Машина снов

– Перестань! – крикнул Хубилай.

Марко очнулся от наваждения. По его ладоням стекала кровь. И вся закованная в металл грудь императора сочилась его кровью.

– Что с тобой? – с беспокойной нежностью в голосе спросил император. – Что ты делаешь?

С ладоней Марка капала неправдоподобно алая кровь. Она стекала вниз тоненькими вязкими нитями из десятков мельчайших проколов и вдруг застыла, подчинившись императорскому окрику. Стоявший поодаль седой сотник побелел от страха. Между Марком и императором было около десяти шагов. Но кровь текла из ладоней Марка, вилась десятками тоненьких струй по груди богдыхана и застывала, подчиняясь каким-то колдовским силам, свисая с Марковых ладоней тончайшими, словно шёлковыми, алыми нитями.

– Я…

– Ты всё ещё там?

– Не знаю… возможно, какая-то часть меня… Я чувствую себя ужасно разбитым, больным… Мне трудно себя контролировать… Простите, Кубла-хан…

– Подожди оправдываться, мой мальчик, – Хубилай повернулся к сотнику и резко спросил его: – Как тебя зовут?

– Кончак-мерген, – побелевшими губами ответил нойон.

– Назови его имя, мой мальчик, – ласково попросил император, вглядываясь в лицо Марка. – Прикрой глаза и позови его. Давай…

Марко подался плечами назад, в прозрачную горячую пелену, мгновенно окутавшую его, и шёпотом произнёс имя сотника на мун- гальском. Внезапно он увидел мир сквозь наконечник неровной стрелы, выструганной неумелой рукой ребёнка, стрела летела прямо в кожаную занавесь, прикрывавшую вход в огромную юрту, беззлобно ругнулся женский голос, шумно проскакал огромный конь, щёку ожёг удар, обида, жуткая обида, отец, мама, брат, какие-то люди, обрывки голосов, взгляд наткнулся на деревянный щит, ещё на что-то, но Марко смёл зыбкую преграду и ворвался в юрту, оказавшуюся внутри огромной и высоченной, как самая высокая башня, там на лохматой овечьей шкуре замерзал скорчившийся от ледяного ветра чумазый мунгальский ребёнок.

Марко мотнул головой.

Сотник лежал, скорчившись на земле так же, как этот маленький мальчик, и в голос плакал, что-то повторяя на почти непонятном наречии.

Марко сжался и выплюнул плясавшее внутри него имя. Ффффффу.

Сотник сел на земле, отирая слёзы. Его сотрясали рыдания.

– Что ты сделал? – строго спросил Хубилай.

– Я нечаянно выстрелил. Я поспорил с пацанами, что стрела долетит. Я никого не хотел поранить, тем более брата, – торопливо затараторил сотник, по-детски шепелявя, и вдруг осёкся, потихоньку приходя в себя.

Хубилай снял с пальца одно из колец и небрежно бросил нойону. Тот жадно поймал сверкнувшую жёлтую искру. Марко удивлённо осматривался. Юрта, пропахшая кислыми кожами и молоком, растворилась без следа. Голова ныла, как один огромный дырявый зуб.

Хубилай удовлетворённо хмыкнул.

– Я бы попросил тебя назвать сейчас имя моего сына… о котором мы говорили только что, – осторожно сказал император, – но боюсь, что сила, с которой ты ещё не умеешь справляться, разорвёт тебя изнутри. Как ты себя чувствуешь?

– Всё болит. Как будто я был девственницей и меня отымел отряд конников. Вместе с конями, – пусто проговорил Марко, еле шевеля сухим ртом.

Хубилай захохотал, хлопая себя по коленям. Он смеялся долго, и с ним, казалось, смеялись деревья, ивы, пагоды и весь дворец. Окончательно оклемавшийся сотник вторил ему басовитым хохотком. Император внезапно бросил в Марка комочек песка, и тот молниеносно поймал его у самого кончика носа. Хубилая обуял новый приступ хохота, терзавший его, пока он не зашёлся глухим гавкающим кашлем.

Хубилая унёс паланкин, а Марко всё сидел на облицованном камушками берегу пруда, тупо глядя в воду. Он ничего не чувствовал, кроме сумасшедшей усталости. Вода немного посветлела за последние дни, и косые зелёные колонны солнечных лучей, терявшиеся в глубине водорослей, играли всеми оттенками самоцветов от насыщенного изумруда до слабого зелёно-голубого берилла. Марко бросил в воду камушек, и огромный старый карп поднёс усатую коричневую морду к самой поверхности воды, приподняв её, но так и не прорвав гибкую водяную плёнку. Суетливая водомерка соскользнула с водяной горки и запрыгала по разбегающимся от камушка кругам. Карп нечеловечески холодно смотрел на Марка, и от этого взгляда по коже побежали мурашки. Марко потянулся за другим камушком, и карп плавно скрылся в глубине, погрузившись спиной в тень, но так и не отведя взгляда.

Ощущение туманане проходило, точнее, Марку не составило труда вызвать его в себе снова, таким ярким запомнился ему полёт между двумя океанами сна. Стоило лишь вызвать в памяти голоса, влажное ощущение горячего ветряного потока на лице, и вот уже белый солнечный свет прогнал тени, окрасив всё окружающее пространство в оттенки лимонного и нежно-кремового, а там, где тени казались особенно густыми, теперь лежали прозрачные янтарные мазки. Демоны,сказал Марко.

Они пришли внезапно. Точнее, они не пришли. Они возникли, словно проступив сквозь привычные очертания двора. Возникли так же, как тени незаметно появляются после полудня, накладывая на окружающие предметы свои очертания, такие легкие вначале и такие резкие под вечер. Они пришли мягко, но неудержимо, подобные наступлению сумерек, но не синие, как вечерний воздух, а пурпурные, как обратная сторона век, когда слишком сильно зажмуришься.

Они оказались совсем рядом. Так близко, что Марко захотелось спрятаться от ужаса хоть куда-нибудь, он готов был забиться в любую, пусть даже самую маленькую щёлочку. Но когда они пришли, он понял, что прятаться некуда. Они не пришли.Они были.Везде. Они были всегда. Здесь. Там. Повсюду. И слово, камушком брошенное Марком на поверхность мира, заставило их подплыть ближе к той незримой границе, что отделяла нашу повседневность от их адского мира, мира криков, мира чудовищных страстей, мира непереносимой боли.

Он видел их. И он знал, что сейчас не спит. Это не сон. Ощущение тумана, характерное для сна, ушло, и в беззвучно повисшей кристальной чистоте он видел их ворочающиеся расплывчатые формы, с каждым мгновением приобретавшие всё более жуткий облик.

Демоны.

Он заворожённо смотрел на то, как проявляются их стонущие от иссушающих страстей тела, дикие, нелепые, неестественные, страшные, неистовые, полные такой силы, какая, наверное, движет планеты.

Не кричи. Шепнул глубоко внутри смутно знакомый голос.

Только не кричи.

Воздух сипло рвался сквозь голосовые связки сумасшедшим визгом, но Марко в ужасе давил его, глотая, как подступающую блевотину.

Не кричи.

Кто это говорит? Мама?

МааааамааааааааааааааААААААААА !

Сухое, раздирающее горло сипение вырвалось наружу из пересохшего рта, и в ответ вся пурпурная масса сплетённых тел пришла в движение. Звук, начинавшийся как шипение, перешёл в визг. И они слышали его. Марко отчётливо увидел тонкую, совершенно прозрачную плёнку, чуть радужную, слабенькую и похожую на пузырёк слюны. Он видел, как напряглась эта невыносимо тонкая, почти несуществующая мембрана, а они давили на неё, давили так, как могли бы давить тектонические плиты, давили, как могла бы давить магма, взрывающая земляную твердь вулканами-убийцами. Плёнка таяла на глазах, и отдельные фрагменты длинных чужеродных этому миру тел почти прорывались сквозь неё, словно только что родившиеся младенцы, измазанные кровью и не освободившиеся от пузыря плаценты.