Марк Твен

Именно к середине первого десятилетия XX века относятся и другие чрезвычайно резкие высказывания Твена об общем характере собственнического общества. Они запечатлены, в частности, в письмах священнику Твичелу.

И теперь Твен временами весьма дурно отзывается о всем «роде людском». Так, в одном письме тому же Твичелу — от конца 1904 года — он говорит: «Пора бы мне усвоить и запомнить, что нечестно и несправедливо винить род людской в каких бы то ни было его действиях и поступках. Ведь человек не сам себя создал, не он сотворил себя таким, каков он есть, он — просто механизм, орудие, действующее под влиянием внешних сил…» Что же это за силы? Продолжая развивать подобные воззрения, писатель сказал, например, о ненавидимом им Теодоре Рузвельте следующее: «…никакие его мысли, слова и поступки не заслуживают ни хвалы, ни осуждения, ибо он лишь беспомощная и безответственная кофейная мельница, приводимая в движение рукою господа бога».

На первый взгляд Твен в какой-то мере оправдывает матерого империалиста. Совершенно очевидно, однако, что он «защищает» Рузвельта точно так же, как раньше «защищал» Фанстона. Сарказм Твена проступает достаточно ясно. Возлагая вину за все и вся на «господа бога» (и это в письме священнику Твичелу), безбожник Твен, по сути дела, лишь выражает убеждение, что червоточиной охвачено общество в целом, а не только отдельные его представители.

Требовалось огромное мужество…

Письма Твена Твичелу появились в печати лишь через много лет после его смерти. Мы помним, что и «Военная молитва» и «запрещенная» книга при жизни их автора тоже не были напечатаны. Твен отдавал себе отчет в причинах этого. В свою записную книжку он занес страшные слова:

«Только мертвым позволено говорить правду».

«В Америке, как и повсюду, свобода слова — для мертвых».

Вместе с тем чувство вины, которое уже давно стало мучить писателя, все усиливалось. Одна из самых трагических заметок в его записных книжках гласит: «Меня бесконечно поражает, что весь мир не заполнен книгами, которые с презрением высмеивали бы эту жалкую жизнь, бессмысленную вселенную, жестокий и низкий род человеческий, всю эту нелепую смехотворную канитель. Странно, ведь каждый год миллионы умирают с этим чувством в душе. Почему я не пишу такую книгу? Потому что я должен содержать семью. Это единственная причина. Может быть, так рассуждали и другие?..»

Это было сказано в 1895 году. А двенадцать лет спустя Твен, в сердцах назвав всех людей трусами, добавил, что сам он возглавляет процессию трусов.

Писатель действительно не раз поддавался влиянию родных и друзей, рекомендовавших проявлять осторожность в критике религии и американских политических устоев, в споре с видными представителями правящего класса.

Среди буржуазных литераторов в последнее время появилась более чем сомнительная тенденция объяснять критическое отношение Твена к американской действительности, к людям только его «презрением» к… самому себе. Так, англо-американский поэт Томас Элиот, человек, ретроградные взгляды которого общеизвестны, не только выпячивает субъективную основу твеновского пессимизма, но и вообще бросает тень на моральный облик писателя. В предисловии к «Приключениям Гекльберри Финна» Элиот пишет: «Пессимизм, которому Твен дал волю в «Человеке, который совратил Гедлиберг» и в «Что такое человек?», не столько был порожден его наблюдениями над жизнью общества, сколько его ненавистью к самому себе за то, что он позволил обществу соблазнить и развратить себя…»

Элиот и его единомышленники решительно не правы. Нет, Твен не позволил обществу развратить себя.

Писатель далеко не всегда мирился с фактическим запретом, наложенным крупнейшими книжными издательствами США на самые острые его антиимпериалистические и антибуржуазные произведения. Он отдавал себе отчет в том, что упорное стремление сказать правду об империализме, о миссионерах и т. д. вызовет сокращение его доходов. И все же Твен жаждал «высказаться». Советы Твичела быть осмотрительным и скрывать свои взгляды вызывали у него протест. В одном письме Твена его другу Твичелу есть такие негодующие и благородные слова: «Вы — наставник и учитель людей, Джо, и на вас лежит великая ответственность перед молодыми и старыми; если вы учите свою паству, как учите меня, — из страха, что высказанное вслух мнение может нанести ущерб ей или какому-нибудь издателю, молчать и скрывать свои мысли, когда флаг родины покрывается бесчестием и позором, — как ответите вы за это перед собственной совестью? Вы сожалеете обо мне; в порядке взаимности я готов немного пожалеть вас».

От писателя требовалось огромное гражданское мужество, чтобы выступить в печати с такими произведениями, как «Человек, который совратил Гедлиберг», «Человеку, Ходящему во Тьме», «В защиту генерала Фанстона».

И Марк Твен этим мужеством обладал.

О том, какой боевой дух жил в его сердце, говорит, в частности, история издания сильнейшего антиимпериалистического памфлета «Монолог короля Леопольда в защиту его владычества в Конго».

Еще в конце прошлого века Конго начало вызывать ужас у честных людей из разных стран. Несмотря на все препоны, оттуда просачивались известия о беспрецедентной эксплуатации туземцев колонизаторами, о бесчеловечных расправах, которые чинили надсмотрщики над рабами (в том, что негры в Конго были обречены на рабский труд, сомневаться не приходилось). Называли страшные цифры: десять миллионов убитых и умерших от голода туземцев. Возможно, что погибло даже пятнадцать миллионов. В одном районе из сорока тысяч жителей осталась в живых только одна пятая. Колонизаторы уничтожали детей, заковывали женщин на каучуковых плантациях в железные воротники, отрубали руки, ноги, головы…

Владыкой Конго был бельгийский король Леопольд, этот, по словам одного современника, «страшный король, этот безжалостный король-кровопийца, ненасытный в своей безумной алчности… убийца в целях наживы, каких не было даже среди его касты — ни в древности, ни в наши дни». Другой современник охарактеризовал Леопольда Бельгийского, как «одного из самых хитрых, безжалостных и бессовестных правителей, какие когда-либо занимали престол», как человека аморального и в личной жизни.

Вину за злодеяния, совершавшиеся в Конго, в какой-то мере разделяли с бельгийским монархом правители США. Известно было, что в 1884 году правительство США официально выразило «сочувствие и одобрение» планам захвата Конго, увидев в них нечто гуманное и благодетельное.

Когда сторонники реформ в Конго призвали Твена включиться в борьбу против преступлений Леопольда и его соратников, сатирик с радостью дал свое согласие. В начале 1905 года была готова многостраничная сатира Твена, представляющая собою саморазоблачительный «монолог» бельгийского короля.

Примечательная особенность памфлета — широта позиций его автора. Он бичует не только злодея монарха, не только бельгийцев, но и собственных своих соотечественников, помогавших придавать варварским действиям Леопольда «респектабельный» вид.

В конце второго же абзаца «Монолога» говорится о том, что президент Соединенных Штатов был первым, кто признал и приветствовал пиратский, по сути дела, флаг, водруженный в Конго. «Ладно, пусть меня чернят по-всякому, — заявляет твеновский Леопольд, — я удовлетворен хотя бы тем, что сумел перехитрить нацию, возомнившую себя самой хитрой. Нечего говорить, обвел этих янки вокруг пальца! Пиратский флаг? Ну и что, не отрицаю. Как бы то ни было, но янки сами же первыми его признали!»

Именно тем, что в памфлете осуждены и американцы, во многом объясняется решительный отказ всех журналов в США, которым Твен предложил свой «Монолог короля Леопольда в защиту его владычества в Конго», напечатать это выдающееся произведение. Многозначительный факт: в прессу уже начали проникать тогда сообщения, что крупнейшие американские капиталисты не прочь были бы принять участие в ограблении Конго в качестве открытых или тайных партнеров Леопольда.

Казалось, сатиру ждет судьба многих других острообличительных сочинений писателя. Но Твен отказался запрятать «Монолог короля Леопольда» в свой сейф с неопубликованными рукописями. Он пошел на смелый шаг — опубликовал памфлет в виде отдельной брошюры, отказавшись при этом от всякого гонорара.

Брошюра издавалась несколько раз. Но снова приходится добавить, что в сборники произведений Твена, не говоря уж о многотомных собраниях его сочинений, «Монолог короля Леопольда в защиту его владычества в Конго» ни при жизни писателя, ни на протяжении пятидесяти лет после его смерти ни разу в США не включался. Впервые это произведение было напечатано на родине писателя в сборниках его произведений лишь в начале 60-х годов. Произошло это уже после того, как «Монолог короля Леопольда» вошел в советское Собрание сочинений Марка Твена и был выпущен отдельным изданием в Германской Демократической Республике.