Машина лорда Келвина

ПРИКЛЮЧЕНИЕ В «ПИНТЕ ПЕННОГО»

От неожиданности я издал не то хрип, не то стон, — и ее одутловатое лицо скривилось в пустой и холодной усмешке, начисто лишенной всякого следа радости. В руке она держала револьвер, нацеленный прямо мне в грудь.

Мы прошли по коридору. Черт! Видно, мне все же придется зайти к ним в номер, хотя, честно сказать, эта идея не особенна меня прельщала. Что сделал бы на моем месте Сент-Ив? Повернулся бы и разоружил ее? Стал бы заговаривать ей зубы, выясняя, что за дичь у нее на уме? Убедил бы одуматься, воззвав к здравому смыслу? Я же не знал, с чего начать. Думается, Сент-Ив не угодил бы в такую переделку из-за собственной неосторожности.

Она дважды постучала в дверь номера, выждала несколько секунд и постучала снова. Дверь открылась, но за нею — никого: открывший затаился, не желая попадаться мне на глаза. Кто бы это мог быть? Капитан Боукер, ждущий подходящего момента, чтобы огреть меня по голове дубиной? Только этого не хватало! Переступив порог, я, не обращая внимания на револьвер, быстро пригнулся и, метнувшись влево, развернулся, чтобы увидеть, кто же прячется за дверью.

Там стоял безумный сынок — Уиллис Пьюл. Застенчиво улыбаясь, он выглядывал из-за двери, и матери пришлось захлопнуть ее силой, поскольку сам Уилл не хотел выпускать дверную ручку. Потянувшись, она ущипнула сына за ухо, и улыбка на его физиономии вмиг улетучилась, уступив место утрированному выражению ужаса, какое мог бы изобразить дрянной актер провинциального театра. Впрочем, стоило Уиллису разглядеть тень страха на моем собственном лице, и он вновь переменился. Внезапно передо мной предстал большеглазый и большеротый толстяк из комиксов, ликующий при виде огромного блюда с любимыми кремовыми пирожными. Уилл выдернул из-за спины правую руку с зажатым в ней слоном и помахал мне игрушкой.

В этот момент послышалось легкое жужжание. Женщина отошла к торчавшей из стены переговорной трубке, сняла крышечку-заглушку, приложила к уху, немного послушала, а затем сказала в раструб:

— Да, мы его схватили.

Опять послушала и ответила:

— Нет, в коридоре.

Новая пауза и тихий смешок:

— Этот? Едва ли.

Завершив этим разговор, она прикрыла отверстие крышкой и отошла от стены.

Очевидно, она только что беседовала с хозяйкой. Не гостиница, а какое-то крысиное гнездо! Все встало на свои места, и, пораженный своим открытием, я без приглашения опустился в стоящее рядом кресло. Все мое расследование — курам на смех! Меня всю дорогу водили за нос. Даже, слон, торчавший из-за пальмы, был подложен туда хозяйкой. И она же, естественно, и убрала его, когда я вышел. Никто другой не успел бы спрятать игрушку до моего возвращения. А я, дурачок, устроил целое представление, бормоча про любимую кузину матери со множеством имен…

Эта женщина внизу, глядя, как я поднимаюсь по лестнице навстречу неотвратимой судьбе, должно быть, сочла меня сущим недотепой. «Этот? Едва ли…» — скривился я. Кажется, я понял, что миссис Пьюл хотела сказать, и мне было трудно с этим спорить. Ну что ж, созданное впечатление могло еще пригодиться и даже перерасти в преимущество. Сначала прикинусь простофилей и тряпкой, выжду, а затем нанесу удар! Я изо всех сил старался убедить себя в этом.

Уиллис Пьюл отошел к массивному столу из сосны с придвинутым к нему деревянным стулом. Он шествовал на цыпочках, как актер нелепой пантомимы: забавно задирая ноги и совершая большие неуклюжие шаги. Собственно, кто такой безумец, как не актер, который, сам того не ведая, играет в пьесе по собственному сценарию? Примостившись бочком на стуле, кивая головой и медленно шевеля губами, будто перекатывал в них кончик сигары, Уилл выложил слона на стол и с ребяческим смешком стянул с него широкие красные штаны. Похлопал себя по карману пиджака, извлек оттуда опасную бритву и быстрым, точным движением отсек слону уши. Глаза и губы Пьюла отразили крайнюю степень жалости и сострадания, но и это выражение вскоре исчезло с его лица, как зыбь на воде. Что они вообще означали, все эти ужимки, гримасы и подмигивание? Да ничего! Лицо Пьюла переменчиво как погода, и вся смена его настроений — совершеннейшая бессмыслица.

Задержав дыхание, я не сводил с Уилла глаз. Бог с ней, с искалеченной игрушкой! В конце концов, я своими руками создал ее, а творцам, как известно, не свойственно сожалеть о потере готовых произведений. Их куда сильнее беспокоят недоработки и изъяны, — скажем, сейчас я больше переживал, что так и не смастерил слону шляпу, а теперь уж было поздно. Скорее, меня поразило то изуверское хладнокровие, с которым Пьюл уничтожал игрушку, не переставая на меня коситься; он кивал в такт своей чудовищной работе и однажды повернулся, чтобы подмигнуть. Кажется, кромсать что-нибудь, вроде этого слона — вполне обыденное, привычное для него занятие. И при этом, о ужас, Уиллис был наряжен в костюмчик, скроенный из того же материала, что платье его матери, — из такого же ситца в цветочек.

А мамаша ходила по комнате, не обращая на сына никакого внимания. Я надеялся, что она отберет у него бритву — опасный инструмент в руках человека, совершенно невменяемого… Но миссис Пьюл вовсе не выглядела встревоженной. Пожалуй, наоборот: бритва в руках сына ее умиляла.

— Уиллису нравится производить операции над разными зверушками, — будничным тоном пояснила она, и слово «операции» неприятно резануло мой слух. Кивнув, я постарался выдавить ответную улыбку, будто мне было приятно слушать похвалы матери в адрес сына, которым та явно гордилась. — Однажды он разрезал на куски птичку и пришил ее голову к тельцу мыши.

— Вот как? — учтиво переспросил я.

Женщина окинула меня косым взглядом, исполненным ностальгической грусти. По моей спине поползли мурашки.

— Зверек прожил еще целую неделю. Уиллис кормил бедняжку из крошечной бутылочки. Чтобы поддерживать жизнь в маленьком уродце, требовалось круглосуточное бдение. Круглосуточное. Он устал до полусмерти. А когда зверек наконец умер, я думала, что сердечко Уиллиса расколется, как яйцо. Он схоронил своего питомца под половицами, вместе со всеми другими. И даже молитву прочел.

Я покачал головой, поражаясь такому странному уподоблению: «сердце расколется, как яйцо». Они оба помешаны, в этом нет ни малейших сомнений. И, принимая во внимание годы, проведенные Уиллом у Нарбондо, вполне может статься, что все эти упражнения юного вивисектора имеют определенный смысл. Я повернулся к столу: Пьюл не терял времени и, просунув огарок свечи в отверстия на месте ушей слона, спичкой поджег фитиль с обоих концов. По бокам слоновьей головы вспыхнули два одинаковых язычка пламени, на крышку стола закапал растопленный воск, а комнату наполнил резкий запах паленого каучука.

— Уиллис! — взвизгнула миссис Пьюл, морща нос от нестерпимой вони. Она подскочила пружиной, метнулась в спальню и тут же вылетела оттуда, истерично размахивая деревянным вальком, а ее сын, внезапно охваченный раскаянием, принялся громко выть, хныкать и стенать на все лады. Затем он сменил тактику и, завопив: «Пожар! Горим!», бодро запрыгал вокруг стола и кресла, колотя по слону кепкой и не забывая при этом сопеть и хихикать. Женщина, едва не падая, гонялась за Уиллом, норовя треснуть его вальком, но тот вновь и вновь ускользал от ударов.

Отталкивающая картина! Надеюсь, что, пока живу, никогда больше не увижу подобного. Вскочив, я бросился к выходу, рассчитывая улизнуть под шумок, да не тут-то было: дверь оказалась заперта, а мать с сыном дружно ринулись за мной, причем один рассекал воздух лезвием бритвы, а другая крутила над головой своею деревяшкой.

Не в силах придумать ничего другого, я рассыпался в извинениях:

— Прошу меня простить, мне так жаль, так жаль…

И при этом быстро шарил глазами по комнате, пытаясь найти хоть какое-то орудие самозащиты, но не встречая поблизости ничего более подходящего, чем подушечка на кресле. Полагаю, если бы мне удалось добыть что-либо увесистое, я расколошматил бы обоих в лепешку, а затем со спокойной совестью держал бы ответ за свое преступление. Во всей Англии не нашлось бы суда, который не оправдал бы меня при взгляде на эту пару безумцев и уж тем более — после вскрытия половиц в их лондонском доме.

Они придвинулись на шаг.

— Я знаю правду! — завопил я и бочком отступил, прижимаясь к дальней стене. Вопль не имел особого смысла, поскольку правды в моей голове было не более, чем имен вымышленных мною родственников, — и однако же этот крик отчаяния их остановил. По крайней мере, миссис Пьюл замерла без движения. Сын же полностью вошел в роль неисправимого ребенка и теперь расхаживал взад-вперед, косясь на меня одним глазом, как пират. Мать внимательно следила за ним и, улучив момент, шарахнула Уилла по заду вальком, одним быстрым ударом едва не отправив сына кубарем, вместе с бритвой и всем прочим, в только что оставленное мною кресло.