Машина путает след. Дневник следователя. Последняя встреча. Повести

— …Ну, остальное вам известно, — закончил рассказ полковник.

Действия Скорпиона поразили меня своей жестокостью,

— Якуб Розыкович, объясните, пожалуйста, куда Скорпион вез Мамасадыка и Кумрихон? — спросил я.

— Разве не ясно? — поднял брови полковник.

— Нет.

— Этого человека не зря зовут Скорпионом, — вмешался Исмаилов. — Он жалит всех, кто становится на его пути.

— Разве Мамасадык и Кумрихон…

— Нет, эти ему не мешали. Он решил уничтожить их, чтобы отвлечь от себя внимание уголовного розыска. Ему, очевидно, была известна наша версия.

— Будто Кумрихон замешана в краже?

— Да.

— Кажется, эту версию разрабатывали вы, — не утерпел я, чтобы не подпустить майору шпильку.

— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — нисколько не смутился Исмаилов. Я снова не выдержал:

— Ошибки ошибкам — рознь! Если человек часто ошибается, то не значит ли это, что он вообще не способен делать правильные выводы.

— Может быть… К счастью, у нас таких людей нет, — задымил папиросой майор.

Розыков взглянул на меня, в его глазах прыгали чертики.

— Итак, что еще интересует вас?

— Почему Скорпион решил вернуться в город? — спросил я. — Ведь он мог разбить машину где-нибудь в степи. Полковник позвонил, в кабинет вошла секретарша.

— Скажите, чтобы привели Ягодкина… Сейчас он сам ответит на ваш вопрос.

— Как? — удивился я. — Разве Скорпион арестован?

— С утра здесь… Его задержали в аэропорту капитан Зафар и оперуполномоченный Кадыров, — не без гордости сообщил Розыков.

Открылась дверь: в кабинет вошли двое — милиционер и мужчина в штатском. Я хотел увидеть зверя в облике человека, таким представлялся мне Скорпион. Таким он должен был казаться каждому. Поэтому в первое мгновение я растерялся. Внутри все протестовало; нет, это не Скорпион, твердил я, не того поймали, не того…

Мои товарищи доказывали, да и в книгах я читал, что преступник отличается от честных людей не только своими убеждениями, но и внешностью: обязательно имеет какой-нибудь физический недостаток. Чаще всего — это спившийся верзила с низким лбом и скошенным подбородком.

Ягодкин своим видом опроверг подобное представление о преступнике. Пользуясь следственной терминологией, можно было бы так описать его: высокий рост, стройная фигура, короткие, черные, как смоль, волосы, волевое лицо с прямым тонким носом и прищуренными карими глазами. Красив, хорошо одет, приветлив.

— Рассказывайте!.. — потребовал Розыков, как только Ягодкин сел на стул у пристолика.

— Что именно? — поднял голову Скорпион. Он улыбался, дружелюбно рассматривая полковника.

— Можете начать с начала, — разрешил Розыков.

— О, это длинная история, — сощурился Скорпион. — Сейчас мне не хочется говорить. Позвольте, — он достал из кармана черные очки и одел их.

Почему-то уснувшая или сбитая первым впечатлением ненависть к Ягодкину, вскипела во мне с новой силой. Он еще рисуется, шутит. Он — ранивший Наташу! Я готов был броситься на Скорпиона и избить его. Нет, задушить собственными руками.

Разговор Розыкова с Ягодкиным я затрудняюсь передать. Несмотря на все мои усилия, я не мог сосредоточиться: вопросы и ответы проходили мимо моего сознания. Так случается с человеком, когда он, получив внезапный удар, остается наедине с самим собой. Он все слышит и все видит, но ничего не фиксирует.

Скорпион, кажется, ответил, почему решил возвратиться в город. Ему кто-то помешал: то ли работники милиции, то ли колхозники.

Одну фразу я запомнил хорошо:

— Черт возьми. Я не думал, что ваша собака напала на мои следы. Если бы не она, я бы теперь был далеко, Впрочем, еще все может измениться.

Когда увели Скорпиона, я успокоился. Мне хотелось обменяться впечатлениями с Розыковым, но едва я задал ему вопрос, как вошла секретарша и доложила о старшем лейтенанте Воронове.

Мы весело переглянулись. Полковник даже встал и громко забарабанил пальцами по стеклу, лежавшему на столе..

Я много слышал о Воронове и даже как-то привязался к этому искреннему человеку и хорошему другу Наташи.

Воронов вошел в кабинет. Это был высокий молодой человек с голубыми глазами и немного вздернутым носом. Он внес в кабинет шум и оживление, я невольно подумал: теперь бы Наташа полюбила его… Сам не знаю, почему эта мысль пришла мне в голову.

— Сколько лет, сколько зим, — воскликнул Исмаилов и схватил Воронова за руку.

— Здравствуйте, товарищ капитан… О, извините, — улыбнулся Воронов, — вы уже…

— Все течет, все изменяется…

Старший лейтенант подошел к Розыкову. Полковник протянул руки и горячо обнял Воронова за плечи.

— Вот ты какой стал!.. Ну, здравствуй, здравствуй! Какими судьбами?

— Разве вы не знаете?.. — Взгляд Воронова потух. — Товарищ полковник… Якуб Розыкович, да как же!.. Ведь Наташа… Ну, зачем вы разрешили ловить ей этого… Якуб Розыкович, — он волновался и не находил нужные слова. — Ах, Якуб Розыкович…

Наташа, увидев нас, улыбнулась. На ее впалых бледных щеках появился легкий румянец. Она была счастлива.

— Алеша, ты?

— Я, Наташа, я, — засиял Воронов. — Ну, как ты? Тебе больно? Наташа…

— Ничего, Алеша… Хорошо…

— Она перевела взгляд на меня:

— Ты у мамы был?

— Не беспокойся, она хорошо себя чувствует. — Я на секунду замер, подавшись вперед, и услышал, как в груди радостно затрепетало сердце. — У тебя хорошая мать, Наташа!

— Спасибо.

— Тебе что-нибудь принести?

— Не надо… Алеша, — позвала она, — ты, кажется, был в Самарканде?

— Приехал… Вот, — он взглянул на меня, потом на Наташу, и ему очевидно стало все ясно. — К тебе… Услышал…

Она слабо кивнула головой:

— Благодарю… Я рада…

— Наташа, знаешь, — громко сказал Воронов. — Поздравь меня: я женюсь!

— На ком? То есть, прости, — прошептала Наташа. — Поздравляю… Надеюсь, пригласишь на свадьбу.

— Приглашу!.. Ты только скорее поправляйся. В палату вошли Розыков и Исмаилов.

— Ну, как, Наташа? Дышим? — весело спросил майор.

— Да, кажется, дышу.

— Ты извини нас, Наташа, — заторопился Розыков. Он положил на тумбочку несколько свертков. — Тут тебе от друзей. Всех не пускают сюда. Ну-ну, не вешай носа. Мы еще повоюем!

Все ушли. Я остался у ее постели один.

…Это было три с половиной года тому назад. О чем мы тогда говорили? Удивительно, я запомнил самые незначительные подробности встречи Наташи с Вороновым, а вот, что делал сам, позабыл.

Может быть, я ничего не говорил? Сидел и молчал? Ей было тяжело, о чем я мог говорить?