Марш Акпарса

— Гаремом да охотой!—зло перебила царица.— Дел царских совсем делать не умеет, русскому попу книгу ханства отдал. До­верить писать книгу такому человеку можно ли? Напишет там не то, что надо, а что русский посол повелит. Все нужно делать самой. Устала очень.

— Отдохни тогда, изумительнейшая.

— И верно!—воскликнула Сююмбике.—Давай веселиться!

Она хлопнула трижды в ладоши, в комнату неслышно вошел

евнух, упал на ковер.

— Пошли нам музыкантов и танцовщиц. Сперва пусть но­гайские плясуньи нас потешат, потом черемиски подойдут. Ты родину вспомнишь,— заметила она Эрви.

Евнух свое дело знает. Поставил в конце комнаты ширму, привел туда музыкантов. Ширма плотная, не приведи аллах, если трубачи увидят царицу — оскорбят ее своим взором. По комнате поплыла музыка однообразная, как ногайские степи. Открылись двери, и в комнату на носках вбежали девушки в тонких, почти прозрачных одеждах. Поклонившись царице, они начали танце­вать. Ох, хорошо танцуют степнянки, воскрешают в памяти царицы картины ее прошлой жизни! В каждом движении танца узнается родное. Вот танцовщицы, подняв руки, покачиваются одновременно из стороны в сторону. Так в степи травы на ветру качаются. Вот они уже кружатся стремительно, взявшись за руки. Так на ко­чевье юрту ставят. Молитву аллаху, слова любимого, скачку на коне — все передают они в танце, и сердце Сююмбике тает от ус­лады, будто воск.

После степнянок вбежали в белых кафтанах танцовщицы ле­сов. Но царица подняла руку, обращаясь к Эрви, сказала:

— Вечером пошлю их к тебе. Сейчас дело нас ждет.

Эрви кивнула головой, она поняла, что царице не хочется после родного ей танца смотреть чужой.

— Теперь пиши: «В этот проклятый аллахом день под Казань пришли гяуры, русские, вместе с послами, а изнутри города подня­ли копья недовольные Сафой мурзы и эмиры и прогнали его из Казани. И стал ханом подданный Москвы Бен-Али, который Шах-Алею младший брат. Бен-Али сейчас правит Казанью мудро и блистательно...»

— Ты только что иное говорила, великая царица? — робко вста­вила Эрви.

Сююмбике дала знак Яванче, чтобы тот вышел, потом от­ветила:

— У ногайцев пословица есть: «Кто говорит правду — того изгоняют из девяти государств». А если мы напишем правду, нас и с земли сгонят. Да и могу ли я про своего мужа писать плохое?

Тихо в комнате. Обе женщины молчат. Меж створками окон звенит ошалелая муха. Задумались женщины. Каждая о своем. Первой нарушает молчание царица:

— Скажи, Эрви, Кучак-оглана ты знала ли?

— Алима?

— Да.

— Ты хочешь знать, горячо ли он целует, крепко ли обнимает?

— На твои слова я могла бы разгневаться, потому что думала совсем о другом.

— О другом? И не надо гневаться на бедную Эрви, аллах тому свидетель. Я вижу, что у тебя на сердце.

— Мое сердце принадлежит хану.— В уголках губ царицы улыбка.

— Хан твоего сердца —Алим, и пусть покарает меня всевыш­ний, если я говорю неправду.

— Садись рядом, Эрви, и слушай. Я вырвала тебя из рук мурзы, я успела научить тебя грамоте, я сделала тебя первой подругой моей. Поклянись мне, что все услышанное ты похоронишь в своем сердце навсегда.

— О, мудрая Сююм! Разве ты не видишь: я предана тебе душой и телом. Я вся твоя. Скажи: умри, Эрви, и я умру!

— Ты умница, Эрви. Ты увидела в моей душе то, чего не видел даже сам Алим. Я давно люблю его, и ты поможешь мне в моей любви. Сегодня ночью приведи его ко мне. Евнуха не бой­ся, он мой.

— Будет сделано, благословенная. Я каждую ночь буду...

— Только сегодня. Завтра тебя, быть может, не будет в Казани.

— Пощади, милосердная, не изгоняй! — Эрви упала на ковер.

113

8 Марш Акпарса

— Поднимись, Эрви. Кто ты сейчас?

— Я твоя раба, о царица.

— А я хочу поднять тебя. Ты будешь женой князя, Эрви.

— Женой князя? — в глазах Эрви испуг, удивление.

— Да. Завтра же поедешь домой к мужу. Он из Москвы бе­жал. Теперь, наверное, он снова в Нуженале. Пусть правит зем­лями твоими и своими. Пусть берет в руки весь Горный черемис­ский край. Я ему во всем помогать хочу.

— Мой милый патыр!

— Слезинку на глазах твоих вижу. Любовь к нему не погасла?

Эрви низко склонила голову, плечи ее слегка вздрагивали.

— Не плачь. Он ждет тебя и любит.

Эрви неуверенно покачала головой.

— Узнала я: живет он один. Если бы забыл тебя — женился. Поезжай смело, подарки богатые повезешь ему. Скажешь, что милостью аллаха дарую я ему княжеский титул. А ты княгиней будешь.

— В лесу зачем мне княжеское имя?..

— Сделаешь все как надо — в Казани будете жить. Отсюда черемисами править будете. Поняла?

— Что надо сделать?

— Скажи Аказу: весь Горный край поднимает пусть и знает, что только одна буду его жаловать, и пусть мне одной будет послушен. Если рать московская на Казань пойдет — ее воюет пусть и до нас не допустит.

— А если он не согласится?

— На то и едешь ты. Сделай все, что можешь: пусть народ твой станет стражем на краю моего ханства, пусть Аказ будет тебе послушен. Наши дары тронут его сердце.

— Смогу ли я? — робко заметила Эрви.— У нас в лесах жен­щин не любят слушать.

— У нас тоже. Однако я заставляю слушать.

— Ты царица.

— А ты будешь княгиней. Отныне Кучак над землей Аказа будет не властен, он в Крым убежал. Силу свою чувствуй. Если что не так — моего совета спрашивай. Мой конник будет приез­жать к тебе часто и передавать мои повеления.

— Я не смогу... не буду...

— Тогда забудь о муже, забудь о Нуженале! — сурово произ­несла царица. — Аказу мы найдем другую жену. Любая девушка за него пойти будет рада.

— Пощади, великая! Отпусти меня... Я попытаюсь...

— Хорошо, завтра поедешь. Сейчас сходи в дворцовую мечеть и позови сеита.

Тот вошел в покой царицы, чуть заметно склоня голову в знак

приветствия. Жестокий ревнитель веры жил с Сююмбике в дружбе, но всегда сердился, когда видел около нее Эрви. Сеита бесило упрямство язычницы, которая жила рядом с царицей и не хотела поклоняться аллаху.

— Я позвала тебя, святой сеит, для того, чтобы ты принял клятву на Коране,— уважительно произнесла Сююмбике.