Маски лицедея

— Не надобно мне от тебя ничего, добрая женщина, — сказал я отчётливо, глядя на Горемыкину печально. — Вижу, что сердце твоё во тьме, и жалуешь ты не от души. Тяжёлый камень у тебя на ней лежит. Пока не снимешь, не возьму от тебя ничего.

Женщина застыла, глядя на меня в изумлении. Затем пожала плечами и пошла дальше. Но уже через три шага обернулась.

— Что-то прежде я тебя тут не видела, — сказала она.

— А меня тут раньше и не было, — ответил я. — И сегодня приходить не собирался. Только было мне видение одно.

— Какое? — жадно спросила Горемыкина.

Даже шажок назад сделала.

— Подсказали мне, что сегодня я тут сидеть должен. В это вот время. Теперь знаю, почему.

— Почему же?

— Тебя повидать должен был. Сказать тебе слово.

— Какое слово? — чуть помолчав, спросила женщина.

— Да ты его уже услышала, — я поднялся, отряхнул штаны. — Теперь пойду вот.

— Куда?! — всполошилась Горемыкина. — Подожди… Ты это… Неужели это всё, что тебе сказать-то велено было?

Мы встретились взглядами. Я выдержал паузу.

— Не всё. Но вижу я, что не готова ты пока остальное услышать.

— Нет-нет, я готова! — Горемыкина протянула мне руку, но дотронуться не решилась. Было видно, что она в смятении. — Кто с тобой говорил, мальчик?!

— Этого тебе знать не надобно. Пока, во всяком случае. Не время ещё.

— А когда скажешь? — быстро спросила она.

— Не знаю. Может, и вовсе не скажу. Сердце у тебя… не таковое, как надобно. И душой ты не к Спасителю стремишься. Очиститься тебе надо. Но не знаю, сумеешь ли… Больно тьмы много, — вдруг я поймал её за ладонь и запрокинул голову, уставившись в небо. — Вижу, вижу… Чернота одна… Нет, не скажу тебе ничего! Не могу!

И тут же грохнулся на землю, закатив глаза.

— Хорош! — прошипел старик едва слышно.

— Что же это! — испуганно воскликнула Горемыкина, всполошившись. — Приступ! Врача надо! Эй, Вова, Юра, помогите!

Я почувствовал, как меня подхватили крепкие руки, попытались поставить. Но я расслабил все мышцы, став, будто мешок с костями.

— Несите его в машину! — велела Горемыкина.

— Госпожа, вы уверены? — раздался грубый мужской голос. Явно принадлежал одному из тех, кто меня держал. — Это же обычный попрошайка.

— Не обычный он! — резко ответила Надежда. — Особенный! Божий отрок, милосердно посланный мне во спасение! Несите в машину, вам говорю! Быстро!

И меня потащили через площадь. Вскоре я уже полусидел-полулежал на заднем сиденье автомобиля. По обеим сторонам сели телохранители Горемыкиной.

— Куда прикажете? — удивлённо спросил новый голос.

Должно быть, шофёр.

— Домой! Вызову туда врача. Поезжай же, Пётр! Видишь ведь, плохо ему!

Машина тронулась. Ехать было недолго. Я изображал обморок ещё пару минут, а затем вдруг резко «пришёл в себя». Сел прямо, огляделся, пару раз недоумённо моргнул.

— Где это я?!

— Всё в порядке, мы едем ко мне домой, — оживилась Горемыкина. — Сейчас врача тебе вызовем, он тебя осмотрит. Всё будет в порядке. Тебе плохо стало, вот я и…

— Выпустите меня! — воскликнул я в отчаянии и рванулся к двери.

Один из телохранителей ловко поймал меня.

— Идти мне надо! — простонал я, неубедительно отбиваясь.

— Не волнуйся, врач тебе поможет! — испугалась Надежда. — Успокойся, мальчик!

— Не нужен мне врач, — сказал я, замерев и серьёзно глядя ей в глаза. — Не болезнь это. А божий дар.

Горемыкина растерялась.

— Ну-у… — протянула, не зная, что ответить. — Всё равно ведь не помешает.

— Нет! Не надо врача!

— Хорошо-хорошо, только не волнуйся!

Я сел на место.

— Идти мне надобно.

— Послушай… Позволь мне о тебе позаботиться, — волнуясь, сказала Горемыкина. Она практически умоляла. — Куда ты пойдёшь? У тебя есть родители?

— Нет. Умерли.

— Значит, ты сирота, — женщина почти обрадовалась. — Я тебя покормлю и отпущу, если ты захочешь уйти. Обещаю!

Я ей, конечно, не поверил. Но это значения не имело. Уходить я и не собирался.

Уставился на неё серьёзно и внимательно. Выдержал паузу.

— Жалко мне тебя. Сердце твоё будто в тисках, — тяжело вздохнул. — Ладно уж… Только ненадолго.

— Конечно! — обрадовалась Горемыкина. — Как скажешь.

Через несколько минут машина въехала в ворота особняка. Не слишком большого. Остановилась возле крыльца.

— Вот тут я и живу, — неуверенно сказала Надежда. — Пойдём?

Я вылез из автомобиля, потоптался возле него, словно не решаясь.

— Идём же, не бойся, — подбодрила меня Горемыкина. — Уйдёшь, как сам захочешь. Чаю попьёшь. С пирожными.

Мы двинулись по ступенькам. Дверь открыл камердинер. Удивлённо приподнял брови, увидев меня.

— Это гость мой, — быстро пояснила Надежда. — Божий человек. Мы в гостиной чай будем пить.

Она сама повела меня по дому, пока мы не добрались до небольшой комнаты с креслами.

— Вели принести пирожных, — сказала камердинеру женщина. — Садись же, вот сюда, тут удобно, — это уже было адресовано мне.

Я опустился в одно из кресел.

— Как тебя зовут хоть? — робко спросила Горемыкина, заняв другое.

— Юра, — ответил я, осматриваясь так, чтобы стало ясно: в подобном доме я впервые.

— Сколько тебе лет? — продолжала допытываться Надежда.

— Не знаю. Богато живёшь. А счастья нет. Так ведь?

— Нет счастья, — кивнула Горемыкина, помрачнев.

— Чувствую, что страдаешь ты сильно, — проговорил я, глядя на неё с сочувствием. — Это потому что дело не доделала. Вот и лежит оно у тебя на сердце камнем неподъёмным. Сколько ни молись, одними словами не сдвинешь его.

— Какое дело? — тут же спросила Горемыкина.

Я отвернулся.

— Не знаю, сказать ли…

— Скажи, Юра! Скажи! — воскликнула моя собеседница.

— Не время ещё, — обронил я, помолчав. — Не готова ты. Только чувствую, что любила ты сильно. Оттого всё и пошло.

— Откуда… Как ты это делаешь?! — опешила Горемыкина.

Я пожал плечами.

— Просто вижу.

— Ты же знаешь, что мне делать, да? — помолчав, вкрадчиво спросила женщина. — Милый Юра, скажи мне, пожалуйста!