Марко Поло. От Венеции до Ксанаду

Многое в его содержании радовало сердца европейцев, живущих в страхе перед монголами. В числе прочего там содержалась клятва «пленить самого Чингиза и предать его смерти».

Сам Марко хранит молчание относительно существования пресвитера Иоанна. Он не претендует, подобно многим другим, на личное знакомство с христианским владыкой. Но пробел в знаниях не мешает ему повествовать о мифическом сражении между силами Востока и Запада — под предводительством Чингиза и пресвитера Иоанна. В этом сражении пресвитер Иоанн гибнет — и у Марко такой исход вызывает скорее удовлетворение, чем печаль, — еще одно доказательство, что венецианец стал отождествлять себя с монголами. Кем был Марко в действительности: ревностным христианином, исполняющим задание папы, презиравшим всех нехристиан как идолопоклонников, если не хуже? Или восторженным почитателем монголов? Он был тем и другим одновременно. В глазах Марко христианство воплощало установившийся порядок вещей, обеспечивающий безопасность, но в то же время ограничивающий свободу. Монголы, напротив, символизировали отвагу, магию и величие. Молодого путешественника очаровал их образ жизни и верования.

Переходя к описанию внука Чингиза, Хубилай-хана, Марко впадает в восторженный тон и внезапно забегает далеко вперед. По его оценке, Хубилай не больше не меньше как величайший властитель в истории. «Все императоры мира, все короли как христианские, так и сарацинские, собранные вместе, не имели бы такой власти и не могли бы совершить так много, как этот Хубилай-хан, владыка над всеми татарами мира». По правде сказать, Марко следует средневековой традиции панегирика, или официального восхваления. Преувеличения в них были обычны и даже необходимы. Однако он умел быть и едким, когда хотел этого, даже рассуждая о возвышенных и могущественных персонах, тем более находясь в относительной безопасности генуэзской тюрьмы. Если отставить в сторону риторику, становится ясно, что перспектива встречи с этим великим героем наполняла его волнением и ощущением великой цели. Все, что осталось за спиной каравана Поло на Западе, мельчало в сравнении с величием и колоритностью Хубилай-хана и его кочевых подданных, вопреки всякой вероятности завоевавших Китай.

«Раз уж мы начали говорить с вами о татарах, — говорит Марко, горя энтузиазмом, — я расскажу вам многое о них». Он начинает описание — вполне точное — основ их кочевого существования, образа жизни, сходного с жизнью североамериканских индейцев, имевших с ними общих предков. «Татары обычно пасут большие стада коров, кобылиц и овец и потому не остаются на одном месте, но спускаются зимой на равнины и в жаркие места, где хватает травы и есть хорошие пастбища для их скота; а летом они переходят жить в прохладные места в горах и долинах, где находят воду, и дерево, и хорошие пастбища, также и потому что в прохладных местах нет ни мух, ни мошки, ни тому подобных созданий, донимающих людей и их животных».

Марко переносит европейского читателя в юрту, передвижное жилище монголов. «Они имеют маленькие дома, как палатки на деревянных жердях, и покрывают их войлоком. Они круглые, и перевозят их на четырехколесных повозках. Деревянные жерди связаны так искусно и в таком порядке, что они могут складывать их в пук или расставлять, поднимать, опускать и носить с собой куда им вздумается. И всякий раз, когда они раскидывают и устанавливают свой дом, дверь открывается на полдень».

Эти постройки образовывали, в сущности, переносные деревни, и Марко дивится монгольской жизни на колесах: «Кроме того, у них есть очень красивые повозки всего с двумя колесами, покрытые черным войлоком, добротным и так хорошо изготовленным, что даже когда весь день идет дождь, он не проникает внутрь. Их влекут лошади или быки, а иногда хорошие верблюды. В этих повозках они возят жен и детей и все пожитки и пищу, какая им нужна.

Таким образом они добираются, куда хотят добраться, и так перевозят все, что им надобно».

Привыкнув к жизни в юрте, Марко обращает внимание и на необычное устройство домашнего хозяйства. «Женщины покупают и продают и делают все работы, потребные их господам, и семье, и им самим, — одобрительно отмечает он. — Они не в тягость для своих мужей, а причина тому — что они многое добывают собственным трудом». Чем больше он наблюдал монгольских женщин за работой, тем более восхищался их прилежанием и вкладом в жизнь семьи. По его словам, они «искусно правят семьей и с большим тщанием готовят пищу и исполняют прочие обязанности по дому с великим прилежанием, так что мужья оставляют заботы о доме женам и ничем не занимаются, кроме как охотой и подвигами в сражениях и соколиной охотой, как приличествует благородным господам». Марко инстинктивно увлекся монгольской охотой, предоставлявшей и пищу, и развлечение в бескрайней степи. «У них лучшие в мире соколы», — еще одна пощечина европейцам, у которых соколиная охота была привилегией аристократии, а соколы были предметом гордости тех _;кто мог позволить себе их содержание, — «а также собаки». Перечисляя продукты питания, Марко как будто задается целью внушить зависть европейским читателям, часто существовавшим на грани голода. «Они питаются мясом, молоком и дичью и, кроме того, едят мелких животных вроде кроликов, называемых «фараоновы крысы» (в действительности это была разновидность грызунов, родственная луговым собачкам). «Они едят даже конину, и собак, и кобыл, и быков, и верблюдов, если только те жирны, и с удовольствием пьют верблюжье и кобылье молоко».

Кумыс, кисломолочный слабоалкогольный напиток, изготавливавшийся из кобыльего молока, был основным продуктом в рационе монгольских воинов. Питье кумыса было самой характерной чертой монгольской жизни.

Кумыс имеет древнее происхождение. Геродот в V веке до нашей эры писал, что он был известен скифам, кочевым предтечам монголов, и что название, возможно, получил от другого древнего азиатского племени, куманов. Жизнедеятельность двух видов организмов, дрожжей и грибков, превращает углеводы кобыльего молока в молочную кислоту и алкоголь.

Марко научился наслаждаться этим напитком или по крайней мере терпеть его. В одном месте он утверждает, что кумыс, изготовленный неким монгольским семейством, имеет вкус вина. У него не было другого выхода, как привыкнуть к этому вкусу. Монголы практически только его и пили. Даже зимой, когда молока мало, они разводили кислые сливки горячей водой, взбивали смесь и напивались ею.

Жизнь монголов, при всей ее суровости, в конце концов заслужила сдержанное восхищение Марко. В отличие от похотливых женщин Камула монгольские жены хранили верность мужьям. «Ни за что на свете они не коснутся чужой жены, — провозглашает Марко, — потому что считают это низким и дурным делом». Он превозносит гармонию в семьях монголов: «Верность мужей женам удивительна, и поистине благородна добродетель этих женщин, которые, если их десять или двадцать, хранят мир и нерушимое единство». Вместо сплетен и свар женщины занимаются «покупками и продажей… жизнью дома и заботой о семье и о детях» — что заслужило одобрительную (а для уха европейца оскорбительную) оценку молодого Марко. «По моему рассуждению, эти женщины более всех других в мире заслуживают восхваления за свою весьма великую добродетель».

Разумеется, в этом замечательном семейном согласии имелись сложные подводные течения, поначалу не замеченные Марко. Со временем он уяснил, что женщины определенно заслуживали «похвалы за добродетель и чистоту, потому что мужчинам позволено брать столько жен, сколько им хочется, к великому смятению христианских женщин (я подразумеваю, в этих, наших землях). Потому что когда у одного мужчины всего одна жена, требуется исключительная верность и чистота, а (иначе) нарушается столь великая святыня, как брак. Я со стыдом вижу неверность христианских женщин и зову счастливым тех, у кого при ста женах на одного мужа (хранят) добродетель к своей похвале и на великое посрамление прочих женщин».

Произведя это исследование, он предлагает подробную формулу семейного счастья монголов. «Каждый (мужчина) может брать жен, сколько он хочет, до ста, если он способен содержать их, и мужчины дают приданое женам и матерям жен, чтобы получить их, а женщина не приносит мужу никакого приданого. Но знайте также, что они всегда почитают первую жену самой истинной и лучшей перед другими, как и детей, рожденных ею. И у них больше сыновей, чем у всех прочих народов мира, потому что у них много жен, и дивно, сколько детей у каждого мужчины». Полигамия простиралась и на родственников. Как объясняет Марко, «они берут в жены кузин и, больше того, если отец умирает, старший сын берет в жены жену своего отца, если она ему не мать, и всех женщин, оставшихся после отца, кроме своих сестер и матери. Он также берет жену родного брата, если тот умирает. И когда они берут жену, они дают большой свадебный пир с великим собранием народа».

Брачные и семейные обычаи монголов оставили после себя долгий след. Персидский историк XIII века Джувайни отмечает: «Из рода и потомства Чингисхана ныне живут в богатстве и власти более 20 000. Более этого не скажу… дабы читающий эту историю не обвинил автора в преувеличении и гиперболе и не спросил, как из чресл одного мужчины в такой короткий срок произошло столь многочисленное потомство».

Согласно современным генетическим исследованиям, Джувайни не преувеличивал. Каждый двенадцатый житель Азии — то есть каждый двухсотый в мире — несет кластер Y-хромосом, берущих начало в Монголии времен Чингисхана. Генетики предполагают, что воины Чингисхана распространили эту хромосому, насилуя и уводя женщин по всей Азии, замещая ДНК мужчин, убитых ими, зачатыми ими детьми. Некоторые ученые предполагают, что эта Y-хромосома, сохранившаяся по сей день, исходит от самого Чингисхана. Когда ДНК спермы соединяется с ДНК яйцеклетки, Y-хромосома почти не меняет строения при обмене с парной Х-хромосомой и остается практически свободной от мутаций. Группа ученых из Оксфорда оценила генетические маркеры мужчин Азии; 8 процентов обследованных оказались практически идентичны, что означает, что их носители состоят в близком родстве, хотя разделены расстояниями в тысячи миль. Генетики пришли к выводу, что эти 8 процентов — прямые потомки Чингисхана. После публикации этих результатов пресса, вслед за Джувайни, стала называть Чингиза самым великим — точнее, самым плодовитым — любовником в истории, а одна компания начала рекламировать набор для хромосомного тестирования, позволявшего потребителю проверить, не несет ли он в себе Y-хромосомы Чингисхана.

По строгим меркам Венеции, монголы были обречены на вечное проклятие, но в степи Поло легко забыл об этом, потому что брачные обычаи монголов предлагали простое разрешение всех его проблем. Молодой венецианец явно предпочитал такой порядок вещей строгой моногамии. В сравнении с благоденствующим монгольским мужем и множеством его добродетельных жен, западный идеал моногамии выглядел жестким и ведущим к несчастью. Чем дольше Марко жил среди монголов, участвуя в их жизни, тем более проникался восхищением перед ними и тем больше уподоблялся им. Мысленным взором он, возможно, уже видел себя патриархом большого монгольского клана, надзирающим за множеством прилежных жен, пасущих бессчетные стада детей.