Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира. Книга I

Таково заключение комиссии.

А теперь я расскажу о дополнительных сведениях, на мой взгляд, тоже убедительно подтверждающих существование протокола. Я удивляюсь, как не пришло в голову никому из членов комиссии воспользоваться таким достоверным источником.

Просматривая свои материалы о тех далеких днях, перечитывая текст договора, вглядываясь в подписи под ним, рассматривая фотографии Нюрнбергского процесса, я размышлял о том, что участники тех событий — Сталин, Гитлер, Молотов, Риббентроп, Геринг, Гесс и другие — сошли с исторической сцены, никто уже не может рассказать, что и как тогда произошло. И вдруг я вспомнил Еще жив один человек, который нередко бывал рядом со всеми этими деятелями, не только слышал их разговоры, но и помогал объясниться, — это переводчик Павлов Владимир Николаевич.

Бросив все дела, я немедленно стал добывать телефон и адрес Павлова. Именно добывать — в Москве найти нужного человека не так просто.

И вот я у Павлова. Меня встретила его жена — общительная и, сразу видно, властная дама. Она тут же предупреждает, что Владимир Николаевич не дает интервью, не пишет мемуаров, а со мной будет беседовать из уважения, которое испытывает ко мне как писателю Маленький магнитофон, который я хотел использовать как записную книжку, она взяла и вынесла в прихожую.

— Будем говорить без этого.

В гостиную вошел Владимир Николаевич, непохожий на того, каким я видел его на многих фотографиях: там он небольшого роста, худенький и, я бы сказал, не выделяющийся, всегда сбоку или позади тех, кому помогает вести разговор. Теперь он пополнел, блондин от природы, стал совсем светлый, даже не седой, а какой то выцветший. Ему за восемьдесят, не очень здоров, но память светлая, видимо, по профессиональной привычке не берет на себя инициативу разговора, а лишь отвечает на вопросы. Ему бойко помогает супруга.

Для знакомства я попросил Владимира Николаевича коротко рассказать о себе.

— Я никогда не собирался быть переводчиком, окончил энергетический институт, занялся научной работой, хотел увеличить прочность лопастей турбин. А языками увлекался для себя Как сегодня говорят, это было хобби. Нравилось и легко давалось. Видно, от природы мне это было отпущено, свободно владел немецким, английским, а позднее французским и испанским И вот в 1939 году меня вызывают в ЦК ВКП(б). Представляете? Я всего кандидат в члены партии. В ЦК со мной беседовали два человека на немецком языке в присутствии какого-то работника ЦК. Как выяснилось, они должны были выяснить, как я знаю язык. И выяснили, сказав. «Он знает немецкий лучше нас». Тут же мне было сказано, чтобы я ехал в Наркоминдел к товарищу Молотову. Его только что назначили наркомом вместо Литвинова, и он обновлял аппарат.

Все это было как во сне, я не хотел быть дипломатом, мне было 24 года, все мои мысли были в науке. Я об этом честно сказал Молотову на первой же беседе Но он коротко и четко отрезал:

— Вы коммунист и обязаны работать там, где нужнее.

Так я стал помощником наркома иностранных дел СССР. Я переводил на всех встречах Сталина и Молотова с Риббентропом. Был с Молотовым на его встречах с Гитлером, рыл заведующим Центральным европейским отделом наркомата. Работал как переводчик на всех конференциях в годы войны — Тегеранской, Ялтинской, Потсдамской. С 1974 года на пенсии в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посла.

— Расскажите подробнее о подписании договора о ненападении с Германией.

— Да, я тогда переводил разговор Сталина, Риббентропа и Молотова.

— В наши дни много пишут и говорят о секретном дополнении к договору — протоколе. Даже в докладе Яковлева Съезду народных депутатов, после изложения всех косвенных доказательств о существовании протокола, все же сказано — подлинников нет. Если вы были при подписании договора и этого секретного приложения, то на сегодня вы единственный живой свидетель происходившего в тот день — 23 августа 1939 года. Скажите четко и прямо: был ли секретный протокол?

— Да, был. И еще добавлю такую подробность, в которую сегодня вообще трудно поверить. Инициатива создания и подписания секретного протокола исходила не с немецкой, а с нашей стороны.

— Это действительно очень неожиданно слышать.

— Ничего удивительного. Секретный протокол сегодня осуждают, а по тем временам, в той международной обстановке, его расценивали как мудрый поступок Сталина. Гитлеру нужен был спокойный тыл. Он очень спешил с подписанием договора. Оставалось несколько дней до нападения на Польшу, а позднее на Францию. Не допустить открытия фронта на востоке, обеспечить тыл было заветной мечтой Гитлера. Риббентроп привез только текст основного договора, Сталин, Молотов обсудили его, внесли поправки. Сталин вдруг заявил: «К этому договору необходимы дополнительные соглашения, о которых мы ничего нигде публиковать не будем». Сталин, понимая, что ради спокойного тыла Гитлер пойдет на любые уступки, тут же изложил эти дополнительные условия: Прибалтийские республики и Финляндия станут сферой влияния Советского Союза. Кроме того, Сталин заявил о нашей заинтересованности в возвращении Бессарабии и объединении украинских и белорусских западных областей с основными территориями этих республик.

Риббентроп растерялся от таких неожиданных проблем, сказал, что не может их решить сам, и попросил разрешения позвонить фюреру. Получив такое разрешение, он из кабинета Сталина связался с Гитлером и изложил ему пожелания Сталина. Фюрер уполномочил Риббентропа подписать дополнительный протокол. Он и не мог не согласиться. У него войска были сосредоточены — через неделю начнется война, любые обещания он готов дать, понимая, что все они будут, нарушены и не выполнены, когда в этом появится необходимость. (Кстати, этот разговор подтверждает в своих показаниях на Нюрнбергском процессе бывший начальник юридического отдела МИД Германии Фридрих Гаус: «Рейхсминистр по этим пунктам… заказал разговор по телефону с Гитлером… Гитлер уполномочил Риббентропа одобрить советскую точку зрения» — В. К.)

После разговора с Гитлером здесь же, в кабинете Сталина, был составлен «Секретный дополнительный протокол». Его отредактировали, отпечатали и подписали.

Все это я видел своими глазами, слышал и переводил разговор участников переговоров. Сталин несколько раз подчеркнул, что это сугубо секретное соглашение никем и нигде не должно быть разглашено.

Подтверждение рассказа Павлова я нашел в показаниях самого Риббентропа на Нюрнбергском процессе.

Цитата из последнего слова Риббентропа на Нюрнбергском процессе, которую я уже привел в этой главе (см. с. 48), на мой взгляд, убедительно подтверждает достоверность рассказа Павлова.

Не буду приводить другие подробности моей беседы с Павловым, она была очень интересной, мой рассказ о договорах и так затянулся. Я на это решился только потому, что все это имеет отношение к деятельности Жукова, потому что в какой-то степени объясняет убеждение Сталина в том, что он «переиграл» Гитлера и отодвинул опасность войны. Это же объясняет, почему Сталин не разрешил военным принять все меры к отражению возможного нападения Германии. Сталин верил Гитлеру, верил в подписанные договоры. И получилось в конечном счете, что не он «переиграл» Гитлера, а, наоборот, фюрер обманул Сталина, усыпив его бдительность и обеспечив себе благоприятные условия для захвата Польши, разгрома Франции и удара по нашей стране и армии, не изготовившейся для отпора.

Как известно, после нападения Германии на Польшу Англия и Франция, в соответствии с заключенными ранее договорами, объявили войну Германии.

Но это была «странная война», как ее называли, потому что никаких активных действий ни Англия, ни Франция практически не предпринимали.

Сталин в узком кругу, среди членов Политбюро, ходил сияющий и торжественный, он считал, что достиг огромного успеха. Ну как же! Германия стала дружественным нам государством, а Англия и Франция втянулись в войну с ней. Таким образом, война от наших границ отодвинута далеко на запад, империалистические страны теперь решают свои проблемы с оружием в руках, а Советский Союз, мол, благополучно остался в стороне!