Маркус и Сигмунд

Робин отрезала кусочек, положила в рот, чуть пожевала, не глотая, и снова открыла рот.

С каким удовольствием Маркус посмотрел на нее!

— Петти ди полло, — сказал он.

Она кивнула и уронила кусочек курицы на тарелку.

Щеки Сигмунда опять задрожали.

— Что-то не так?

— Попробуй сам.

Сигмунд отрезал немного филе.

— Вкус как у леденцов, — отметила Робин и улыбнулась Маркусу.

— Аль помодоро, — сказал тот и облизнулся.

Сигмунд жевал кусочек курицы, а лицо его становилось все белее и белее.

— Что это? — спросил он и уставился на Маркуса.

— Петти ди полло аль помодоро.

— Нет! — вскрикнул Сигмунд. — Петти ди полло кон цуккеро. Ты посластил курицу!

Маркус развел руками.

— Повар посластил курицу? — переспросила Робин.

— Нет! — прошипел Сигмунд. — Поварэтого не делал!

Робин удивилась:

— Это ты ее посластил?

— Нет! Это он!

— Да, но ведь он повар!

— Нет, он не повар! Повар — я!

— Но ты же сказал, что…

— Просто потому что… потому что я не… не хотел хвастаться! Я — повар! Это мои тальятелли! — возбужденно проговорил Сигмунд.

— Но если повар ты, то кто же он? — полюбопытствовала Робин.

Маркус снял с себя колпак, поставил его на стол и отметил, что труба хорошо смотрится как украшение. Потом снял с себя передник, отдал Сигмунду и протянул руку Робин:

— Меня зовут Маркус Симонсен. Я здесь живу.

Секунду Робин сидела неподвижно. Потом встала.

— Меня зовут Бента Иверсен, — представилась она. — Я только что сюда переехала.

И тут он вспомнил, где ее видел.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Хотя Маркус и узнал Бенту Иверсен, когда она назвала свое имя, он сделал вид, что ничего не случилось. Ему показалось, ей нравится, что ее не узнают, и вечер получился очень душевным. Для Бенты и Маркуса. Настроение же Сигмунда постоянно менялось. Сначала он был жутко расстроен и сказал, что не в состоянии с юмором отнестись к сладкой курице. Маркус ответил, что посластил блюдо вовсе не для того, чтобы всех развеселить, а потому, что Сигмунд, по его мнению, занесся слишком высоко. На это Сигмунд возразил, что если кто и занесся высоко, так это Маркус в своем гигантском колпаке. Сказав это, Сигмунд подмигнул Бенте и довольно громко засмеялся, но, поскольку она ни подмигнула, ни засмеялась в ответ, он замолк и ушел в себя. Так он и промолчал полтора часа, установив личный рекорд.

Маркус по-прежнему вносил в гостиную разные блюда, и только когда Бента признала, что «желато кон фраголине калде» в исполнении Сигмунда оказалось самым вкусным на свете мороженым, он снова открыл рот.

— Ну, — скромно ответил он, — это просто старый итальянский рецепт, который я нашел у букиниста.

После этого настроение Сигмунда резко улучшилось. Он рассказывал о приготовленной им еде, о просмотренных фильмах, о прочитанных книгах. И хотя Маркус привык к болтливости друга, в тот вечер Сигмунд превзошел самого себя. Он казался суетливым и каким-то неестественным. Смеялся слишком громко и говорил слишком быстро, будто боялся, что вдруг будет нечего сказать.

Маркус говорил не много. И это тоже было неплохо. Когда Сигмунд рассказывал о своем, Маркус думал о своем, и ему никто не мешал. Теперь он сидел и украдкой смотрел на Бенту. Наверно, ей редко доводилось хорошенько расслабиться, и, похоже, сейчас это удалось.

Бенте нравилось слушать Сигмунда и еще больше нравилось спорить с ним. Когда он сказал, что порой ему кажется, будто искусственные миры в фильмах «Матрица» настоящие, она ответила, что это невозможно по одной простой причине: искусственное не может быть настоящим. Тогда Сигмунд улыбнулся от уха до уха и сказал «туше». Маркус не понял, что он имеет в виду, и Бента, очевидно, тоже.

— Эй, гном, говори по-норвежски, — сказала она.

Впервые девчонка называла Сигмунда «гномом», но он удивительным образом не обиделся. Даже наоборот.

— Один-ноль в твою пользу, — сказал он и звонко рассмеялся.

Ясно, что ему было хорошо. Однажды он поведал Маркусу, что собирается вступить в «Менсу» — клуб для особо одаренных интеллектуалов.

— Мой ум требует заострения от общения с умами такого же калибра.

Когда Маркус посетовал, что от его ума вряд ли что заострится, Сигмунд объяснил, что имел в виду не это.

— С твоим умом все в порядке, Маркус, — утешал он. — Но существует много разных форм мышления. Твой ум направлен на чувства, мой — на решение проблем.

Маркус был не совсем согласен. Он не мог поверить, что его ум не направлен на решение проблем, раз он думал почти только о проблемах. Но вслух Маркус этого не сказал. Если Сигмунд хочет вступить в клуб для одаренных интеллектуалов, пускай вступает. Может быть, ему даже пойдет на пользу общение с людьми с такой же формой мышления.

По крайней мере сейчас общение явно шло ему на пользу. Сигмунд не привык проигрывать в споре, но в течение трех часов, по подсчетам Маркуса, он проиграл как минимум три к пяти, и Сигмунд принимал поражения с удивительно хорошим настроением. Кроме одного.

Сигмунду нравилось спорить ради самого спора. Хороший спор был для его мозгов как кроссворд. Он подбирал слова и пробовал разные ходы мысли, пока не находил правильного. В общении с Бентой кроссворд усложнился, но это все только радовало Сигмунда. Все, кроме обсуждения музыки.

Началось это обсуждение с пары ироничных замечаний со стороны Сигмунда о современной поп-музыке, а продолжилось тем, что Бента назвала его привидением из Средневековья. На это Сигмунд ответил, что лучше быть привидением, чем роботом, и сравнил современных поп-звезд с компьютерами.

— У них есть все, кроме личности, — заметил он. — И хуже всего, что они даже не поют на концертах! Стоят себе и кривляются под собственную фонограмму.

Он очень разгорячился, и его не остужал ироничный, высокомерный тон Бенты, который был так присущ самому Сигмунду, но которым к нему раньше никто не обращался. Когда она спросила, какая музыка хуже всего, он не колеблясь ответил — рэп.

— Они не поют рэп, они рыгают, — сказал Сигмунд.

Когда же Бента поинтересовалась, кто в Норвегии, на его взгляд, самый плохой рэпер, он ответил, что искренне надеется, что не так много в стране людей, уничтожающих и без того жалкие остатки музыкальной культуры.

Бента заметила, как интересно спорить с человеком, обладающим столь глубокими познаниями о предмете спора.

На что Сигмунд не ответил ни «туше», ни «я сдаюсь», ни «тебе очко». Он только пробормотал что-то и вышел в туалет.