Машка как символ веры

– Вера, нам Светкины родители одолжить уже не смогли. А у бабушки ее откуда?

Даже не сказав трогательного «от верблюда», Вера пошла звонить. И через пять минут убежала. Ей было просто стыдно, что и ей отказали. Я понимал, что есть варианты совсем неприятные, но если что, придется и туда обратиться.

Тут кто-то стал открывать входную дверь, и в проеме показалась рука с ногтями, накрашенными истерично розовым лаком, вцепившаяся в четыре сотенных долларовых бумажки.

– Вера, откуда у тебя такой похабный лак? – спросил я, забирая деньги.

– Мне Светка дала накраситься, а что? Классный лак. Ладно, я пошла, она меня ждет на лестнице.

– Вера, а как позвонить Светиной бабушке? Я хочу ее поблагодарить и договориться о сроке возврата денег. Ты сама понимаешь, эта ситуация случайная, и ты не должна расстраиваться по этому поводу.

– Я не расстраиваюсь. Про деньги она сказала, что отдавать не надо, это все равно на добрые дела. А позвонить можно по телефону. Светка же у нее живет. Ты номер знаешь.

Дверь хлопнула. Вера ушла. Я и не знал, что Света живет с бабушкой, у нее полный комплект, скорее, боекомплект родителей. Ира говорила, что на школьные собрания они всегда ходят вдвоем, и даже за руки держатся. Такие положительные. А девочка у бабушки? Ну, в принципе это дело не мое.

По телефону мне ответил голос старого курильщика.

– Ты меня послушай, я жизнь прожила. Все хотела куда-то успеть. Перехитрить всех. Детей своих учила не упустить ничего, все при себе держать. А сейчас уж ничего не хочу. И помочь-то ничем не могу. Вот как Гулька, моя старшая дочь, умерла, я ее квартиру продала и понемножку, на разные дела деньги посылаю. Пусть Гульке на том свете это зачтут и в рай направят. Я-то чувствую, что не там она. Молодые на меня за квартиру так обозлились, что и не разговаривают до сих пор. А Светка ко мне перешла. Ты не вздумай мне ничего отдавать, это деньги не мои. А с Машечкой твоей хорошо все будет. Я и на картах смотрела. Если вдруг на что еще будет надо, скажи, Гулечкины денежки помогут.

Потом она мне рассказала новую серию бесконечного сериала, наполненного акушерско-гинекологическими проблемами. И отключилась. Да, оказывается, что в моем возрасте можно удивляться не меньше, чем в детстве.

Мама

В детстве у нас не было йогуртов, Барби и фломастеров, чтобы ими рисовать на футболках. Эти мысли занимали меня по ночам, в первый месяц Машкиной болезни, когда мы лежали с ней в больнице. Спать я все равно не могла. Следила, дышит Машка или нет. Потом я не спала из-за усталости. Потом потому что подружилась с Сашиной мамой, и мы с ней не спали вместе.

Через месяц я увидела в зеркале старую, морщинистую и уставшую тетку. Так как за это время я чуть-чуть стала привыкать к тому, что случилось, то мысль, что Машка каждый день видит меня такой, была обидной, что ли. Главное, оказалось, что мне некому об этом сказать, я и не очень понимала, что сказать. Что у меня морщины? Что за месяц меня муж ни разу не приласкал? Как об этом можно говорить, когда вокруг такое? Жорик весь был как ушибленная коленка, только слезы и просьбы записать все на бумажке, а то он забудет. Мать готова сутками читать нотации. Вере? Что она поймет? Подруги за долгую супружескую жизнь подрастерялись.

И я рассказала врачу.

Лечащий врач

Рассказала мне о том, что жить не хочет, что сил нет. И хоть ей стыдно, но она сдается. Передо мной стояла довольно молодая, уставшая от боли и тоски женщина. Она была ненамного старше меня.

– Вдруг я ее больше не люблю, если об этом думаю?

– Любите, конечно любите. Все пройдет. Но вам нужно отдохнуть.

– Как? Где? А Машка?

– Вы знаете, за два часа ничего не случится. В вашей палате Саша с мамой. Мама посмотрит за девочками.

– А куда я пойду?

У меня было чувство, что я ныряю в глубокий колодец. Никогда нам не рассказывали, что нужно говорить родителям, если они не хотят жить и боятся разлюбить детей. Настоящим родителям. Для которых это не минутная истерика. Да, и тем, у кого минутная, тоже.

– Вы пойдете в салон красоты, где самые лучшие мастера и хорошая музыка. Вам сделают маску для лица и массаж бесплатно, я договорюсь. Когда приедете домой, то все увидят, что несчастье не сделало вас профессиональной страдалицей и вы продолжаете жить. Это важно не только вам, но и тем, кто рядом с вами. Без вас ни с Машей, ни с Верой, ни с Георгием ничего хорошего не будет. Вы – веселая, значит, все хорошо. На каждую вашу улыбку они ответят смехом. На каждую новую морщину – слезами. Нам с вами слезы не нужны. Собирайтесь.

Мама

«Собирайтесь». Тоже мне совет. Никуда я не поеду. Вдруг я поняла, что испытываю сильные чувства. Кроме тоски, в последнее время ко мне приходили лишь уныние и печаль. А здесь бегом, без дороги, неслась злость. И умирать расхотелось. Наша врач помнила, как зовут всех моих домочадцев. Я знала, что у нее маленькая дочь, учится в начальной школе, ее иногда приводят в ординаторскую делать уроки. И слышала, как мама-врач ей говорила:

– Ты посиди здесь пока одна, я должна посмотреть детишек, которым сейчас плохо.

В другом конце коридора, в кабинете заведующей, так же воспитывался еще один ребенок. Девочка была чуть старше, наверное, играла на виолончели, потому что часто ее привозили с портфелем и большим, в ее рост, футляром. И сидели эти горемыки по разные стороны коридора, набираясь своего детского опыта ответственности и раннего взросления.

Мы, конечно, с мамами врачей обсуждали. Это понятно. Слишком многое от них зависело. Про нашу ни разу никто не то что плохого, даже нейтрального слова не сказал. Только хорошие.

Одну историю рассказывала про себя мама Лена. Их лечили в обычной больнице от воспаления легких и вдруг выяснилось, что это совсем не воспаление, а уже метастазы в легкие. И тут же вечером нашли машину и привезли в детскую онкологию. Здесь был уже и отек легких, и клиническая смерть, но Татьяна Владимировна, наша врач, которая дежурила в ту ночь, девочку спасла. Всю ночь она от ребенка не отходила. Когда к утру Сонечка порозовела, Лена спросила: «А когда врачи придут?»

– Ты понимаешь, – оправдывалась потом Лена, – я не могла поверить, что так может быть. Она всю ночь, всю ночь и мне теплое словечко, и Сонечке. А сама такая молодая, такая хрупкая. Ты думаешь, она обиделась?

Я честно сказала, что не обиделась. Она слишком умная и опытная, чтобы на это обижаться. Сонечкина мама навсегда поверила, что Татьяна Владимировна – врач на все времена, и старалась задать ей даже не очень важные вопросы, на которые сама знала ответы.

Я пошла к Машке. На ней была уже испачкавшаяся майка, которую я надела часа три назад. Такие же вещи с вечно перепачканной едой грудью были у нее в детстве, несмотря на всякие слюнявчики.

– Маша, что тебе купить из игрушек?

Дочь ответила мне привычным взглядом королевы в изгнании: