Маршал

Тут же из зала стали просить, чтобы Георгий станцевал:

– Лезгинка! Лезгинка! Лезгинку давай!

Появилась старенькая, облезлая гармонь с западающими кнопками; такой же побитый и дырявый пионерский барабан, под бой которого можно было только в строю маршировать. Оба этих инструмента были в руках таких же потрепанных, несчастных заключенных, которые изо всех своих возможностей пытались выдать кавказский мотив.

– Лезгинку давай! Давай, Георгий! – кричал зал.

Георгий встал, как-то неожиданно выправил стать, внешне преобразился, даже помолодел.

По первым движениям Тота понял, что земляк, конечно, непрофессионально, но по-своему, с каким-то жгучим азартом, когда-то танцевал. И теперь желание есть и память движения сохранила, однако в тощих ногах силы нет, и красивые, дерзкие, быстрые па ему уже неподвластны. А тут вдруг изношенные инструменты и такие же исполнители пару раз сбой в мелодии и ритмике дали, а следом другая напасть – такой едкий кашель, что улетучилась его едва появившаяся стать. Георгий вернулся в прежнее свое состояние и теперь, будучи на сцене, в таком виде он стал почему-то жалким и немощным, что даже в зале наступила непонятная, гнетущая тишина.

Этот момент стал кульминацией не только данного представления, но как бы подводил итог всей жизнедеятельности Святого Георгия. Словно жизнь насмарку…

В мгновение все это определили. В первую очередь это понял сам Георгий, и он уже не кашлял, но всё равно прикрывал бескровно-блеклой, костлявой рукой не только рот, но и всё лицо, пытаясь закрыться ото всех, потому что немощных здесь не признают. А гнетущая пауза затянулась. Зэки зашевелились, зашептались, стали переглядываться, и, как вердикт, кто-то процедил:

– Святой сошёл… Со сцены сошёл.

От этих слов Георгий словно очнулся. Стать он не поменял, остался таким же сгорбленным, но исподлобный взгляд зверем блеснул.

Вновь в зале тишина. Святой Георгий на сцене, сценарий в его руках, как он сыграет последнюю роль? Как и прежде, он это сделал блестяще:

– Эй, земляк! Тота, ты здесь? – Георгий наконец-то увидел Болотаева. – Мои кости скрипят, поржавели. А ты учился в Тбилиси, покажи культуру нашего Кавказа.

Все взгляды в сторону новичка. Болотаев, словно провинившийся ученик, машинально встал, виновато опустил голову, не зная, что ему делать, как быть и, вообще, что от него хотят.

Возникла какая-то пауза, напряженная пауза и тишина. Это миг перед рывком. Здесь слабых не любят и презирают. Здесь как в дикой тайге: раз на своих ногах твердо не стоишь, то и не надо. Многие мечтают вожаками стать. А Святой Георгий в самый последний и важный момент на сцену вышел, но свою роль не смог доиграть, и в какой-то миг он почти что превратился из пахана и кумира в слабака и артиста, к тому же плохого артиста.

Все это поняли. Прежде всего это понял сам Георгий. Но ведь не просто так он столько лет вожаком был. И на сей раз опыт и интуиция его не подвели. Он, как положено его статусу, не артист, он режиссер, и поэтому Георгий вновь постарался выправить стать, стал хлопать, призывая к этому весь зал, и вновь крикнул:

– Земляк, ну что ж ты?! Чему тебя в Грузии учили? Станцуй лезгинку, расскажи про лезгинку, покажи им Кавказ!

И без этого призыва Тота уже рвался вперед, ведь он прирожденный артист. Но эти слова Георгия вовсе разожгли его страсть, он просто рванул к сцене, до которой было всего шагов десять – двенадцать – просто миг, за который он почему-то вспомнил былое.

…В 1977 году Тота окончил школу и решил поступить в вуз. Особого выбора в Грозном не было, как случайно увидел объявление: «Идет набор абитуриентов из числа чеченцев и ингушей в институт культуры города Тбилиси».

Тота скрыл от матери, что поступает в институт культуры – быть артистом не приветствовалось, – сказал, что едет поступать на экономический факультет Тбилисского университета.

Он подал заявление на музыкальное отделение, потому что хотел стать профессиональным ударником – у Тоты от природы был великолепный ритмический слух и реакция.

На приемном экзамене он поразил всех своими природными данными ударника, но нужны знания, музыкальные знания и элементарная нотная грамотность, о чём Болотаев и понятия не имел.

– К сожалению, вы свободны, молодой человек.

– А можно я лезгинку станцую? – попросил юноша.

Экзаменаторы переглянулись. Самый пожилой грузин кивнул.

– Прямо здесь? – удивилась одна женщина.

– А что, – ответил пожилой преподаватель, – настоящий джигит и на столе станцует.

– А вам нужна в сопровождение музыка? – поинтересовались у абитуриента.

– В моем танце и будет музыка, – почуяв шанс, заносчиво ответил чеченец.

– Ну давай!

И он дал, и так дал, точнее, такое чудо танца выдал, что от его азарта все преподаватели, даже женщины, аплодируя, встали, а Тота в диком экстазе танца ещё умудрился грубые ботинки скинуть, а потом даже на стол вскочить и на цыпочках, как опытный балерон, выдал грациозное па.

– На хореографию! Вот это танец! Вот это танцор! – был единодушный вердикт.

…С тех пор прошло много времени, и много, много раз Болотаев выступал и танцевал и на сцене, и без сцены, и где ему хотелось и моглось, но с тех пор он ни разу не танцевал в ожидании вердикта, и вот это случилось: ведь как сказал Георгий, здесь, в тюрьме, артистов не любят, но человек не может не любить искусство, ведь оно прекрасно, и это артист обязан показать, если он артист настоящий. А Тота считал себя артистом, и даже увидев эту жалкую тюремную сцену, он сразу же загорелся, точнее внутренне закипел, – он очень-очень захотел выступать, играть, хотел уйти в иную реальность и с собою увести всех! Вот это искусство…

И когда он пошёл между тесными рядами, в один миг его сознание переключилось. Ведь все люди – артисты, все пытаются играть и играют. Однако настоящий артист – это прежде всего магия перевоплощения, когда артист в данный момент погружается в образ, представляя, что только это правда и жизнь, и это искусство, а остальное мишура.

Вот так эти десять – двенадцать шагов Тота шел по этому маленькому залу, воочию представляя, что его пригласили на сцену Большого или Метрополитен-опера, о чём он всю жизнь тайно грезил и болел, и вот это чудо свершилось. Грациозно, выпрямив не только плечи, ноги, но и в вечность устремив взгляд, Тота с торжественностью взошел на низенькую сцену. Прежде всего поклонился публике. Потом, по-кошачьи плавно, подошёл к Георгию и так по-сыновьи обнял, будто это его сценический учитель и они расстаются навсегда.

Далее Болотаев также артистично проводил Георгия со сцены, после чего подошёл к аккомпаниатору:

– Меня зовут Тота Болотаев. – Он подал руку. – А вас как, простите?

– Альберт.

– А по отчеству?

– Здесь, отчество? – улыбнулся пожилой музыкант.

– И тем не менее.

– Фёдорович.

– Очень приятно. Альберт Фёдорович, инструмент весьма разболтан, но ваше мастерство и талант.

– А может, вы…

– Нет-нет, я не музыкант, я хореограф… был. Но сейчас давайте ещё раз «Тбилисо», только на припевы чуть выше аккорды.