Марксизм как стиль

Российская Империя времен «русского викторианства», воображаемая многими теперь по «Статскому советнику» Б.Акунина (не путать с самым известным тогда в мире анархистом) была страной согнутых в поклоне спин, самоварной обстоятельности, бородатой рассудительности и лояльных тавтологий. Такая Империя мало нуждалась в личностях. Вместо человека в ней бытовал «покорнейший слуга». И нечаевское превращение людей в нигилистические машины политического разрушения стало обратной стороной такой Империи. «Покорнейший слуга» наизнанку оказался абсолютным бунтарем без позитивной программы, готовым валить всех идолов до тех пор, пока мир не опустеет.

Самый близкий Нечаеву из нынешних киногероев это Бэйн в нолановском «Бэтмане». Он реализовал всё, о чем мечтали нигилисты, и даже говорил на том же самом языке предельного равенства. В основе такого радикализма лежит ненависть к жизни как таковой. Революция нигилистов служит Танатосу, почти не скрывая этого. И тогда черный флаг Бакунина означает безбрежный океан Его Величества Небытия.

За риторикой передела собственности и расширения прав неслышно тикает адская машина, готовая уничтожить всех, а за «народным самоуправлением» скрыт безжалостный харизмат, который и есть острие нашей ненависти к самим себе и своей цивилизации.

Маркс осуждал «нечаевщину» за авантюризм, а вот Ленин и Мао находили его опыт весьма полезным. Сейчас о нём помнят только преподаватели истории, да европейские «автономы», практикующие ночные поджоги дорогих авто и анархизм в сквотах.

Он в демонической пролёткеКрылато мчится по столицеВесь взвинчен мыслями о бомбеЕму не спитсяОн пролетает мимо крепостиИ чувствуя, что крепость ждёт егоОн скалится её нелепостиЕму смешноВесь этот город представляетсяОдним железным механизмомВ нём всё шевелится/качаетсяИ нужно для социализмаЕго фамилия НечаевОн поворачивает ключикИ пролетарий отзываетсяТакой могучийПоют детальки механизмаИ люди – буквы на страницахПрозрачной ночью нигилизмаЗлой стрёкот в спицахНесут колёса пассажираОн едет в книгу ДостоевскогоСюда он послан КомитетомСойти посередине Невского

С днем рождения, вождь!

Песни

Школьный Ленин с пионерских значков волновал меня мало и пели мы в актовом зале про вечную молодость вождя довольно механически. Советская рутинизация его харизмы не позволяла ничего почувствовать в пустом и общем ритуале, пока я не вырос, а ту школьную песню не спел Егор Летов в кровавом 1993-ем. Да, голос Летова мог наполнить драматическим электричеством любой текст, но тем важнее, что именно Летов выбрал для воскрешения в тот баррикадный год.

Ещё была песня Натальи Медведевой о том, как Ильич слушал в дадаистском кабаре «Вольтер» Тристана Тцару. Я начал с неё свою первую радиопередачу и даже придумал термин. «Про Ленина» – говорили мы в 1990-ых, если в чьей-то песне слышалось опасно много пафоса. Не важно, о ком шла речь – «Пинк Флойд», «Министри» или Ник Кейв.

Портрет

Мне нравится пристальное фото, с которого вождь смотрит тебе прямо в глаза с явным ожиданием твоего отчёта и самокритики. Но я понимаю, что ни один портрет не открывает никакой «внутренней сущности». Скорее наоборот, мы считаем запечатленное лицо выразительным, если нам удаётся экранировать на него собственные желания, надежды и страхи. О чём я думаю, глядя черно-белому Ленину в глаза?

Чего от него ждали? Научно управляемой экономики дара, а не обмена, национализаций, обобществлений и рабочей власти. Общества, в котором неравенство тает, нет нищих, неграмотных и бездомных, как нет и аполитичных мещан, а так же самовлюбленных буржуа. В мировом масштабе ждали сбрасывания с поверхности планеты всей паразитической кровососущей олигархической элиты. Верили, что труд теперь станет добровольным выбором, перестав быть библейским наказанием за первородный грех. Ленин означал конец логики анонимного насилия капитала и начало новой логики солидарности всех, кто работает.

Кто ждал от него всего этого? Все вальтеры беньямины мира – университетские умники и скандальная богема, все павлы власовы – герои рабочего класса из боевых профсоюзов, все безземельные крестьяне на чужих полях и безвестные солдаты в окопах. Все те, кто «в найме», а не «в доле», все, кто вынужден продавать хозяину не свои руки, так свои мысли, все, кто без работы совсем, а так же те, кому отвратителен удушливый рыночный мирок «экономических человечков» с их печально маленькой судьбой и лживой моралью.

Ленин был одним из самых поразительных результатов интеллектуального подъема, случившегося в нашей стране столетие назад. Никогда в России, ни до ни после, не жило столько самостоятельных и оригинально мыслящих людей. По законам диалектики, большинство великих людей этого подъема отрицали общественную систему, породившую их, и формировали контрэлиту. Под стук вырубки вишневых садов и славянские марши увеселительных духовых оркестров Циолковский паял свои первые ракеты, чтобы отселиться с Земли, Блок записывал гностические стихи под диктовку незримой Софии, а В.И. Ленин успешно воспитывал в эмиграции пролетарских революционеров, уверенных в том, что однажды всё, созданное всеми, станет доступно всем, как доступен нам всем язык, на котором мы говорим и думаем – общая собственность, результат и орудие труда одновременно. Слова позволяют нам чувствовать себя свободными от условий. И в этом смысле тоже язык является обещанием нашего освобождения.

Русский авангард и русский большевизм – вот самое ценное, что мы дали человечеству. И если авангард стал «интересным» дизайном в кабинетах западных офисов, то большевизм послужил технологией национального освобождения и мобилизации масс в бывших колониях и странах мировой периферии – Индокитае, Африке и Латинской Америке. В Индии я видел маленькие сельские памятники Ленину в гирляндах цветов. Там он похож на Кришну.

Сегодня

Чему сегодня могла бы поучиться у Ленина наша оппозиция, даже если она и не разделяет его «утопических» идей? Ну, например, мужской серьезности в сопротивлении. Большинство известных мне оппозиционеров рассуждают в шантажистской логике женской истерики: мы устроим мхатовскую сцену с элементами карнавала, битьем посуды и художественным визгом и нам, конечно же, пойдут на уступки, потому что на самом деле нас любят, ценят, нас боятся потерять и без нас тут «они» никак не смогут обойтись. Мы, вообще, лучшее, что тут есть и «они» это чувствуют. Просто «они» грубы и давно не видели нас в гневе. И мы, конечно, ещё долго будем делать вид, что оскорблены, не довольны и не так-то просты, пока не добьемся, чтобы всё тут, вокруг нас, сделалось прекрасным и удобным, «как в Европе», за что нам в итоге будут благодарны вообще все.

Вместо уступок власть показывает свою мужскую решимость прекратить надоевшую истерику. Она заткнет рот, свяжет руки, запретит, привлечет и лишит свободы кого угодно, вне зависимости от того, что этот человек о себе думает. «Они» преувеличенно применяют силу, чтобы прекратить этот женский спектакль и вызвать настоящий испуг. «Вы нам не нужны» – вот главное сообщение нынешних политических репрессий.

Нарциссической позе протестного «демонстранта» Ленин всегда предпочитал классовую логику профессионального революционера, готовящего народное восстание. Он знал и учил, что с серьезным противником можно говорить только на его языке и в его же мужской логике. Силу не «демонстрируют», а применяют. Для победы нужно не «Гамлета» вслух читать, а конспектировать Клаузевица.

Тексты

Сначала были «Государство и революция» и Ленин из насквозь анархистского «Усомнившегося Макара» – вождь, который пишет: «Наши учреждения – дерьмо, а иные наши товарищи стали сановниками и работают как дураки».

Потом, В 1994-ом, неожиданно для себя, я написал манифест для газеты молодых коммунистов «Бумбараш». О том, как «низвергнутый» Ленин становится живым паролем нового сопротивления. Это был жест политического воображения. Упоминались разбитые витрины и горящие машины. Немногочисленной левацкой молодежи нравилось, а вот «красные» постарше публично журили меня за хулиганский уклон. Ленин над моим манифестом был напечатан с высоким панковским ирокезом. Тогда нам нравилось представлять деревню Лонжюмо психоделическим курортом для сверхлюдей.