Машина Наказаний

Валуи теперь встречались часто, я поддавал их ногами, как футбольные мячи.

Вдруг из-за деревьев раздались те слова, которые мне почему-то всегда было стыдно слышать, и на поляну вышли двое. Разбойники - в майках, на руках надписи и рисунки, а в глазах словно поселились чертики из книжки.

– Дай закурить,- хрипло сказал один из разбойников, тот, у которого чертики были побольше.

– Не курю,- глухо ответил отец.

– А что ж так?

– Не курю я, ребята,- повторил отец, как-то странно посмотрев на меня.

– А мы видели грибы,- вспомнил тот, у которого чертики в глазах были поменьше.- Тут, неподалеку. Пойдем, покажем.

– Ну что вы, парни, не стоит. Мы как- нибудь сами.

– Да здесь два шага всего!

Отец пожал плечами, и мы пошли следом за разбойниками.

– Вот!

Это были валуи.

Разбойник, у которого в глазах были маленькие чертики, принялся резво наполнять нашу корзину валуями, выдирая их из земли прямо с черными корешками, и я с изумлением увидел, как отец наклонился и тоже стал срезать валуи своим особенным самодельным ножичком.

– Вот и все,- сказал отец, с улыбкой приподнимая корзинку.- У, и не унесем. Спасибо, вам, ребятки!

Он пожал разбойникам руки и те ушли, растворились в лесу, словно их и не было никогда.

Отец поставил корзинку и, прислонившись к дереву, задумался. По его лицу бежали влажные капельки пота.

– Ну что, Володя, пойдем потихоньку,- встрепенулся отец, когда я уже собирался поторопить его. Он поднял корзину и вытряхнул валуи в траву.

– Папа, они на большую дорогу пошли?

– Что?

– Но ведь это были разбойники?

Отец не ответил, лишь улыбнулся, но совсем не весело.

Мы подходили к дому, когда сумерки уже влили в воздух прохладу, я нес букет полевых цветов, а в руках у отца была пустая корзинка.

СМЫСЛ ЕГО УЛЫБКИ

В Т... мне случилось поработать в так называемой "комиссии по конкурсу" при областной администрации.

Конкурс был, если можно так выразиться, творческим, а потому интересным для меня, и я почти не замечал зноя, придавившего провинциальный Т... в то лето. Комиссия состояла из меня, окончившего три курса мехмата П....ского университета, да Сашки Войлокова, окончившего архитектурный институт в Москве.

Мы должны были к августу выбрать макет будущего памятника писателю Щедрину, весьма чтимому в интеллигентных кругах Т...

Август был на носу, а претендентов пока было двое - местный скульптор Нигольшин и московский корифей Цхилеули. Гипсовый макет Цхилеули, кстати, уже стоял в нашем с Сашкой кабинете - его только сегодня привезли на машине.

Это была массивная грозная работа.

Для меня было очевидно, что Цхилеули отнесся к провинциальному конкурсу спустя рукава: Щедрин в его исполнении оказался похожим на гоголевского персонажа Собакевича, с такими же "необработанными" чертами лица и бессмысленными глазами.

А ведь мы выбирали памятник для центральной площади Т... , и лично мне хотелось, чтобы он был хорошим.

– Саш, поехали к Нигольшину,- предложил я.

Войлоков допил кофе и поставил чашку на стол.

– В Архипово? Уволь...

Он лениво потянулся, кряхтя, и достал сигареты. Закурил, стряхивая пепел прямо в чашку, из которой только что пил.

А ведь и в самом деле Нигольшин живет в Архипово - далеко... Я представил раскаленный от зноя тряский автобус, удушливо-тоскливые разговоры старух, но, посмотрев на беспомощный макет Цхилеули, которому, я почему-то не сомневался, место разве на детской площадке, взял свой портфель из черной потрескавшейся кожи и вышел из кабинета.

Сашка недоуменно хмыкнул мне вслед.

Пока деревенский автобус ехал по улицам Т..., окруженный новыми или не очень иномарками, то, горбатый и шершавый, казался сам себе динозавром и, чувствуя свою устарелость, жался к обочине, боясь выпустить из недр столб едкого дыма.

Но когда, словно прекрасная книжка, распахнулись поля, автобус радостно задрожал, пукнул и поехал быстрее, подняв пыльную тучу.

Несколько старух с широкими корзинами у ног громко обсуждали сегодняшний день на рынке - кому что удалось продать. Продать, похоже, удалось немного, и они сердились, ругали городских.

Солнце светило, но было уныло,-

Вспомнился стишок. Кто же его сочинил?

– Эй, там,- шофер повернул небритое лицо.- Кто до Архипова?

Оказалось, я один. Пройдя мимо старух, я вылез из благодушно растворенной пасти автобуса.

Бугор зарос луговыми цветами и - почему-то стало досадно - я не знал их названий. Слева начиналась березовая роща, солнечная, как на картине Куинджи.

Архипово лежало внизу - серые крыши с торчащими кое-где антеннами.

Когда я подходил к первому в деревне дому, из-за забора залаяла мохнатая собачонка - рыжая и тощая. Вышла женщина, чем-то неуловимо похожая на свою собаку.

– Скажите, где здесь скульптор Нигольшин живет?

Женщина с удивлением посмотрела:

– Алкаш он, а не скульптор! Вон, третий дом!

Слегка обескураженный, я подошел к указанному дому, если эту полуразвалившуюся, обросшую лопухами и крапивой, халупу можно было назвать домом.

– Хозяин!
– крикнул я и вошел в калитку.

Тропинка была еле видна из-под разросшихся сорняков и сплошь усыпана перезрелыми сливами, склизко запевшими под ногами.

– Да? Кто там?

Робкий и даже застенчивый голос.

– Вы Нигольшин?

– Я, заходите.

Рыжая соседка, похоже, сказала правду. Я с моим невеликим жизненным опытом уже научился безошибочно определять испитых людей: слегка подрагивающая нижняя губа, ненормально розовая и ровная кожа, но главное - слезящиеся, блеклые глаза.

Нигольшин был именно такой. Хотя одет чисто, даже, пожалуй, прилично - голубая рубашка и черные фланелевые брюки.

– Я только что из магазина,- сказал он, точно извиняясь.

На вид ему было не больше сорока. Лицо широкое, добродушное, нос маленький, и ни следа растительности на щеках. Добавить бы ему килограмм сорок массы тела, и был бы вылитый Обломов.

– Андрей Сидоркин, я из комиссии по памятнику.

– Илья,- слегка икнув, ответил он.- Присаживайтесь.

Да его и зовут, как Обломова! Я присел на шаткий стул, обитый войлоком, таким грязным, что мне показалось, будто я прилип к этому стулу и теперь вовек не сойду с места.

– Это ведь вы прислали заявку?

– Учитель наш, Иван Антоныч, - чудак человек,- буркнул он и вышел во двор.

Изнутри халупа была еще тоскливей, нежели снаружи - закопченные бревна и потолок, пол с выщербленными досками, вдоль стен - караул из пустых бутылок. Мебель - три стула, стол, накрытый клеенкой, буфет, все тяжелое, грязное, заставляющее думать о крысах и тараканах.