Мартовские коты. Сборник
Шрифт:
– Еще лучше, – я, стараясь не улыбаться во весь рот, простилась с мальчишками и степенно пошагала к дому.
Темнело. Я доделала уроки, помаялась и пошла на разведку. Мама с отчимом сидели за кухонным столом, болтали о своих медицинских делах, хихикали и явно не собирались покидать точку.
Я сказала, что иду спать, и пожелала им спокойной ночи.
Вернувшись к себе, я старательно уложила на свой диванчик «куклу» и укутала ее пледом. Стараясь не шуметь, открыла окно. После жаркого дня поднимался туман. Воздух был молочно-си-ним, влажным, густым.
Я
Не долезая где-то метров двух, я сделала сильный рывок от стены, аккуратно приземлилась на пальцы всех четырех лап и сразу, с низкого старта, рванула в кусты – обуваться.
Нет, я не была ниндзя – просто мы жили всего-то на втором этаже, а я, вот уже три года как, занималась вольтижировкой и джигитовкой.
Я торопливо завязала шнурки и побежала сквозь туман – опаздывала уже.
У дерева меня дожидался Котя с кучкой мальчишек.
– Ты чего так долго? – недовольно сказал он. – Ждем тебя, ждем...
Я села на землю, чтобы отдышаться.
– Ты че, Котовский, сам сирота? Мать с отчимом на кухне засели, пришлось в окно вылазить, – объяснила я. – Так че там с замком?
Котя хмыкнул:
– Ща все будет...
Он возился недолго, но собака все равно нас учуяла и подняла шум.
– Готово, – наконец сказал Котя, – Давай, кнопка, дело за тобой...
Я почесала нос:
– Коть, а может, вы, это... на дерево залезете? Мало ли что...
Котя кивнул, мы пожали друг другу руки.
Я подождала, пока мальчишки заберутся повыше, открыла калитку и скользнула внутрь.
Пока мы там шуршали, пес порядком разозлился – лаял, рычал, рвал цепь.
Двор, по счастью, был большой, и у меня было время на подход. Я пошла плавно, зигзагом, ласково приговаривая, почти напевая:
– Тихо, тихо, собаконька моя, тихо, успокойся, мой красавец, все хорошо, ай, мальчик, ай, красавчик, риба моя золотая, балерина масковская, ну, тише-тише-тише, а-ла-лала-ла, ай-ай-ай-ай-ай, ах-ах-ах...
Я шла очень медленно, очень. Не умолкая ни на минуту. Сумерки из синих стали черными, и собака была всего лишь чуть более густым комком тьмы. Комком тьмы, проблескивавшим зубами и гремящим цепью.
Через сто миллионов лет я подошла к нему совсем близко, и пес так обалдел от этого, что сел и заткнулся.
– Ай, бравушки, мальчик, ай, молодец, ай, умница моя золотая, ай, красавец...
Я осторожно опустилась на колени рядом со зверем, пес позволил себя погладить, только чуть вздрагивал от прикосновений – отвык.
У меня пересохло горло, страшно хотелось пить, но замолчать было нельзя – глаз у собаки был все еще нехороший, оловянный, тугой.
Я гладила пса, расчесывала пальцами шерсть на спине и холке, тихо наговаривая всякую чушь. Попробовала расстегнуть ошейник, но застежка не поддалась с первого раза – как приросла.
Пес вдруг вздернул морду вверх и плаксиво пожаловался:
– А-га-га-га-га!
Стал прискуливать, перебирать
передними лапами.У меня зачесались глаза, захотелось обнять собаку, прижать к себе, успокоить.
Ага, тут бы мне и смерть. Я только чуть посильнее задергала ошейник и все-таки расстегнула, положила на землю, не звякнув цепью. Почесала псу шею и за ушами, положила руку ему на темя, и тут он, наконец, поплыл – лег, вздохнул, угнездил голову на лапах и уснул.
Я сидела рядом, тихо напевая все известные мне колыбельные, поглаживая его одной рукой, а другой выдирая ремень из штанов. Спина у меня взмокла, и теперь ее обжигало ветром, ноги затекли. Наконец я легонько потрепала собаку по шее:
– Ну, давай, мальчик, пора...
Пес дал надеть на себя ременную петлю, и мы медленно, как пьяные, двинулись к выходу.
Я очень боялась, что мальчишки слезут с дерева, станут шуметь, и тут-то пес опомнится и порвет нас всех.
Но, выйдя за калитку, я увидела, что парни так и висят тряпками на ветках. Я не могла еще особенно отвлекаться от собаки, а, тем более, орать, поэтому просто помахала им рукой, и мы пошли себе.
Неожиданно навалилась темь. «Неужели так поздно», – вяло подумала я, но тут пошел дождь. Сильные, холодные струи хлестали нас по загривкам, ветер пихался в спину. Я попыталась ускорить шаги, но пес плелся, низко опустив голову, и я пошла в его ритме.
Домой мы добрались мокрыми и холодными, как жабы. Я непослушными пальцами выковыряла ключи из кармана, открыла дверь, затащила пса в свою комнату. Он сразу лег.
Я принесла каких-то тряпок из ванной, вытерла собаку насухо, подтащила прикроватный коврик поближе к батарее и уложила на него пса.
Это было глупо – конец сентября, еще не топили, но я всегда плохо соображаю от холода.
Переодевшись в сухое, я прокралась в кухню. Дед привез из деревни два больших куска говядины, я скрала один, порезала, бросила в миску, вбила два яйца. В другую миску налила воды и потащила все к себе.
Пес лежал на боку и даже головы не поднял, когда я вошла. Я поставила миски, бросилась к собаке, приникла к боку. Сердце билось ровно. Он спал.
Стащив плед и подушку с диванчика, я устроилась у собаки под брюхом, намотав ремень на руку. В этом не было никакой романтики – по утрам меня обычно будила мама, и пес мог броситься на нее, искусать.
Прижавшись к теплому, влажному зверю, я все прислушивалась – «пламенный мотор» работал мерно, мощно.
«Львиное сердце, – засыпая, думала я. – Львиное сердце... Ричард...»
Об авторах
Глория Му (gloria_mu)
Художник-кукольник, закончила Академию театрального искусства в Санкт-Петербурге.
Сейчас работает с огнём – в качестве актрисы Гагг-шоу и пиротехника.
Её кошку зовут самыми разными словами, но она приходит, только когда сама захочет, а собаку зовут Бастинда – за красоту и добрый нрав.
Евгения Доброва (dobrova_zharska)