Маска Владигора
Шрифт:
7. Тысяча бесполезных самострелов
Хоть и тучен был Бадяга и не привык бегать, несся он, однако, по подземному ходу так быстро, что, наверно, и волк бы не угнался за ним. Кожушок и шапку сбросил, о кинжале и факеле, оставленных на ступеньках лестницы, далее и не вспоминал, бежать приходилось в полной темноте, поэтому, чтобы не разбить себе голову на поворотах, руки вытягивал вперед. А сердце от радости так и стучало. Не верилось ему, что из передряги вышел живым и даже невредимым, если не считать неглубокой раны на руке. Бежал и о себе с уважением немалым думал, представлял, как станет описывать свои подвиги Владигору, Любаве, Путиславе. Жалел, что не будет рядом и баб-разбойниц, —
Вот наконец-то добежал — свет вдалеке увидел, струившийся сверху. Поднялся по ступенькам и — рухнул прямо на руки Владигора, обессиленный, весь в поту, с головы до ног кровью залит. Стали растирать ему виски — снегом растирали, меда крепкого, хмельного в рот влили, и скоро ожил Бадяга. Владигор и Велигор, под руки поддерживая, повели его, расслабленного, как после хворобы долгой, туда, где расположились остальные. Увидел Бадяга, что дружинники, покуда он отсутствовал, времени даром не теряли. Отрыли с десяток землянок, крытых бревнами и дерном, сверху обсыпали снегом, чтобы издалека не видно их было. В одну из таких землянок и провели Бадягу.
Тепло здесь было, — меж валунов горел костерчик. Вокруг Бадяги, укрытого тулупом, расположились братья, Любава, Путислава и Прободей.
— Ну, рассказывай… — потребовал Владигор, желавший поскорей узнать, что делается во дворце.
Не стал повествовать дружинник о привидениях, встретившихся ему в подземном переходе, — сам не верил во всамделишность их. Но, не забывая и малой подробности, поведал обо всем, что случилось с ним на подворье да и во дворце. Не забыл и о кошке рассказать, перекусившей жилу на шее Солодухи.
— Может, рысь была? — недоверчиво взглянул на Бадягу Владигор. — Не видел прежде, чтобы кошки людям шеи грызли.
— Да что ж я, рысь от кошки не отличу? — обиделся Бадяга. — Но сужу я так: не простая это кошка, знала она меня, вот и вступилась…
— Ладно, дальше говори, — повелел князь синегорский.
Тут уж, когда дошло до описаний собственного удальства, Бадяга красных слов не пожалел. Не двадцать, а сорок воинов борейских отправил он туда, откуда людям уж нет возврата, и так подробно, так красочно все описал, поглядывая при этом не на Владигора, а на женщин, что слушатели лишь дивились, не подозревая прежде в дружиннике Бадяге такого мужества, отваги и силы богатырской.
— Короче, — закончил воин, — на сорок человек меньше стало борейцев во дворце, но скажу тебе, княже, что осталось их еще около тысячи, — уйма их, что вшей у нищего!
— И, говоришь, все с самострелами? — голосом глухим спросил Владигор, нахмурясь.
— Все! На крепостных помостах расположились, смотрят меж зубцов, и у каждого — самострел. Скажу тебе еще, что весьма искусны они в стрельбе, навострились в оном деле. Так что, если и проберемся мы на подворье, они со стен нас, как зайцев, перестреляют, а другие, как тараканы, изо всех щелей дворцовых повылезут да и в бой пойдут. И что за люди! На борейцев даже и не похожи. Звероподобные, и лают, точно собаки, — ни слова не понять. Где Крас и Хормут таких набрали? Не иначе как из диких лесов позвали сволочь всякую, чтоб им служили. Ну вот вся моя разведка. Не серчай уж, если не больно-то веселые вести принес тебе.
Владигор молчал. С чего бы это стал он сердиться на Бадягу? Знал он и без того, что, коль уж заняли борейцы дворец ладорский, то постараются его сильнее укрепить, силы нагонят туда немалые. О другом печалился князь Синегорья. Только сейчас понял он смысл слов Белуна, предупреждавшего его когда-то, что не стоит миру новое оружие давать. Вот надумал Владигор за счет самострелов стать сильнее борейцев — тщеславие его и сгубило: на ристалище отправился и ради женщины изобретение свое в руки врагов передал — подарок сделал!
—
Сам я во всем виноват! — откровенно вдруг признался Владигор. — Говорили мне: «Не езди в Пустень, не вози туда самострел!» Нет, не послушался, погнался за рукой Кудруны, не ведая, что дурманом чародея, а не любовью был я опоен!Любава строгим голосом прервала речь брата:
— Но ведь она-то тебя любила, больше жизни своей любила! Неужто ее забудешь?
Ничего не ответил Любаве Владигор, только долго-долго посмотрел в глаза ее, надеясь, что все поймет сестра и его простит. Не было сейчас в его сердце иных чувств, кроме любви к отчизне. Помолчав, сказал:
— На вопрос твой я после дам ответ, когда Ладор снова нашим будет. Сегодня ночью, нет, завтра утром пойдем на приступ через ход подземный!
Велигор с большим сомнением промолвил:
— А не попадем ли в капкан борейский? Что если проведали враги о подземном ходе? Нетрудно им, уверен, тогда сообразить, что только там и сможет проникнуть на подворье Владигор, если уж замыслил такое дело. Появление Бадяги для них — вернейшее доказательство твоего желания дворец себе вернуть. Не дурак же Крас, испытал уж я на себе его коварство!
Тут Прободей высказался:
— Послушай, княже, стоит ли так спешить? Не лучше ли воздержаться от приступа прямого? Даже если и не прознали борейцы о ходе тайном, то с полусотней воинов нам их не одолеть. Сам считай: на каждый наш меч по двадцать борейских мечей и самострелов приходится. Пусть каждый наш дружинник вдвое сильнее ихнего, даже, может, втрое, но все равно, когда на тебя зараз два десятка лезет, затылочек почешешь да призадумаешься.
— Верно Прободейка говорит, — кивнул Бадяга. — Что, княже, хочешь голову сложить? Тогда будут борейцы вечно Синегорьем править и Любаву к власти не подпустят. Мой тебе совет таков: коль ты прежнее свое обличье вернул, то кто ж из синегорцев откажется князем тебя признать? Ведь прогоняли урода, а не тебя! Вот и надо тихо-тихо в Ладор пробраться да по домам влиятельных людей походить, поговорить со всеми. Узнав, что ты вернулся, соберутся всем миром подданные твои, дворец обложат, вот и принудим борейцев к сдаче. Тихо, мирно, без крови и без потерь. Чего же лучше?
План Бадяги и в самом деле разумным Владигору показался, так же, как и речи брата и Прободейки. Окончательно склонила его к мысли поддержать Бадягу Любава, которая, вздохнув, сказала:
— Брат, пожалей себя, воинов побереги. Знаю, отчаянный ты, но силы неравны. Давай народ ладорский поднимать.
— Ну будь по-твоему, сестра. — Владигор кивнул. — Завтра попробую пройти через ворота. Если уж поднимать людей, то нужно им всем показать, что князь вернулся настоящий, а не урод…
Уже темнело, поэтому Владигор распорядился, коней укутав потеплее, всем дружинникам идти в землянки и спать до утра, а сам долго еще ходил между сосен, и на душе у него было уныло, точно уговорили его товарищи на дело нехорошее, пустое.
Когда рубился Бадяга в коридоре ладорского дворца, черная большая кошка, та самая, которая перекусила жилу на шее Солодухи, следила за дерущимися из темного угла. Светляками горели два круглых ее глаза, и вздыблена была шерсть на спине ее выгнутой. Когда же с боем стал пробираться Бадяга к лестнице, она, к полу брюхом прижимаясь, двинулась вслед за ним. Стремглав пронеслась вниз по лестнице, и, когда дружинник, не переставая наносить удары, выкатился на подворье и бросился к конюшне, кошка тоже побежала за ним и проскочила в конюшню через ей одной известный лаз. Видела она, как закрывал Бадяга ворота, как бежал к стойлу, поднимал крышку в полу. Едва скрылся он под землей, появились те, кто гнался за ним. Видела кошка, что безуспешными оказались поиски борейцев, злые, усталые побрели они назад, вложив в ножны мечи свои.