Маша Орлова. Тетралогия

Маша поймала себя на том, что в ужасе прикрывает рукой рот, и пальцы подрагивают. Она уже не помнила, почему пришла в фойе, почему сидела у окна и кого ждала, наблюдая из-под ресниц за прохожими.

– Третья группа? Ногами? Вселенский разум… С ума сойти можно. И что? Ты кому-то рассказала?

Полумрак дрогнул – Альбина неопределённо качнула головой.

– Рассказала, но не всё. Кое-кого выгнали из института, но очень тихо. Они очень не хотели скандала. Меня вот перевели с другую группу. Так не хочется уходить совсем.

Маша молчала, не находя слов. Утешение, поддержка? Чего ждала от неё Альбина, исповедуясь в полутёмном, пахнущем горелыми котлетами фойе?

– Ну, – от волнения голос охрип, она кашлянула, – надеюсь, теперь всё будет хорошо.

Где-то на периферии зрения мелькнул силуэт – то ли вахтёрша вернулась, то ли просто кто-то из курсантов решил прогуляться по коридору. Маша мотнула головой, пытаясь сфокусировать взгляд, но в дверном проёме фойе уже никого не было.

– Я очень боюсь, что всё станет известно, пойдут разные слухи, сплетни. – Альбина тряхнула головой. – Ты не подумай, что я тебе навязываюсь. Просто увидела, что ты сидишь тут, одна. Я подумала вдруг, может, у тебя тоже что-то случилось, я могла бы поддержать.

Совсем стемнело. Маша видела теперь светлое пятно вместе лица собеседницы, алое пятно её халата, серый прямоугольник окна справа. Подоконник больно упёрся в локоть.

– Нет, – слабо улыбнулась она. – Нет, у меня ничего такого. Всё в порядке, правда. Просто хочется иногда посидеть одной. Сабрина там все учебники на уши поставила, к завтрашнему заданию готовится.

…Они возвращались в комнаты, когда за открытыми окнами ночь уже стрекотала сверчками. Почти все двери были закрыты, редко из-под какой выбивалась на паркет полоска света.

– И давно твои родители разошлись? – спросила Альбина вполголоса. Сухое полотенце висело у неё на плече, бахрома у края щекотала локоть.

– Мне было три года, толком ничего не помню, – рассеянно улыбнулась Маша. На самом деле ей было не до смеха.

– А с кем из них ты живёшь?

– Ни с кем. Я сама по себе живу, – улыбнулась Маша и взялась за ручку двери. – Вот я и пришла. Спокойной ночи.

Альбина махнула ей рукой и ушла дальше по коридору с мигающими неоновыми лампами.

На пороге лежал лоскут света. Из-за шкафа, который разделял комнату на две неравные части, было видно, что зажжена настольная лампа. Сабрина сидела за письменным столом, сложив ноги по-турецки, и лениво перелистывала очередной конспект.

– Наконец-то, я уже думала искать тебя. – Она беззвучно соскользнула со стула и потянулась к электрическому чайнику. – Наговорилась с новенькой? Видела вас в фойе.

Маша глянула на часы: было поздно, но так хотелось поболтать и поделиться тем, что она узнала об Альбине. За поздним чаем с печеньем – самое милое дело.

– Представляешь, – полушёпотом поведала Маша, по инерции косясь на дверь, – они её избили. Я сама видела на плече едва заживший шрам. Это жуть какая-то. Не могу поверить, что в институте все замолчали.

Сабрина показательно закатила глаза, ломая в пальцах овсяную кругляшку. Чая в её чашке почти не убавилось, и лампа плавала в тёмной глади, как большая рыба в маленьком аквариуме.

– По-моему, она всё сочиняет. Ерунда какая-то! Всё это очень уж напоминает новомодный фильм про несчастную девочку, которая в конце удачно выходит замуж.

Маша грустно поболтала остатками чая в кружке. Подняла глаза: Сабрина рассматривала на свет печенье в сверкающих крупинках соли.

– Вообще-то, если хоть часть из того, что она мне рассказывала, правда, то мне жаль её.

– А почему ты не думаешь, что она и сама может быть виновата? – зло сощурившись, выдала Сабрина. – Ну достала всех так, что они на неё накинулись.

– Думаешь, так бывает? – Маша не очень понимала, от чего её подруга так взъелась на эту несчастную со всех сторон Альбину.

Сабрина поднялась, уперевшись коленом в табуретку, и отхлебнула ещё чаю.

– Бывает ещё и не так. Просто с чего бы это ты болтаешь с ней весь вечер, да ещё рассказываешь такое, чего я бы от тебя в жизни не добилась?

Маша поражённо замолчала.

– Что-то я не понимаю, ты ревнуешь? – поняла она через секунду.

– Ты о чём? Нет конечно. Я тут кое-что накопала по Ростровской больнице, давай посмотрим. Кстати, ты уже знаешь, что нас послали на самый сложный объект?

В пальцах Мифа плясал кусочек мела, пачкал пальцы, крошился на пол.

– Понимаете, на базе, где я раньше проводил практику, произошла неприятная ситуация. Ничего экстра страшного, однако, наше с вами руководство решило перестраховаться. Имейте в виду.

Он принялся вышагивать от стены к стене, глядя в пол. Маша не отрываясь смотрела на преподавателя. На исписанной доске, на спине Мифа, на его руках лежали блики света.

– То есть вы попали под своеобразный эксперимент.

Кто-то на задних партах хмыкнул. Миф поднял голову и улыбнулся, близоруко сощурившись поверх очков. Оранжевые отблески заката в линзах – Маша невольно улыбнулась им в ответ.

– Радостно, конечно, но и опасность есть. – Миф снял очки и тряхнул ими, держа за дужку. Его глаза казались теперь совсем молодыми, светлыми. – На старых объектах каждая пылинка была описана вашими коллегами. На новых – ещё ничего толком не изучено. Поэтому я сейчас читаю вам лекцию о технике безопасности, вы быстренько расписываетесь, что прослушали, а потом мы немного поговорим о приборной базе и, конечно же, распределим объекты. Кто хочет самый сложный?

Он усмехнулся, вынимая бумаги из портфеля. Маша увидела руки Мифа совсем рядом, и ссадину на ребре ладони, и тонкий белёсый шрам чуть повыше запястья. И едва ощутимый аромат чайного дерева. Может, показалось?

Больница была, пожалуй, одним из самых грандиозных и бредовых сооружений города. Точнее – проектов. Она стояла посреди кленовой рощи, огромная, белокаменная и пустая. Окна нижних этажей, забитые крест накрест, окна высоких этажей, взирающие на мир пустыми глазницами. Говорили, и в тех, и в других иногда загоралось свечение, хоть электричество в больницу так и не провели. Болтали всякую ерунду.

Восемь крыльев, двенадцать этажей. Сабрина достала и распечатала самый подробный план, какой только нашёлся в архивах города, и всё равно он был слишком уж общим, с кучей белых пятен и множеством восклицательных знаков. «Опасность обрушения или любая другая опасность», – говорилось в условных обозначениях напротив них.