Марко Поло. От Венеции до Ксанаду

Марко с трепетом описывает поразительные «городские часы» Камбулака, звонившие трижды каждый вечер, «так что никто после этого не должен выходить из дома». В самом деле, никто не смел выйти на улицу, «кроме повитух, спешащих к роженицам, и врачей, идущих к больным». И даже эти спасители страждущих должны были иметь при себе яркие фонари.

Стражники — тысяча у каждых ворот — охраняли город от разбойников и мародеров. «Кроме того, — сообщает Марко, — ночами стража всегда разъезжает по городу, обыскивая его и расспрашивая каждого, кто ходит по городу в необычный час, то есть после того, как прозвонил колокол». Стража немедленно задерживала и помещала в тюрьму любую подозрительную личность. «Утром чиновники допрашивают их и, если находят виновными в каком-либо проступке, наказывают соответственно степени вины, большим или меньшим количеством палочных ударов, от которых некоторые умирают». Тем временем в гигантском дворце мирно спали хан и его жены, домочадцы и наложницы, и Марко чувствовал себя в этом незнакомом городе в большей безопасности, чем среднестатистический житель в Венеции.

Строгая планировка этого города составляла резкий контраст Венеции, где извилистые улочки и каналы скрывали порок и крамолу, а под мостами й в тени беспорядочно толпившихся зданий таились грабители. Марко словно составляет послание из будущего в поучение своим погрязшим в прошлом соотечественникам. Будущее, говорит он, — это Китай.

Стремясь поразить европейцев величием монгольского двора, Марко описывает пиршества, несравнимые с пирами европейцев. «Когда великий хан желает дать пир для своего двора и устроить праздник и торжество, он пирует так, — представляет картину в трех измерениях Марко. — Прежде всего стол для великого владыки ставится перед его троном очень высоко над другими. Он сидит в северном конце зала, спиной к «трамонтане» — (земле за горами) — и лицом на полдень, и его первая жена сидит рядом с ним по левую сторону, а по правую сторону но за другим столом, пониже, сидят его царственно одетые сыновья, а также его внуки, согласно возрасту, и его родичи, и другие, кто с ним в кровном родстве… так низко, что, скажу вам, их головы вровень со ступнями великого владыки… И так же располагаются женщины, так что подножие стола первой королевы — это стол других королев и младших детей великого хана; для всех жен сыновей великого владыки и его внуков и родичей, сидящих по левую сторону, а именно императрицы, также сидящей ниже, а далее сидят жены баронов и рыцарей, и те также сидят ниже». Удобство такого расположения в том, что «великий хан видит всех пирующих, а их всегда несчетное множество».

В пирах принимало участие великое множество народу. Марко поначалу воздерживается от оценки, но затем поддается искушению: «Большая часть рыцарей и баронов едят в зале на коврах, потому что для них нет столов. И вокруг этого зала есть другие залы по его сторонам, и на этих царственных пирах едят иногда более сорока тысяч, помимо тех, кто принадлежит ко двору владыки, которые всегда приходят во множестве, чтобы петь и предаваться различным забавам. И во много раз более десяти тысяч едят за столами, что за стенами большого зала». При всей своей искренности, Марко не ожидает, что читатели поверят этим цифрам, однако с наслаждением бросает вызов представлениям людей Запада о жизни монголов.

Посреди огромного пиршественного зала стоит «прекраснейшее сооружение, большое и богатое, сделанное в виде квадратного сундука». В нем, украшенном золочеными резными зверями, стоит «огромный и ценный сосуд в виде большого кувшина из чистого золота, вмещающий столько же вина, сколько обычный большой бочонок». Его окружает множество меньших серебряных сосудов, содержащих «добрые пряные напитки», в том числе неизбежное перебродившее кобылье молоко и молоко верблюдицы.

Почетные гости пили из «лаковых чаш», таких больших, что могли утолить жажду восьми или десяти человек, черпавших из них золотыми ковшами. И вновь Марко опережает своих читателей: технология изготовления лакированных сосудов была высоко развита в Азии, но неизвестна на Западе. Лак изготавливали из экстракта азиатского сумаха, «Rhus vemiciflua», известного в Китае как лаковое дерево. Его смола, похожая на сок ядовитого плюща, наложенная тонкой пленкой, прочно застывает, но только в темноте: на солнечном свету она остается вязкой. Хотя Марко не выказывает знакомства с производством лака, он потрудился предоставить европейцам описание незнакомых им сосудов: «Ковши сделаны, как золотые чаши, с ножкой и золотой рукояткой, и этими чашами они черпают вино из больших золотых лаковых чаш, и могут пить». Он хвастает, что там было такое множество этих «золотых чаш» и других «вещей великой цены», что «все, кто видел их, лишались дара речи».

Обычаи этих экзотических пиршеств могли озадачить иноземцев при дворе хана, поэтому Хубилай любезно поручил нескольким своим придворным знакомить гостей с монгольскими традициями. «Эти бароны непрестанно расхаживают по залу, спрашивая сидящих за столом, не нужно ли им чего, и если кто пожелает вина, молока, или мяса, или чего-то еще, они немедленно велят слугам это принести».

Еще удивительнее, что те, кто подавал хану еду и напитки, «обвязывают рты и носы красивыми вуалями или салфетками из шелка и золота, так что ни их дыхание, ни их запах не попадает в еду и питье великого владыки». Музыканты, «которых бывало великое множество», ожидали момента, когда хан поднесет еду ко рту, и тогда начинали игру. Мальчик тут же подавал хану чашу вина, потом отступал на три шага и преклонял колени, при этом «все бароны и все присутствующие опускаются на колени в знак великой покорности, и затем великий владыка пьет». И после этого обряда пир начинается не раньше, чем рыцари и бароны поднесут угощение своим первым женам».

Череда забав на этих пиршествах завораживала присутствующих. Одетые в ярчайшие наряды музыканты играли волшебные мелодии на струнных инструментах, погружая присутствующих в приятное оцепенение. Монгольская музыка, монотонная и проникновенная, была чарующей и обольстительной: она притупляла разум и пробуждала душу приятнейшим, почти сексуальным звучанием. За музыкантами следовали живописные, нарядные труппы жонглеров и акробатов, которых, в свою очередь, сменяли бродячие актеры, декламировавшие стихи, и велеречивые предсказатели. «И все радуют и забавляют великого владыку, — замечает Марко, — и приносят много радости, и смеха, и веселья».

Марко напоминает своей аудитории, что даже среди веселья монгольские бароны соблюдали строжайший кодекс поведения. Например, «два огромных, как великаны, человека» с тростями в руках сторожили каждую дверь в пиршественный зал. Их грозный вид напоминал входящим, что «никому не дозволено касаться дверного порога, но следует его переступать. Если же случайно кто-то коснется его — (случайно!) — стражи снимают с него всю одежду, и тот должен выкупить ее, а если они не забирают его одежду, то наносят ему удары, сколько им велено». Иноземцев по крайней мере предупреждали об этом правиле бароны, объяснявшие, что прикосновение к порогу считается дурным предзнаменованием. Впрочем, монголы при всем своем суеверии были реалистами: если кто-то напивался на пиру до того, что не мог покинуть зал, не споткнувшись о порог, его прощали.

«А когда все кончится, люди расходятся, и каждый возвращается в свое жилье или в свой дом как пожелает».

Хубилай-хан, объясняет Марко, родился «в двадцать восьмой день луны месяца сентября» по монгольскому календарю. (Это 23 сентября 1215 года по современному календарю.) В то время его дед, Чингисхан, осаждал город Камбулак. Позднее день рождения Хубилая стал величайшим из праздников лунного года. Готовясь к этому событию, хан одевался «в самые благородные одежды из чеканного золота». В его честь не менее двенадцати тысяч баронов наряжались в шелка и золото, хотя их одежды были не столь драгоценны, как у великого хана. Купец Марко не удержался от оценки праздничных нарядов. «Некоторые из этих одеяний, — подсчитывает он, — стоят десяти тысяч золотых безантов» — особенно те, что расшиты жемчугом и драгоценными камнями.

Эти роскошные наряды надевались тринадцать раз в году, «для торжественных празднеств, которые татары соблюдают с великими церемониями соответственно тринадцати лунам года». По оценке Марко Поло, на них в общей сложности блистало 156 000 драгоценных камней. «И когда владыка надевает какой-то наряд, бароны и рыцари также одеваются в одежды тех же цветов, но одежды владыки более ценные и богаче украшены».

При постоянном использовании драгоценных одеяний хватало самое большее на десять лет. Затем наряды отправляли в отставку.

Осыпаемый подобными описаниями западный читатель предполагал, что «Иль Милионе» приукрашивает действительность, чтобы польстить великому хану, или просто предается фантазиям ради собственного удовольствия. Однако хроники династии Юань подтверждают точность свидетельских показаний Марко, вплоть до оценки жемчужин, украшавших царские одежды.

«Головные уборы и костюмы сделаны из тонкого черного шелка, — начинает официальное описание изысканного гардероба Хубилай-хана летописец. — Верхняя часть головного убора или церемониальной шапки плоская и покрыта той же материей, с которой свисают ленты. Верхняя одежда лазурная, оторочена тканью цвета кожи. Ее опоясывают четыре ленты с драконами и облаками. Края шапки или головного убора обшиты лентой из лучшего жемчуга. Спереди и сзади двенадцать подвесок, также сделанных из двенадцати нитей жемчуга. Справа и слева два узла из сырого желтого шелка, с которых свисают кисти с серьгами из нефрита и драгоценных камней: полосы желтого шелка, украшенные жемчугом, идут по кругу до верха головного убора. Драконы и облака из жемчуга, вышитые шелковой нитью, покрывают его. Там и здесь можно видеть изображения ласточек и маленьких ив, а нити жемчуга, сбегающие сверху, представляют картину реки. Пояс справа и слева свисает до пола. Цветы из нашитых жемчужин скрываются в складках узлов, так же как жемчужные ласточки и ивы. С двух шелковых шнуров свисают — или на них укреплены — все булавки, поддерживающие кисти головного убора или короны; желтые полосы сырого шелка составляют изображения ласточек и ив, испещренных жемчужинами… Нижняя одежда сделана из красного или багряного шелка. Она скроена как юбка, украшена разнообразными вышивками, числом шестнадцать, расположенными рядами. В каждом ряду два вида плавучих водяных растений, один рисовый стебель, две вышитые секиры и два китайских иероглифа. Обычная одежда или наряд из чистого белого шелка, отороченного желтыми кожаными шнурами, нашитыми шелковой нитью. Одежда, покрывающая колени (верх сапог), из красного шелка, и вокруг бедер упругий красный шелк. Форма ее напоминает короткую юбку, наверху вышит дракон с двумя телами.

Поножи сделаны из красного шелка. Туфли сделаны из шелка с различными украшениями, расшитыми золотом; они имеют две пары клапанов и оторочены шитьем и орнаментом из жемчуга. Чулки сделаны из тонкого красного шелка».

Таков был Хубилай-хан, которого увидел Марко. Неудивительно, что великолепное зрелище ослепило впечатлительного молодого венецианца.

В день рождения Хубилай-хана, — отмечает Марко, «все короли, и князья, и бароны, подчиненные его юрисдикции» давали пиры и приносили дары в его честь. Некоторые дарители просили у хана великих милостей, таких, как владение княжеством. Хубилай, со свойственной ему прозорливостью, назначал комитет, который раздавал владения достойным просителям. Марко снова подчеркивает, что Хубилай-хан пренебрегал религиозными и культурными границами, особенно в тот день, «когда все люди, какой бы веры они ни были, все идолопоклонники и все христиане или иудеи, и все сарацины, и все татарские народы — (здесь Марко, кажется, перефразирует монгольскую формулировку), — подчиненные правлению великого хана, должны приносить великие прошения, и великие сборища, и великие моления, каждый своему идолу и своему богу с великими песнопениями, великими огнями и великими благовониями, чтобы он был доволен и спас и защитил их».