Маски
Шрифт:
— А вы что, делегация? — меланхолично спросила секретарша, — Нет? Тогда зачем вы говорите за других? Вы говорите за себя. По какому вопросу пришли?
— По личному.
— А, насчет перевода в другую местность? — оживилась Юнона. — В Москву, в Ленинград?
— Нет.
— По поводу дров?
— Дрова меня тоже не волнуют…
— Странный у вас какой-то вопрос. Впрочем, это безразлично. Вы не первый в очереди? Нет? Ждите. Раньше тех, кто впереди, все равно не пройдете.
Прежде других Игорь проходить не собирался. Хотя мог бы: стоило лишь назвать себя, сказать, что я, мол, школьный
Юнона Михайловна скрылась за дверью кабинета и через минуту, проследовав к своему столику, сообщила неприятную весть:
— Товарищ Жмуркин беседовать сегодня ни с кем не сможет…
— Да, но часы-то приемные, — неуверенно попытались возразить молодые учительницы. — На дверях ясно написано: «От двух до пяти».
— Девушки, не будьте формалистами… Жизнь вносит свои поправки…
Против поправок жизни молодые учительницы ничего не имели и умолкли.
— Ты уж запомни меня, девушка. Я завтра приду, — попросила бабушка Вовика.
— Завтра я не дежурю. Еду в район с комиссией но обследованию… — Юнона Михайловна замолчала, видимо сообразив, что никого не интересует, куда и зачем она поедет, и, чтобы закончить разговор, строго спросила: — Есть еще вопросы?
Такой оборот всегда имеет ясный подтекст — пора, мол, по домам — и позволяет быстро закруглить беседу.
Вопросов, естественно, не было.
На следующий день, неторопливо прогуливаясь по городу, Стогов вспомнил, что в редакции «Кудеяровской зари» должен работать еще один его одноклассник, кажется, Вася Капустин. Память не изменила, и вскоре Игорь уже обнимался со своим школьным товарищем в одной из тесных, прокуренных редакционных комнат.
— Так не попал, говоришь, к Жмуркину? — переспросил Капустин, выслушав рассказ Стогова. — И не попадешь. Жмуркин — деятель. С утра и до вечера творит инструкции и ответы. С помощью первых он управляет. Вторые составляются впрок, чтобы не быть застигнутым врасплох комиссией или инспектором из центра… Он этих комиссий боится как черт ладана. Полагаю, что они снятся ему по ночам…
— Стой! — перебил своего разговорчивого собеседника Игорь. — Есть идея! Позвони секретарю Жмуркина и скажи в очень туманной форме, что ты видел одного товарища, который приехал из Москвы по делам школ, и считаешь своим долгом предупредить во избежание…
— Понятно! — загорелся Капустин. — Разъяснений не требуется… Итак, действие первое… — Он снял трубку и набрал номер: — Юнона Михайловна? Нет? Ах, Шурочка, извините, не узнал вас. К вам товарищ один из Москвы не заходил?.. Ну, видимо, он осчастливит роно своим визитом… Зачем приехал? Понятия не имею. Я спрашивал, а он как-то таинственно улыбается, не отвечает, о себе ничего не говорит. Вообще странноватый… Пришел в редакцию, поинтересовался, что мы пишем о школах, полистал подшивку — и до свидания… Подробности?.. Не знаю, не я с ним говорил. Я просто считаю своим долгом предупредить. Передайте Жмуркину… Да, да… Приметы? Рост высокий… Ага, кажется, в плаще… Да что вы! Но за что. Ну, пока!
Странноватый мужчина высокого роста, в плаще едва успел войти в приемную, как навстречу ему из-за секретарского
столика кинулась девушка:— Вы из Москвы?
— Да, — басовито ответил приезжий, обводя взглядом комнату, в которой сидели бабушка Вовика, две молодые учительницы и еще пять-шесть человек.
Девушка сделала несколько торопливых шагов по направлению к кабинету, вероятно намереваясь доложить начальству о приходе таинственного москвича, но неожиданно изменила свое решение (чего уж там докладывать!) и сказала:
— Проходите, пожалуйста.
Когда Жмуркин, занятый разговором по телефону, обернулся, Стогов стоял уже рядом с ним.
Лицо Жмуркина на мгновение озарилось улыбкой: он узнал своего одноклассника. Потом вновь стало серьезным.
— Да, да, — говорил в трубку заведующий роно, — только побыстрее… Может быть, считанные минуты остались… А по тройкам сведения отдельно приготовьте. Физкультуру и пение — в специальную графу… Вот так!
Окончив разговор, Жмуркин протянул гостю руку.
— Игорь! Какими судьбами?
— Да просто так решил зайти. Проведать однокашника, — подчеркнуто простецки ответил Стогов и поудобнее расположился в кресле, давая понять, что визит будет продолжительным.
— Как я рад! Как я рад! — повторял тем временем Жмуркин, но радости на его лице не было. — Надолго приехал?
— Навсегда. Работать.
— Это хорошо. Тогда вот что… Ты вообще приходи как-нибудь ко мне вечером домой.
— А сейчас ты очень занят?
— Угадал. Давно такого дня не было. Один туг товарищ по важному делу с минуты на минуту может зайти. Надо подготовиться к беседе…
— Ах, это из Москвы который? — вставил Игорь.
— А откуда ты знаешь? — насторожился Жмуркин.
— Просто хорошо с ним знаком. Вместе в поезде ехали.
— Расскажи, расскажи, что это за личность! — умоляюще сказал Жмуркин.
— Ужасная личность, — после некоторой паузы изрек Стогов. — Человек просто, я бы сказал, коварный. Кстати, он тут, в приемной, вчера полдня сидел… И его к тебе не пустили.
Жмуркин съежился, и карандаш, который он держал в руке, часто-часто застучал по стеклу стола.
— Юнона, бог мой, что она наделала!
— А при чем тут Юнона? Ведь он не назвал себя. А потом, вечером, в гостинице, все мне рассказал… Так что я в курсе… Ну, а сейчас мне надо идти…
— Подожди, пожалуйста. А сегодня-то он собирался прийти?
— Он пришел. Ты его видишь.
— Ох, Игорь, все ты выдумываешь! Это твоя старая привычка — разыгрывать… И не ехал ты с этим человеком и не знаешь его… Слышал где-то звон. Шурочка, наверно, тебе сказала, кто должен прийти. И не выдавай себя за того… за него… ты не из нашей системы. Самозванец этакий! Ну, извини, я примусь за работу.
Стогову ничего не оставалось делать, как подробно рассказать, что произошло.
— Ну, гора с плеч! — вздохнул Жмуркин. — Так это не он сидел вчера в приемной, а ты? Слава богу! Хорошо…
— Что ж тут хорошего? Все же я твой старый друг, А ты когда-то, помнится, в школе на комсомольском собрании доклад делал о дружбе. Может, и сейчас на эту тему выступаешь…
— Ну вот, прицепился к слову! — пытаясь выйти из неудобного положения, сказал Жмуркин. — Я ж оговорился просто. Дружба — великое дело, и ради нее…