Мародёры

Зал стал заполняться людьми, появились тетя и Рафида.

Батюшка подошел к тете и сказал:

– Без черной свечи и черного креста нельзя.

– А где их достать? – спросила та.

– Не знаю, – с бездушным равнодушием, почти капризно, ответил батюшка и продолжил чтение заупокойной молитвы. Мама Саши услышала эти слова и на ухо ему сказала:

– Тут наверху есть специальный магазин. Пойду схожу, – она вышла из зала.

Саша увидел, как в зал ввели бабушку, мать отца. Ей поставили табурет около изголовья гроба, и она уселась на него. Через несколько минут она опустила голову и заснула. Саша подошел к Рафиде и узнал у нее, не обижали ли ее, и успела ли она отдохнуть. Она ответила утвердительно, и Саша отошел от нее. Не желая стоять рядом с родственниками, он отошел к стене и, прислонившись к ней, стал неотрывно смотреть на лицо своего отца, понимая, что идут последние мгновения, когда он может его видеть.

Вернулась мама и передала батюшке черную свечу и крест.

Асов не переносил гражданские панихиды. Те немногие, на которых он был, он считал ненужным лицемерием и показухой. Поэтому он был рад, что служба идет только церковным, православным порядком, без маршей или иной торжественной музыки. Без ненужных речей.

Служба закончилась, и в зал вошли шестеро призывников в зеленой форменной одежде. Они взяли гроб и понесли его к выходу. Толпа тоже вышла на улицу. Гроб поставили в автобус красного цвета прямо на пол, между креслами, и накрыли крышкой. Саша сел на кресло у изголовья гроба. В салон вошла тетя Тоня и села напротив него с другой стороны гроба. Ближе к водителю сели еще несколько родственников, Рафида сидела в ногах гроба на кресле и тихо плакала. Траурная процессия выехала на кладбище.

Пока они ехали по городу, водитель гнал автобус и резко поворачивал, отчего крышка гроба сдвигалась. Асов наклонился и стал ее держать. Он не мог больше себя контролировать, конечная цель была близка, и он почувствовал, как его лицо начинает сводить судорога, а из глаз готовы потечь слезы. Саша заскрипел зубами, напрягая оставшиеся силы. Если бы не грохот в салоне автобуса, этот скрип услышали бы все.

– Эй, полегче там! – закричал один из родственников на водителя. Тот поехал медленнее, но Саша продолжал держать крышку, она все равно съезжала. К Саше наклонилась тетя Тоня и тоже стала придерживать крышку. И тут Саша увидел, что обычно ухоженные ее руки с аккуратными ногтями теперь были запущены, под ногтями грязь, а траурная повязка на голове сбилась. И Саша понял, что она одна из тех немногих, кто в этом мире, где похороны зачастую превращают в театрализованное представление, кто искренне прощается с покойным. Она не думала о своих обидах на старшего брата, все-таки она его любила. Если бы людям было дано до смерти родственника понять, как он на самом деле им дорог, то многое бы в жизни было иначе. А для этого нужно просто хоть раз в жизни спросить себя: а что я почувствую, если завтра он умрет?

На кладбище гроб поставили на металлический переносной постамент, сняли крышку, и батюшка продолжил читать молитвы и освятил землю могилы. В толпе Саша увидел агента, та с виноватым видом подошла к Саше.

– Военкомат согласился помочь? – только и спросил он ее.

– Да, – ответила та и отошла.

Саша смотрел на глыбы льда, которые лежали по краям могилы. Чтобы вырыть ее в ряду других «свежих» могил, использовалась техника. Асов ловил на себе взгляды призывников из роты почетного караула, которые с интересом его разглядывали. Батюшка закончил читать молитву, скрестил руки отца на груди и вложил ему в правую руку черный крест, а в левую черную свечу, после чего произнес:

– Все, можете прощаться.

К гробу подходили справа. Большинство из тех, кто подходил к гробу прощаться, чувствовали брезгливость от прикосновения к мертвому телу. Большинство, кроме Саши. Первой к гробу подошла бабушка, она постояла, попыталась поплакать, покричала, поцеловала покойника в лоб и ушла, напоследок сделав картинный жест – не отпуская край гроба из рук. Потом подошел дед и тоже поцеловал покойника в лоб. Затем подошел Саша. Тут он заметил, что лицо отца густо замазано театральным гримом, чтобы скрыть черные пятна. Асов наклонился, обнял отца за плечи, поцеловал в полосу бумаги с молитвой на лбу и, прислонившись щекой к его голове, стал поглаживать его по плечу. Казалось, что Саша шепчет ему слова прощания и наставления в путь. Так и было. Он говорил, что проводит его, чтобы он не боялся, что все будет хорошо. И все это Саша делал не рациональной частью сознания, а по наитию. Он отошел от гроба и почувствовал, что хотя на его лице не дрожит ни один мускул, по щекам беззвучными ручейками текут слезы. Это абсолютно непроницаемое лицо с мокрыми на сильном морозе щеками, видимо, и привлекло внимание призывников. Саша сам потом удивлялся, что у него просто текут слезы, без рыданий и судорог. Несмотря на сильный мороз, Саша не чувствовал холода. Он смотрел на отца не отрываясь, стоя с непокрытой головой. Подошла прощаться Рафида. Ее не смогли оттащить от гроба ни дед, ни остальные мужчины. Она вцепилась руками в край борта и так стояла. Тогда Саша, подойдя к ней сзади, обнял ее за плечи и сказал тихо:

– Все, Рафида, нужно отнести гроб, – с силой сжал ей плечи и она, обмякнув, повисла у него на руках, подчиняясь. Саша медленно отошел с нею назад.

За могилой стояла шеренга почетного караула с автоматами наизготовку. Перед ними стоял офицер с поднятой рукой. Он ждал момента, когда гроб опустят в могилу. Трое призывников вынесли крышку, держа ее над головой.

Ее положили на гроб и заколотили гвоздями, так как декоративные шурупы не ввинчивались. Когда гроб стали опускать в могилу, грянул залп. Всего их было три, и Саша почувствовал удовлетворение от почести, которую оказали его отцу. Он встал на краю могилы и бросил на крышку гроба горсть кладбищенского песка. То же стали делать остальные. Могилу зарывали лопатами рабочие, скидывая в нее массивные глыбы льда и остальной песок. Поставили в изголовье временной крест. Который сделали вкопанным прямо у гроба.

Глядя на то, как они работают, Саша вдруг почувствовал умиротворение. Всё, отец был похоронен дома, в освященной земле, с соблюдением обрядов и воинских почестей. Странно, но он понял, что выполнил все желания отца и может даже больше: спас его душу, принес в нее мир, и отец обрел вечный покой. В душе Сашу больше не волновало, что кто-то с тела отца украл деньги или что его вынудили сделать вскрытие. Все это было для него абсолютно неважно. Злобы больше не было, было лишь умиротворение. Несмотря на свой аналитический ум, Саша и представить себе не мог, что его состояние так изменится. Насождаемое и культивируемое массовой субкультурой представление о мести заставляло его до этого момента считать, что, немного передохнув, он вернется и уничтожит всех мародеров, которые повстречались ему на пути. Ему казалось, что он будет испытывать удовлетворение от их страха и боли, но теперь он поразился охватившему его чувству. Смутно он понимал, что так это и бывает, так и должно быть. Он простил. А значит, остался свободным человеком.

«Не может быть, чтобы войско лукавого и Святое воинство беспрепятственно пополнялись душами. Одна из сторон обязательно преграждает путь новому пополнению. И я могу быть спокоен, что защитил душу отца. Он теперь ангел. Теперь он прозрел и много понял. Откуда у меня эти мысли? – думал Саша. – Наверное, в самом деле, в момент душевного волнения воспринимаешь мир по-другому». Все события, сам уклад жизни, которым жил Асов, сейчас воспринялись им как ничего не значащая картинка, и воспоминания мелькали образами в сознании, как вид сквозь пыльное и толстое стекло. Действительно, все казалось бессмысленной суетой перед вечностью. Мир – бессмысленной пустыней, жизнь – уроком.

В тот момент Саше показалось, что спала пелена, которая направляла его мысли в определенную сторону. «Да, мир не плоский шарик. За его границей что-то есть», – думал Саша.

Ну вот вроде бы и все. Но это неправильно. Нельзя оставлять человека. Нужно знать, что же было с Сашей дальше. А дальше было следующее.

P. S.

С кладбища все поехали на поминки в одно из кафе, Саша ехал вместе с мамой в автобусе для гостей, пытаясь успокоить рыдающую мать. В кафе Сашу буквально выловила тетя Тоня и повела в банкетный зал, где усадила во главе стола. По левую руку от него посадили бабушку и Рафиду. По правую села сама тетя Тоня с дочерью. Деда отсадили куда-то вдаль, а мама села за другой стол. Выпивали за новопреставленного, и это слово возвращало Сашу мыслями к могиле. Здесь уже начались траурные речи с «крокодильими слезами». А Саша молча выпил три рюмки, чувствуя лишь горечь, и с отвращением смотрел на то, как бабушка, практически засыпая, ела поминальные блюда. Пища текла и скатывалась у нее по подбородку, но она, не замечая этого, продолжала есть. На предложение выпить четвертую рюмку водки Асов ответил, что свою дозу он уже выпил сполна. Потом Саша рассказал тете подробности поездки и, не дождавшись окончания поминок, ушел вместе с матерью. Он был таким уставшим, что ничего не замечал вокруг. На поминках большинство тостов сказал дядя Саша, который называл себя отцовским другом, но в гарнизон так и не приехал, когда там был Асов. Еще много говорил обиженный дед, но Сашу тихонько увела домой мама.

Дома Саша бродил из угла в угол, о чем-то думая. Мать, уставшая после бессонных ночей, да еще и выпив спиртного, не контролируя себя, с обидой заявила Саше, что он ее «кинул». Конечно, она была обижена. Ее не посадили за один стол с сыном, и никто не высказал ей соболезнований. Но Сашу ужаснуло такое обвинение.

– Мне тетя Лена это сказала, – рыдала мама. – «Это ты, ты с ним прожила двадцать лет, это ты от него сына родила, не она. Ты должна была рядом с ним сидеть». А ты сидел за одним столом с теми, которые его убили. Это ведь они ему здесь жизни не давали, и он был вынужден мотаться туда-сюда. Никогда ему не помогали, а только козни строили. А ты о матери даже не подумал.

Мама убежала на кухню, плача. А Саша почувствовал внутри такую боль, какую только может испытывать человек, обвиненный единственным дорогим человеком в деянии, за которое он никогда не сможет получить прощение. Точнее сам себя никогда не простит. Асов прошел на кухню, посмотрел на маму. Она, глотая слезы, стояла у стола спиной к сыну и что-то резала на нем.

– Мам, ну как ты могла сказать, что я тебя «кинул»? – помолчав, с грустью спросил он. Мама заплакала, подошла к нему и обняла.

– Прости меня, сынок, – сказала она, отчего груз боли исчез у Саши.