Марко Поло. От Венеции до Ксанаду

Ее судьба резко отличалась от судьбы мужа. «Государыню, сдавшуюся Баяну, взяли ко двору Хубилая, великого хана. И когда великий владыка увидел ее, он велел ее чтить и дать ей все, не жалея цены, как великой даме, какой она и была». Между тем государь Факфур до смерти прозябал в изгнании на острове у побережья Индии, вдали от богатого царства, которым некогда правил со столь просвещенным великодушием.

Марко, пока не познакомился с примером Факфура, считал Хубилай-хана идеальным правителем. И в самом деле, Хубилай-хан под конец жизни проявлял немалую щедрость к беднякам, однако страсть Факфура к социальной и экономической справедливости далеко превосходила милости Хубилай-хана. При внимательном чтении лестных отзывов Марко о Факфуре создается впечатление, что Марко готов признать его более великим властителем, чем Хубилай; видимо, он выше ставил благородство и великодушие, нежели военную мощь.

Перемена суждения отражает перемену в воззрениях Марко. Пока он жил в Камбулаке, Хубилай-хан виделся ему блистающим солнцем, затмевающим все иные светочи, но чем дальше углублялся венецианец в окраинные земли монгольской империи, чем больше примеров жестокости монголов — вплоть до убийства женщин и детей — он видел своими глазами или узнавал понаслышке, тем меньше оставалось у него иллюзий. Было время, когда монголы внушали Марко больше симпатий, чем их враги, однако, наблюдая насильственное установление имперского правления, знакомясь с утонченным Китаем, он медленно, понемногу разочаровывался в монголах. Разочарование проявлялось и в его повествовании, несмотря на попытки сохранить верность степным воинам.

Обыкновение Марко приукрашивать увиденное часто внушает подозрения, но, описывая свою героическую роль в осаде Саиан-фу (ныне Саньян), «большого и великолепного города», он выходит за грани правдоподобия. Вот как он излагает эту историю. Китайские хроники противоречат его версии. Осада в действительности имела место в 1273 году, когда Марко был еще в Афганистане, оправляясь от неизвестной болезни, за два года до его прибытия ко двору Хубилай-хана. В случае с осадой Саиан-фу невозможно сослаться на трудности в переводе китайского календаря в европейский, а также на ошибки в тексте, поскольку Марко подчеркнуто помещает себя, своего отца и дядю в центр действия.

По словам Марко, Саиан-фу сопротивлялся войску Хубилай-хана, когда весь Китай уже покорился. Город, защищенный большим длинным озером, был открыт для атаки только с одной стороны, с севера. Сопротивляясь монголам, жители Саиан-фу умудрялись доставлять через озеро достаточно провизии, и потому монголам не удалось заморить их голодом. После трехлетних тщетных усилий взять город в монгольском войске возник «большой гнев» и желание отступить.

Марко вводит ряд поразительных утверждений, начиная с того, будто он с отцом и дядей участвовал в осаде. После отправления из Камбулака по поручению хана Марко перестал упоминать о старших родственниках, создав впечатление, будто путешествовал самостоятельно, оставив их в окрестностях столицы заниматься торговыми делами. Еще более подозрительно, что участие в осаде противоречит общей линии повествования. До сих пор Марко описывал движение истории, тщательно избегая изображать свое влияние на ход событий. Теперь же он представляет Поло героями осады. «Мы найдем способ, который немедленно заставит город сдаться!» — якобы заявили они.

Марко уверяет, что монгольская армия приняла предложение и донесла о нем Хубилай-хану, который одобрил план. И далее он описывает своих родственников в несвойственном им положении, как закаленных воинов, знакомых с высшими достижениями монгольской военной техники. В его изложении семья Поло является к Хубилай-хану — крайне маловероятно, поскольку до великого хана были тысячи миль пути — с предложением «сделать снаряды и машину, чтобы взять город и заставить его сдаться». Он добавляет, между прочим, что машиной этой была баллиста, то есть мощная катапульта, «бросающая с изрядного расстояния камни такие большие и тяжелые, что они сокрушат все, во что попадут, убивая людей и разрушая дома». По обычаю Средневековья Марко именует баллисту машиной, подразумевая артиллерию, не нуждающуюся в порохе. В самом деле, баллиста действовала силой скрученного веревочного жгута, намотанного на вращающийся вал или лебедку.

Сначала предложение Поло использовать баллисту европейского типа озадачило монгольских вождей. «Они все чрезвычайно изумились, потому что… во всех этих местах прежде не знали, что такое баллисты, ни машин, ни требушетов (устройство меньшего размера, основанное на рычаге, а не на натяжении жгута), потому что не использовали их и не привыкли применять их в войске». Тем не менее «монголы радовались и изумлялись» этому изобретательному плану.

Техника, о которой говорит Марко, была известна в Европе. К 50 году н. э. войска Римской империи употребляли похожие катапульты, известные под названием «онагры», чтобы забрасывать камни за крепостные стены. Использовал их и Александр Македонский. В средневековой Европе баллисты были основным осадным оружием, поскольку могли бросать огромные камни или зажигательные снаряды более чем на тысячу футов, причиняя большие повреждения неуязвимым для других средств крепостным стенам. По словам Марко, Хубилай-хан жадно ухватился за идею использовать при осаде баллисту, хотя бы потому, что это было новшество, «невиданная вещь».

Поло подготовили все при помощи двух помощников-европейцев (нигде более не упоминаемых). Один назван немцем, другой — несторианцем, и оба «хорошими мастерами этого дела». Якобы братья Поло приказали им соорудить две или три машины, способные бросать большие камни, и всего «за несколько дней» те построили три «отличные баллисты согласно приказу братьев, каждая из которых бросала камни весом в триста фунтов, и видно было, что они летят очень далеко; таковых камней было более шестидесяти».

Дальше следует демонстрация осадных машин самому Хубилай-хану «и другим», на которых машины произвели сильное впечатление. Хубилай-хан приказал немедленно погрузить баллисты «на суда и доставить к войску, осаждавшему город Саиан-фу». Вскоре к баллистам добавили требушеты, подвижное, но столь же грозное осадное орудие. Марко хвастает, будто «они казались монголам величайшим в мире чудом».

Он со вкусом описывает сокрушающее действие европейской техники на китайскую крепость. «Когда требушеты установили перед городом Саиан-фу и натянули, каждый метнул в город камень в триста фунтов. Первый камень, которым выстрелили из баллисты, ударил в дом и сломал и разрушил все, и создал великий шум и сотрясение».

Применение осадных машин вызвало панику среди жителей Саиан-фу. «Каждый день они бросали великое множество камней, которые убивали многих. И когда люди города увидели такое несчастье, о каком прежде не слыхивали, они так встревожились, что не знали, что им сказать или сделать, — издевается Марко, — и верили, будто это делается колдовством, потому что казалось, будто молнии падают с неба». Сдача города казалась неизбежной. «Они желали покориться, как другие города сделали раньше, и… хотели быть под властью великого хана. Начальник войска сказал, что он этого и желает. И тогда он принял их, и город сдался, как другие города».

Марко похваляется ролью, которую он и его семья якобы сыграли в победе монголов. «И это случилось по доброте мастера Никколо, и мастера Маттео, и мастера Марко Поло, сына Никколо, как вы уже слышали. Это решение… увеличило славу и доверие к двум братьям-венецианцам в глазах великого хана и его двора. И это немалое дело, потому что… этот город и эта провинция одни из лучших во владениях великого хана, от которых он получает великий доход и прибыль».

Победа монголов над Саиан-фу остается одной из выдающихся глав в повествовании Марко, но отклонения от фактов, записанных в китайских хрониках, необычно воинственный тон и хронологическое неправдоподобие делают этот эпизод весьма сомнительным. Тем не менее город действительно был взят, и хроники свидетельствуют, что монголы в самом деле использовали при осаде «иноземных инженеров». Отдавая должное Марко, можно предположить, что его отец и дядя участвовали в подготовке осады во время предыдущего путешествия. Однако три самые ранние версии «Путешествия» вовсе не упоминают об этой осаде. Наиболее вероятным представляется, что этот увлекательный эпизод был вставлен Рустичелло, стремящимся возвеличить роль молодого сборщика налогов и его старших родственников в создании монгольской империи. Даже если романтический автор сотворил историческую фальшивку, он достиг своей литературной цели.

Сворачивая к востоку по направлению к Ханчжоу, Марко двигался по рекам Китая. Ему были знакомы каналы Венеции, полные лодок и судов, однако и это не подготовило его к зрелищу великой реки Киантанг (как она называется в наши дни), «текущей… более чем на сто двадцать дней пути до впадения в море, в которую впадает бесконечное множество рек, все судоходные, которые расходятся в разные стороны и разбухают и увеличивают свои извивы до такой величины». Протяженность реки — вернее, размеры ее дельты — Марко описывает в восторженных выражениях, заявляя, что она протекает через «такое множество земель, и столько на ней городов», что суда на ней вмещают груз «большей цены», чем «на всех реках христианского мира», а если подумать, то и «на всех морях».

Марко приводит источник своих утверждений: смотрители, которые «ведут счет для своего владыки», говорили ему, что по реке ежегодно проходит более пяти тысяч судов, однако он не просто верит им на слово. Он подтверждает: «Скажу вам, что я видел в то время, когда был в городе Син-гуи, сразу пятнадцать тысяч лодок, плывущих по этой реке, которая столь широка, что кажется не рекой, а морем». Европейцу трудно было поверить в такое количество лодок в одном-единственном городе.

Марко особенно внимателен к речной торговле, потому что «главный товар, который перевозят по этой реке, — соль, которую купцы грузят в городе и везут вверх по реке и в глубь страны». Сборщик налогов следовал за этими судами, выполняя свои обязанности, однако он заметил также, что суда ведут оживленную торговлю деревом, углем, коноплей «и многими другими товарами, которыми снабжают приморские области». Такое богатство могло потрясти даже самого искушенного венецианского купца.