Маршал Рокоссовский

Мой дядька, работавший проводником на железной дороге, сказал, что это семьи раскулаченных. Самих хозяев сослали на Соловки да Колыму, а эти, побросав дом, хозяйство, подались за ними.

— А в вагонах что творится… Не приведи, господь, видеть такое. Несчастные люди, — сокрушался дядька.

Но мне самому довелось видеть нечто подобное. Однажды старший брат, указав на телегу с большим, во всю ее длину ящиком, спросил:

— Знаешь, что в нем?

Я пожал плечами.

— Хочешь посмотреть? Пойдем.

И мы пошли за возком. Лошадь понуро тащилась, и хозяин то и дело понукал, пускал в дело кнут. От вокзала мы свернули в проулок, поднялись по широкой улице к пустырю, от него вела дорога к кладбищу. Там сейчас возведен Дворец спорта.

Миновав множество могил, телега остановилась в дальнем глухом углу. Ездовой открыл боковую стенку ящика. В нем навалом лежали один на другом трупы людей. Их подобрали у вокзала…

А меж тем на трибуне появились люди. Мне удалось пробиться к краю тротуара, и я хорошо их видел. Стоявшая рядом женщина в платке спросила:

— С усами-то кто? Неужто сам Буденный?

Буденного не узнать нельзя. На шинели малиново горят маршальские петлицы с большой золотой звездой.

— А кто другой военный? Тот, который в ремнях?

— Командарм Каширин, — пояснил сведущий. — Он командует войсками нашего округа. Знатный вояка!

На трибуне рядом с Кашириным стоит коренастый и круглолицый Шеболдаев.

Узнаю на трибуне Евдокимова. Он в бекеше с барашковым воротником, на голове кубанка. Его я видел в прошлом году на майской демонстрации в Пятигорске. Там центр Северо-Кавказского края, он первый его секретарь. Запомнился его внушительный вид. На серой коверкотовой гимнастерке во всю грудь ордена.

На трибуне еще и другие: из горкома и исполкома, от крайкома, общественных организаций. Всех их через год-другой объявят врагами народа и с этим клеймом они уйдут из жизни.

И вот издали донеслись дробные перестуки копыт, толпа оживилась, послышались возгласы:

— Едут! Едут! Казаки! Вот они!

По центральной улице, выбивая об асфальт звонкую дробь, показались чубатые всадники. На них глухо застегнутые мундиры, на шароварах алые лампасы, сабли.

И от Дона вывернул конный строй. Всадники в непривычной глазу форме: синие с газырями на груди черкески, смушковые кубанки, узкие с набором украшений пояса.

— Да здравствуют отважные донцы! — прокричали они чубатым конникам, когда два строя сблизились против трибуны.

— Привет нашим братьям, казакам Кубани! — ответили те.

И тут опять послышался перестук копыт и появился еще строй: всадники в бурках на плечах, за спиной белые башлыки.

— Привет терским казакам! — встретили их донцы и кубанцы.

Прибывшие выстроились фронтом к парку, заняв почти всю ширину улицы. От трибуны их отделяла небольшая площадка, на которой стоял затянутый ремнями командарм Каширин.

— Со-отня-я! — послышался голос команды.

Сотня? Нет, не было в строю столько казаков, их было намного меньше. Лошади разномастные, на них совсем не новая сбруя. Возбужденные животные били копытами, нервно мотали головами, роняя с губ кружевную пену, а заодно и парящие яблоки из-под куцых хвостов.

— Глянь-кось, никак баба! — послышался в толпе возглас.

И действительно, в строю кубанцев мелькнуло девичье лицо.

— Да их тут не одна!

Из-под сдвинутых набок фуражек выбивались кокетливые кудряшки.

— Срость такого не видал, чтоб заместо казака в седле была баба, — вызывая смех, высказался бородач.

— Сми-ирно-о! — опять взлетела команда, и командир донской сотни верхом направился к командарму. Отдав честь, лихо отрапортовал, вручил записку.

То же сделал кубанский командир, а за ним и терский. Каширин приблизился к строю.

— Здравствуйте, боевые донцы! — обратился он к первой сотне.

— Зра… жел… тов… ком… дарм! — по-армейски и явно отрепетированно ответили те.

— Здравствуйте, лихие кубанцы!..

— Здравствуйте, молодцы терцы!..

Потом с трибуны что-то говорили Шеболдаев и Евдокимов. Предоставили слово казаку. Сбиваясь, не очень уверенно, он прочитал написанное чужой рукой. Заключая, высказал просьбу:

— Просим передать товарищу Сталину и Ворошилову, чтобы нам, советским казакам Дона, Кубани и Терека разрешили служить в славной могучей Красной Армии на собственных колхозных конях. Мы просим правительство организовать советские казачьи дивизии.

Потеснив стоящих в центре трибуны Шеболдаева и Евдокимова, к микрофону потянулся Буденный.

— Да здравствует наш вождь и учитель, отец родной, великий и мудрый товарищ Сталин! — прокричал он сильным с хрипотцой голосом. — Ура-а!

— Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а! — ответил строй.

С деревьев парка и могучих, росших на улице старых тополей, с оглушительным гвалтом поднялась стая черных грачей, закружилась над площадью и, словно уносимая ветром куда-то, скрылась с глаз.

В заключение воинской церемонии казаки посотенно под оркестр проследовали верхом мимо трибуны. Оглушенные грохотом труб и барабанов, кони ошалело мотали головами, рвали поводья из рук всадников, и те с трудом их сдерживали, чтобы соблюсти равнение.

Вечером я рассказал отцу о параде.

— Знаю. — Отец работал в типографии «Молот» и узнавал о новостях раньше, чем сообщали о том газеты и радио. — Сейчас казаки в театре Горького, будут принимать постановление о казачестве. К тому вынуждает обстановка.

— Какая обстановка? — не понял я.

— Международная. Запахло войной, вот казаки и понадобились. Они всегда были надеждой России.

Отец из Новочеркасска, и к казачьим заботам не был равнодушным, хотя о том не распространялся. Тогда все так делали, в откровения не впадали, остерегались неприятностей.

Я мысленно представил огромный зал театра, в котором играли знаменитости: Марецкая и Мордвинов, Плятт и Раневская. Сцена огромная: в ходе действия на нее, поражая зрителей, выезжали автомобили и даже фаэтоны с лошадьми.