полным правом назвать «феноменом Бернеса». А самое главное: соседство знаменитых имен с именами никому не известными — дань нравственным меркам, этическим представлениям героя книги: перед лицом неслыханных испытаний, самым большим из которых была Великая Отечественная война, перед памятью о ее жертвах и героях сегодня равны все. И если в маленьком сборничке 1980 года, в соответствии с канонами советской эпохи, авторами могли быть только «знаменитости», то в нашей книге с не меньшим правом, рядом с Е. Евтушенко и другими, звучат голоса «рядовых» защитников отечества: прикованного к постели инвалида войны В. Волкова из Костромской области; работавшей в госпитале блокадного Ленинграда, а позже
Личность Бернеса — искреннего и убежденного патриота страны, в которой он родился и жил, еще раз подтверждает, что настоящий патриотизм, оставаясь в русле традиций русской театральной, поэтической и песенной культуры, закономерно, широко и горячо сочетается с интернационализмом. Бернес пел песни о полюбившихся ему столицах Европы: «Злата Прага», «Пани Варшава», «Песня о Белграде», «Бухарест — пенье ласковое скрипок…». В песне, которую в Париже пели по-французски и которую вспоминал со слезами волнения состарившийся Ив Монтан, говорилось о близости парижских бульваров с московским Садовым кольцом. Касаясь самого близкого ему типа актера-певца, ведущего «беседу» с собравшимся залом, Бернес всегда подчеркивал особую близость ему сдержанно-мужественного типа Шарля Азнавура — в песне и великого Жана Габена — в кино.
Если говорить о народности Бернеса-певца — как же не обратить внимание на то, что сам он сравнивает себя с поразившими его в детстве слепыми лирниками — «рассказчиками» песенных историй. Итак — от украинских лирников, от русской народной мелодии — до уникального места первого подлинного русского шансонье, созвучного французским мэтрам. И более того — до предтечи так называемой «авторской песни», до мечты о «театре одного певца», когда бездумная концертная развлекательность побеждается драматургией песенного спектакля. Все это говорит и о тончайшей чуткости, и о постоянной устремленности Бернеса в завтрашний день.
Он ценил глубоко национальное искусство любимой им Югославии (и народ Сербии отвечал ему горячей любовью). Он был не просто потрясен трагедией города Крагуевац, но и незамедлительно стал «отцом» песни, посвященной расстрелянным югославским детям-заложникам.
В этой книге много веселых и увлекательных эпизодов, особенно связанных с воспоминаниями о молодом Бернесе (Е. Шатровой, А. Каплера, А. Кричевского).
Многие неизвестные ранее, бесценные штрихи биографии мастера открывают нам предысторию его творческого пути. Бернес был очень скуп на рассказы о своем раннем детстве. Но мы надеемся, что впервые приведенные факты положат все-таки конец разного рода сочинениям и преувеличениям, которые держатся на дешевой занимательности и «советских трафаретах».
А сколько неожиданных и важных «мелочей» для понимания развития незаурядной личности Бернеса дают нам собранные вместе иные, внешне непритязательные тексты и фотографии! Много раз, с особым благоговением называет вчерашний провинциальный подросток имя своего учителя по сцене Николая Мариусовича Радина — мужа Е. М. Шатровой. Мало того что этот забытый артист был носителем высокой общей культуры и внуком знаменитого балетмейстера Мариуса Петипа. Стоит вглядеться в фотографию Радина, с которой Бернес никогда не расставался! В этом внешнем облике, костюме, спокойной позе видится навсегда усвоенный Бернесом эталон «Человека Сцены», принявшего ношу традиций Русского драматического театра. Отсюда — не только подмечаемое многими щепетильное отношение Бернеса к своему костюму, которое было не от пустого щегольства, но и этический максимализм в его работе актера — даже в самых «незаметных» эпизодических ролях. Первая же из таких ролей в фильме «Человек с ружьем», буквально «из ничего» вылепленная им, принесла ему всенародную известность, орден «Знак Почета» и убедила в том, что в искусстве мелочей не бывает.
Из тех же поразительных и не замечавшихся ранее штрихов можно мимоходом открыть совершенно неожиданные сюжеты: размышления Бернеса о Паустовском, факты его близкого общения с Бабелем, особый личный интерес к Есенину (над квартирой которого в Петровском переулке он жил на десятилетие позже со своей первой женой).
И все же есть основания думать, что многие и знавшие, и любившие Бернеса не вполне осознавали и осознают по-настоящему великий масштаб его дарования! Ныне, когда произошло разрушение мелодической основы песенного жанра, а искусство эстрады стало большей частью бездуховной отраслью коммерции и бизнеса, такие понятия, как «великий» или «великая», обесценены и опошлены. Но, наверное, подлинное величие творца проверить можно не только тем, насколько его искусство прорвало «громаду лет», но и тем, насколько оно позволяет вести разговор о неких «основополагающих» вопросах. Показательно, что личность и судьба Бернеса дают возможность композитору А. Я. Эшпаю свежо и емко говорить о природе творчества
вообще, о его психологии и особенностях развития во времени.Бернес считал себя ответственным перед зрителем — как перед Народом и перед Искусством — как перед духовной мощью страны. Свою статью в газете «Советская авиация» 1957 года он назвал «Летчик — человек героической профессии». И дело не только в том, что Бернес создал образы таких людей в кинофильмах, но и в том, что такой же героической профессией он считал и работу актера, не допускающую слабости и компромиссов.
Что же касается публикаций нашей прессы, приуроченных, например, к дате смерти Бернеса, то в противовес фальшивому образу «авантюриста», любителя веселых похождений, случайно вытащившего счастливую карту «игрока с собственной судьбой», — пусть лучше читатель запомнит, как поразили искусствоведа Л. Рыбака итоги его собственных размышлений в малоизвестной книге о Бернесе. Оказывается, жизнь Марка Бернеса — с самого раннего детства «сознательная и целеустремленная: она чрезвычайно богата эмоционально, но того, что вдобавок любят присочинить журналисты и наш брат, критик, в ней, в общем-то, не было. Не было безрассудных озарений, интуитивных всплесков, неупорядоченных действий, опережающих конструктивную, четко формулируемую мысль. Все в его творчестве было глубоко продумано, точно адресовано. И это не выглядело умозрительно, не студило его душу, не отдавало рационалистичностью. Он ведь был человеком скорее сентиментальным, и способность мыслить строгими понятиями уравновешивала, но не подавляла доходившее до нас душевное тепло…
Творчество Марка Наумовича Бернеса — развернутое во времени и охватывающее две области искусства, сознательная акция, продуманная, прочувствованная и последовательная» [1] .
Марк Бернес — не только «явление культуры» и незабываемый «голос истории». Он — еще и воспитатель не менее чем двух поколений, определивший для очень многих главный выбор судьбы и даже тональность их душевной жизни.
В книге приводятся свидетельства людей старшего поколения о том, что именно после фильма «Истребители» они избрали путь военных летчиков. Но одно дело — воспоминания, а совсем другое — свежее впечатление сегодняшних дней.
1
Рыбак Л.Марк Бернес. М., 1976. С. 139–140.
Так, совсем недавно, в конце лета 2004 года, рядом со мной в метро сидел пожилой попутчик — благородной внешности, в берете, с орденом Отечественной войны на лацкане пиджака. Увидев в моих руках только что полученную из Еревана неизвестную фотокарточку Бернеса, улыбнулся и сказал о Марке Наумовиче как о близком товарище:
— Какой молодой! Но все-таки это — уже начало шестидесятых… Сколько раз я его видел! А помните ту песню — «Любимый город»? Я из-за него летчиком стал. Воевал в штурмовой авиации… Будем ждать книгу о нем!..
И, не расположенный к многословию, исчез в переходе метро. Это показалось мне символичным: непоказная, но глубоко и прочно живущая благодарность к неизменному любимцу народа и по сей день незримо растворена в народной душе…
Впервые в московский дом Бернеса, где он жил и создавал прошедшие сквозь наши сердца песни, к его вдове Лилии Михайловне («Ты, любовь моя последняя, боль моя…») я пришел от близкого друга артиста, поэта Хелемского.
Неисповедима и далека наша сердечная «путь-дорога»! В 1950-х годах — бедными и смешными мальчишками под темным и резным навесом густой астраханской листвы мы слонялись по вечерам (тогда это называлось «хиляли») и насвистывали, «припижонясь», самые модные песенки: «Задумчивый голос Монтана», «Песенку о Бухаресте». А через полвека судьба сведет меня с автором слов этих песен, милейшим и чудесным человеком Яковом Александровичем Хелемским!
Подражая Бернесу, мы воспроизводили, как нам казалось, на чисто «иностранном» — румынский припев. (Через годы я возьму в руки листок, где Бернес крупно начертал по-русски этот текст: «Букурешть, кынтек дульче дэ виуарэ…», по которому он пел, вызывая слезы умиления румынских слушателей.) Звучание этой речи было мне особенно близким: до Волги мы жили на самой румынской границе, где в первые послевоенные годы еще стояла побитая вражеская техника и привычно звучала молдавская (она же румынская) речь. И когда моя прабабушка выводила меня на заросший камышом берег неширокого Прута, я видел на той стороне домики соседнего румынского хутора — уже «заграницу», видел то, о чем сказано в песне Бернеса на слова Хелемского: «За рекою Прут / Яблони цветут…» Густые ночи были и тревожны, и темны. И бернесовская «Темная ночь», которую пела мать, оставшаяся без мужа, была моей «колыбельной»… Едва начав помнить себя и много раз глядя вместе с пограничниками под звездным небом фильм «Два бойца», я воображал своим отцом, которого никогда не видел, именно Аркадия Дзюбина — Бернеса. В послевоенные майские праздники — под красным флагом на высокой березе — пары танцевали под патефон, стоявший прямо на лугу: звучал голос Бернеса — песня фронтового шофера — о недавнем: «Через реки, горы и долины…»