Маркс и Энгельс

«Когда они едут на своих мулах или ослах, — писал Маркс дочери, — или, что очень редко, на лошадях, они сидят на них не верхом, как европейцы, а опустив обе ноги на одну сторону, и являют собою воплощенную ленивую мечтательность».

Из Алжира Маркс выехал на французскую Ривьеру и остановился в княжестве Монако, в Монте-Карло. Осматривая все достопримечательности этого города игроков, расположенного на крутом обрыве над Средиземным морем, Маркс побывал и в казино, где мужчины и женщины, съехавшиеся со всего мира, в умопомрачении азарта ставили на рулетку все свое состояние в надежде обогатиться. Позади казино, в кипарисовой аллее, находился «выступ самоубийц».

Рассматривая залы казино и людей, охваченных лихорадкой наживы, Маркс вспомнил слова Гёте: «О боже, как велик твой зверинец!» В читальне, подле игорных комнат, он нашел интересовавшие его итальянские и французские газеты, что показалось ему самым значительным достижением Монте-Карло.

Немного подлечив плеврит, Маркс приехал в Аржантейль, к дочери Женни и внукам. Там, среди детей, он несколько ожил душевно. Лечение верными ваннами в соседнем Энгиенне к тому же помогло его больному горлу.

В каждом новом городе его лечили одинаково. Мушки на спину, выпотные втирания, компрессы и без числа микстуры и настой утомляли его больше, нежели приносили облегчение.

Вместе с дочерью Маркс поехал на шесть недель в Веве на Женевское озеро. Но, устав от кочевого образа жизни, он рвался домой. Наконец медики разрешили ему вернуться в Англию, с тем чтобы время туманов он провел на южном побережье острова. Маркс мечтал приняться за работу и набело переписать II том «Капитала». Он решил посвятить этот свой труд покойной жене.

Уже в ноябре 1882 года из-за ядовитой осенней погоды Маркс вынужден был снова отправиться в Вентнор на острове Уайт. Но и там слякоть и холод только ослабили его; одна простуда следовала за другой. Вынужденный оставаться дома, часто в постели, Он заметно терял силы, а подчас и работоспособность, но старался перебороть себя и продолжал много читать. Особенно интересовали его опыты физика Депре по передаче электрической энергии на большие расстояния. Едва здоровье его становилось лучше, в краткие перерывы между болезнями, Маркс напряженно работал над подготовкой третьего немецкого издания I тома «Капитала», изучал математику и экономические вопросы. Одновременно он читал по-русски книгу Воронцова «Судьбы капитализма в России».

Жизнь, однако, готовила ему еще один смертельный удар: 11 января внезапно умерла Женни Лонге.

Получив страшное известие о смерти сестры, Элеонора поехала к отцу в Вентнор. Много пришлось ей тогда пережить горьких минут, но вряд ли они могли сравниться с тем, что перечувствовала она, пересекая на маленьком катере море. Ей предстояло быть вестницей огромного несчастья. Покойной Женни Лонге минуло 39 лет. Она была полна сил и желания жить, четверо ее сыновей были еще очень малы, а совсем недавно у нее родилась дочь, названная тоже Женни.

«Я везу отцу смертный приговор», — думала Элеонора в мрачный, дождливый день, входя в гостиницу.

Она молчала, не зная, как подготовить отца к столь неожиданному и горестному известию, но измученные, как бы оголенные нервы Маркса, его нечеловеческая проницательность были таковы, что, взглянув на искаженное отчаяньем лицо дочери, он вытянул вперед руки и, задыхаясь, произнес:

— Наша Женнихен умерла…

С этого часа началась душевная агония Маркса. Но он внешне все еще владел собой. Собрав последние силы, Маркс велел Элеоноре немедленно ехать в Париж к осиротевшим детям. Тщетно пыталась она возражать, боясь оставить отца одного. Маркс был непреклонен. Уже через полчаса Элеонора пустилась в безрадостный путь на континент. Вскоре в Лондон вернулся Маркс. Тоненькая цепочка, соединявшая его с жизнью после смерти жены, начала рваться.

Энгельс и Елена Демут, которую в доме вот уже несколько лет звали «Ним» (так окрестил ее маленький Джонни Лонге), делали все, чтобы сласти Маркса, но, едва вернувшись домой, глубоко надавленный, замкнувшийся в себе, он слег в постель. Его мучили бронхит и воспаленье гортани, от которых он лишился не только голоса, да и возможности глотать. Маркс, стоически переносивший величайшие страдания, предпочитал питаться ненавистным ему молоком, нежели принимать твердую пищу, такие боли она ему причиняла. Маркс потерял аппетит и худел катастрофически. Силы его стремительно падали, и впервые за свою сознательную жизнь он не мог более читать. Мысль об умершей дочери добивала его. Утомленный, он равнодушно ждал вечной ночи.

Два верных друга, однако, упорно боролись за его жизнь и не теряли надежды. Ни одна мать не могла бы лучше ухаживать за своим ребенком, нежели это делала Елена Демут, окружившая больного внимательнейшей заботой. Энгельс призвал к постели Маркса всех лучших врачей Лондона и советовался со многими научными светилами. Не довольствуясь этим, он изучил все относящееся к легочным нарывам и гангрене. Для него не осталось более тайн в области легочных заболеваний. В течение шести недель, каждое утро, поворачивая за угол Мэйтленд-парк-род и приближаясь к полукруглому скверу, где жил Маркс, он в смертельном страхе, едва усмиряя отчаянно бьющееся сердце, смотрел, опущены или нет шторы на окнах дома № 41.

14 марта Маркс проснулся, чувствуя себя лучше. Он с удовольствием выпил вина, молока и поел супа. Природа в последний раз собрала остаток сил и, как это часто бывает перед концом, обманула на одно мгновение мнимым выздоровлением. Вспышка надежды осветила дом, у Ним распрямились плечи, Тусси впервые за долгие месяцы улыбалась. Но вдруг все переменилось. У Маркса появилось кровохарканье. Все засуетились, растерялись, заплакали. Только больной остался по-прежнему безразличен. Так как ему легче дышалось, когда он не лежал, близкие усадили его В большом кресле, подле незатухающего камина. Предельно ослабев от потери крови, он, казалось, задремал, когда Ленхен, стараясь не нарушать его отдыха, в мягких туфлях сошла вниз навстречу Энгельсу. Выло около трех часов дня.

— Вы можете войти, он в полусне, — сказала она шепотом и пропустила друга вперед.

За ней в комнату больного вошла на цыпочках и Элеонора. Маркс сидел в кресле, откинувшись на спинку, как две минуты до того, когда Елена вышла из комнаты. Веки его были опущены. Он выглядел безмятежно спокойным, погруженным в размышления, счастливым. Маркс скончался.

«Человечество стало ниже на одну голову, и притом на самую значительную из всех, которыми оно в наше время обладало», — писал Энгельс соратникам.

17 марта, в субботу, на Хайгейтском кладбище в той самой могиле, в которой пятнадцать месяцев назад была погребена Женни, хоронили Маркса. Шарль Лонге прочел телеграммы от Французской, Испанской рабочих партий. От имени немцев прощался с Марксом Либкнехт. Затем огласили обращение от русских социалистов.

«…Угас один из величайших умов, — говорилось в нем, — умер один из энергичнейших борцов против эксплуататоров пролетариата».

Весенний ветер играл красными лентами, обвивающими цветы, которых было очень много над свежей могилой. Их прислали рабочие и студенты, газеты и Коммунистическое просветительное рабочее общество Лондона. По просьбе петербургских студентов и курсисток Энгельс возложил на гроб усопшего друга венки. Горе его было безмерным. Заметно поседевший, осунувшийся, потерявший слух, на левое ухо, но по-прежнему несгибаемо волевой, он говорил на. похоронах друга, как бы обращаясь ко всему миру, к будущим поколениям и векам. Только в легком заиканье сказывались его волнение и душевная боль.