Марко Поло. От Венеции до Ксанаду

Дальше Марко описывает не меняющийся веками процесс извлечения жемчужин. «Эти раковины в самом деле раскрывают и кладут в вышеназванные чаны с водой на корабле, потому что жемчужины находят в плоти этих раковин. И пока они остаются в воде чанов, их тела разлагаются и гниют, и становятся как белок яйца, и тогда они всплывают на поверхность, а чистые жемчужины остаются на дне». Говоря, что «жемчуг, найденный в том море, расходится по всему свету», Марко не преувеличивает.

Собрав, осмотрев и рассортировав жемчужины, купцы тщательно делили прибыль под любознательным взглядом Марко. «Прежде всего, они отдают десятую часть собранного царю. Опять же они отдают тому, кто заколдовывал больших рыб, чтобы те не вредили людям, спускающимся под воду за жемчугом».

Жители Маабара щедро украшали себя собранным жемчугом. Бывало, что они носили один жемчуг. «Там нет нужды в портных и швеях, чтобы кроить и шить одежду, потому что они ходят нагими во всякое время года», — отмечает Марко, добавляя, что «они прикрывают естество лоскутом материи». Царь той страны носил широкое золотое ожерелье с «большими красивыми жемчужинами и… драгоценными камнями», в том числе рубинами, сапфирами и изумрудами. С этого ожерелья свисал «шнур тонкого шелка», на который было нанизано ровно 104 отборных жемчужин и рубинов — число драгоценных камней соответствовало 104 молитвам, которые полагалось произносить ежедневно. Кроме того, царь носил украшенные жемчугом золотые браслеты — «дивного вида», — покрывавшие его руки до плеч и ноги до бедер, и даже пальцы на руках и на ногах. По оценке Марко, эти драгоценности стоили «дороже хорошего города». Царь ревниво охранял свои сокровища, «приказывая, чтобы все, владеющие красивыми жемчужинами и хорошими камнями, приносили их ко двору; за них он платил вдвое». Это предложение приманивало купцов, подобных Марко, а также и подданных царя, которые «с радостью несли их ко двору, потому что им хорошо платили».

Венецианца, как всегда, занимали сексуальные излишества, и он отмечает, что у царя было пятьсот жен. «Стоит ему увидеть красивую женщину или девицу он желает их и берет в жены», — уверяет Марко. «В этом царстве женщины очень хороши собой и, кроме того, украшают лицо и все тело».

Несмотря на простоту, с которой он приобретал жен, этот привилегированный владыка опустился до «неподобающего» деяния, чтобы получить «очень красивую женщину», к несчастью, бывшую женой его брата. Не смутившись этим, царь «взял ее у него (брата) силой и много дней держал у себя. Брат, человек осторожный и благоразумный, терпел это спокойно и не ссорился с ним». Для такого терпения была необычная причина: «Он много раз готов был начать войну с ним (царем), за то, что тот отнял у него жену, но их мать показывала им свою грудь, говоря: «Если между вами начнется раздор, я отрежу грудь, которой вскормила вас». И потому мир сохранился».

Царю было о чем подумать и кроме жен — прежде всего, о неисчислимом множестве детей и о большой, фанатично преданной свите слуг. Выросший во времена, когда феодализм был еще в полной силе, Марко понимал, какие узы связывают повелителя и слугу — как-никак, он сам два десятилетия был вассалом Хубилай-хана. Однако узы между этим государем и его слугами были совершенно иного рода, как повествует Марко. «Когда царь умирает, его тело сжигают на большом костре… тогда… многие из товарищей и из тех баронов, кто был ему верен… бросаются в огонь по собственной воле, и сгорают с царем, чтобы оставаться с ним и в ином мире; потому что, говорят они, если они были с ним в этом мире, то должны оставаться с ним и в другом, чтобы служить ему там». Это было первое знакомство Марко с обычаем «сати», широко практиковавшимся в мире, который он открывал для себя. «Когда человек помрет и его тело сжигают, его жена сама бросается в огонь и дает сжечь себя вместе с мужем», — удивляется он, добавляя, что «женщины, которые так поступают, заслуживают великой похвалы», а те, кто предпочитает сохранить себе жизнь, вызывают презрение.

Взгляды на преступность в этом королевстве также резко расходились с западными взглядами. «Если человек совершил преступление, за которое должен умереть, и владыка велит его убить, тот, кто должен быть казнен, говорит, что хочет сам убить себя ради чести и любви такого-то идола. Царь отвечает, что вполне согласен на это».

Следующее за тем ритуальное наказание Марко описывает с мрачной пышностью. «Все родичи и друзья того, кто должен убить себя, берут его и сажают в кресло, и дают ему двенадцать мечей или ножей, хорошо заточенных и острых, и привязывают его за шею, и носят по всему городу, и при этом говорят и восклицают: «Этот доблестный человек собирается убить себя ради любви, чести и почтения такого-то идола». Когда процессия останавливается в назначенном месте, тот, кто должен умереть, берет нож и кричит громким голосом: «Я убиваю себя из любви к такому-то идолу». Сказав эти слова, он ударяет себя ножом в середину живота… он наносит себе столько ударов теми ножами, что убивает себя». В другой версии, возможно, еще более мрачной, он приставляет нож «к затылку и, с силой притягивая его к себе, пронзает себе шею, потому что нож хорошо заточен, и умирает от этого».

Поразив таким образом аудиторию, Марко прямолинейно заявляет: «Когда он убит, родственники сжигают его тело с великой радостью и празднеством, полагая его счастливцем».

Безумие, намекает он с лукавым венецианским прищуром, всего лишь вопрос выбора точки зрения.

Марко также знакомит свою аудиторию с необыкновенными «сьюги», или йогами — благочестивыми индийцами, отличавшимися «великим воздержанием» и «суровой и трудной жизнью», которую вели «из любви к своим идолам».

Их внешность сразу привлекала взгляд. «Они ходят нагими, не нося на себе ничего, так что их естество не прикрыто, как и другие члены». Марко говорит, что они поклонялись быку и в большинстве своем носили маленькую фигурку быка из меди или позолоченной бронзы на середине лба. Они жгли бычий навоз и умащались пеплом «с великим благоговением… как христиане святой водой». Они не ели зеленых растений, веруя, что все живое, включая растения и листья, имеет душу, и спали нагими на земле, «не прикрываясь ничем ни сверху, ни снизу». «Великим чудом» было, что такая жизнь их не убивала. Суровость их жизни дополнялась тем, что «они постились весь год и не пили ничего, кроме воды».

В своих «церквах» или «аббатствах» йоги боролись с сексуальностью. Когда один из числа служивших их «идолам» умирал, кандидаты в преемники собирались в аббатстве и испытывали свое стальное самообладание теплыми нежными ласками девиц. «Они (девушки) касаются их здесь и там во многих частях тела, — говорит Марко, — и обнимают их, и целуют, и подвергают их величайшим в мире удовольствиям. Человек, подвергшийся такому обращению девиц… если его член вовсе не шевельнулся, иначе как был до того, как девушки коснулись его, считается добродетельным, и они оставляют его у себя, и он служит их идолу». Что касается кандидатов, не устоявших перед ласками дев, «если его член шевелится и поднимается, такого они вовсе не оставляют, но немедленно изгоняют из братства монахов навеки и говорят, что отказываются жить с таким распущенным человеком».

Наблюдая эти чужеземные обычаи, Марко не судит их и не отшатывается в ужасе. Он сохраняет объективность, хотя и бывает озадачен. Его увлекало поразительное разнообразие нравов и обычаев в провинциях, в которых ему довелось побывать. Между строк наблюдений, которые он предлагал своим читателям, можно прочесть о том, как по ходу повествования эволюционирует его мировоззрение и он все дальше отходит от христианства в область буддизма.

В качестве примера для сравнения христианства и буддизма он приводит святого Фому, одного из двенадцати апостолов. И на арамейском, и на греческом его имя означало «брат-близнец», и в Евангелии от Иоанна 11:16 о нем говорится как о «Фоме, прозванном братом». Фома, единственный из учеников, не уверовал в весть о Воскресении— отсюда пошло выражение «Фома неверующий». (Только коснувшись ран Христовых, он стал ревностным христианином.) В апокрифической литературе, в частности в «Деяниях Фомы», говорится, что он принял мученическую смерть в 53 году в индийском Мадрасе, в месте, которое позже получило название Горы Фомы.

В путешествии по Индии Марко обращался мыслями к этому мученику чаще, чем к какому-либо иному персонажу христианства. «Тело мастера святого Фомы Апостола, принявшего мученичество за Христа в этой провинции, похоронено… в Маабаре… в маленьком селении, потому что там вовсе нет людей, и мало купцов, и купцы не приходят туда, потому что там нечем торговать, и потому также, что место это удалено от дорог». Услышав о нем, Марко не устоял перед искушением там побывать. Много лет назад в Армении он, как полагал, упустил шанс подтвердить, что Ноев Ковчег находится на горе Арарат; теперь у него появилась возможность доказать существование апостола, и на сей раз он решил не отступать.

Он отправился в паломничество к могиле в провинции Маабар в обществе христиан и мусульман. «Скажу вам, что сарацины этих земель имеют в него большую веру и говорят, будто он был сарацин» — заключение доброжелательное, но нелогичное, поскольку жизнь и деяния Фомы на несколько столетий предшествовали возникновению ислама. Тем не менее «те сарацины говорят, что он был великий пророк, и зовут его на своем языке «авиарум», что означает «святой человек»». Невнятные объяснения Марко относительно личности святого Фомы, возможно, отражают смешение религиозных преданий в этой области или показывают, что он сам не понимал, о чем ведет речь.

Независимо от того, кем был «святой человек» при жизни, место его захоронения окружали тайны и чудеса. Деревья давали орехи — Марко называет их «фараоновыми орехами», — обеспечивавшие и пищу, и питье. «У них есть наружная скорлупа, на которой словно нити, которые используют во многих вещах и применяют для многих целей. Под этой наружной скорлупой находится пища, которой человек может наесться досыта. Она воистину сочна и сладка как сахар, бела как молоко и образует чашу в форме наружной скорлупы. А в середине этой пищи так много воды, что можно наполнить сосуд, и вода эта чиста и холодна, и превосходного вкуса». Марко не скрывает изумления. Эти таинственные орехи, разумеется, кокосы.