Масон

Первый крестовый поход начался под стенами столицы православия – Константинополя: здесь слились четыре армии крестоносцев. Армией Северной Франции и Лотарингии командовал Готфрид Бульонский и его брат Балдуин Булонский. Армией французов из междуречья Сены и Луары, а также воинством из Северной Италии руководили несколько полководцев – Гуго, граф Вермандуа, являвшийся братом французского короля Филиппа I, Стефан, граф Блуа и Роберт Коротконогий (сын Вильгельма Завоевателя). Армию Южной Франции возглавлял Раймунд Сен-Жилльский, граф Тулузы. Армию сицилийских нормандцев вели в бой Боэмунд Тарентский и его племянник Танкред. Боэмунд был сыном нормандца Роберта Гвискара, захватившего в свое время Сицилию и часть Южной Италии.

Сравнительно легко крестоносцы одержали победу над турками 1июля 1097 года при Дориле, а затем и достигли стен Антиохии. Но разгрызть этот орешек рыцарям удалось только после восьми месяцев изнурительной осады, длившейся с 20 октября 1097 по 28 июня 1098 года. Боэмунд, в категорической форме напомнил собратьям по оружию свои заслуги при взятии города, добился того, чтобы остальные вожди крестового похода уступили ему покоренную Антиохию. Основанная им династия антиохских князей просуществовала до 1268 года. Балдуин, благодаря несложной интриге, вылившейся в отказ помочь армянскому князю Торосу подавить бунт в войсках, оттяпал у него Эдессу. Графство Эдесское в Киликии под предводительством наследников Балдуина продержалось только до 1144 года, когда его захватил атабек Мосула Зенги.

Разделавшись со "шкурными делами", 7 июня 1099 года измотанные жарой, болезнями, отвратительным питанием, последствиями ранений рыцари и их свиты добрели до стен Иерусалима. Египетский правитель крепости приказал засыпать и отравить все колодцы вокруг города, всех лишних овец отогнать подальше в пустыню. Христиан выпроводили из города навстречу крестоносцам, дабы еще больше осложнить их жизнь дополнительными заботами о населении.

Но среди изгнанных нашелся очень полезный человек. Им оказался местный христианин по имени Жерар. Когда-то он был хозяином приюта для паломников в Амалфи. Он явился к руководителям рыцарского воинства и поведал тайны Иерусалима, облегчающие его возможный штурм. Вскоре один монах, сопровождающий крестоносцев, получил во сне видение того, как можно победить неверных. Бог потребовал, чтобы войско прекратило все ссоры и распри, отказалось от грехов, три дня постилось, босыми смиренно обошло Святой город и только тогда принялось штурмовать крепостные стены. Обстановка осложнялась тем, что на помощь египетскому военачальнику шло большое войско из Каира. Надо было поспешать выполнять видение…

Тесное общение с Божьим промыслом вдохнуло новые силы в рыцарей. Они уже не так трагически принимали муки жары, калившей железные доспехи воинов, вынужденных еще и носить под тяжелой броней толстые шерстяные блузы, смягчающие удары. Засыпав ров, окаймлявший стены, воины подтащили три штурмовые башни и начали осаду крепости. На девятый день сражений, как и предупреждало Святое видение, Иерусалим был взят.

Заряженные ненавистью, как правило возникшей в страшном сражении, в борьбе с невзгодами, рыцари влились бушующим потоком в улицы города и принялись убивать и старого, и младого. Кто-то пустил слух о том, что неверные загодя заглатывали драгоценности, и тогда рыцари стали вспарывать всем живым и мертвым животы, чтобы извлечь золото и брильянты.

В донесении папе римскому сообщалось, что кони рыцарей у врат Соломоновых и в Храме ходят по колено в крови бывших покорителей Иерусалима, горы трупов со вспоротыми животами разлагаются повсюду…

Евреи собирались в синагогах и молились, дабы отделить себя перед лицом правоверных фанатиков от мусульман. Но завоеватели выгоняли их из синагог и тут же убивали, преследуя ту же цель – поиск драгоценностей. Крестовые походы требовали больших средств, и рыцари собирали их, впадая в греховную наивность. Однако папа римский свободно отпускал своему воинствующему авангарду такие грехи. Присутствие смерти в Святых местах трактовалось, как великая победа. Раймунд Агилерский цитировал псалом 117: "Сей день сотворил Господь; возрадуемся и возвеселимся в оный".

Маленькая монашеская обитель Амалфи, содержащая приют для паломников, была награждена: ее осыпали богатыми дарами, а монастырь расширили. В 1118 году новый настоятель обители – французский аристократ – добился нового названия для нее: "Госпиталь Святого Иоанна Иерусалимского". Затем цитадель нового рыцарского ордена была переименована в Орден Иоанна Крестителя. Ловкий настоятель ведал всеми приютами, больницами. Так было положено начало жизни нового монашеского ордена – "госпитальеров". Вскоре у него появился конкурент – воинский орден "Бедные воины Христа и Храма Соломонова", то была цитадель ордена тамплиеров. Главным заветом таких орденов было: пребывание в нищете, целомудрии и послушании"…

В дверь моей квартиры застучал кулак Олега, потом башмак с правой ноги, его сменил левый башмак. Это сильно отвлекало меня от чтения рукописи моей новой книги – я проводил, так называемую, редакторскую правку, и мне требовалось сосредоточение над материалом сложной исторической работы. Все дело в том, что я, как автор "эпохальных трудов", страдаю еще и "философской маниакальностью". Я не могу обходиться без того, чтобы не потолковать о "вещем", "высоком", "экзистенциальном"… Потому я не спешил откликаться на стук в дверь – выжидал, диагностировал силу нетерпения и личностного порока просителя, "стучальника", алкающего дружеской поддержки, "внешней помощи". Мне казалось, что поздний гость – это рыцарь, прибывший с эстафетой аж от самого папы римского. Он стучит в ворота замка тамплиеров. Я-то был уверен, что каждый человек прежде всего обязан искать помощь в самом себе, а потом уже просить ее у окружающих и, тем более, у Бога. Внешнее сострадание – это чаще всего пустой звук, вера в миф, поскольку все повороты нашей судьбы уже предопределены Всевышним…

Но Олежек продолжал заблуждаться, а потому терзал входную дверь моей квартиры, ударами ног. Надо знать, что я был принципиальным противником электрических звонков: лучше жить по старинке, ожидая сообщений о появлении гостя с помощью стука, а не наглого, назойливого звонка. По характеру "мольбы о помощи" можно было судить о личности просителя: Олег был в меру вежливым, относительно культурным и воспитанным, бессистемно образованным человеком. У моего друга была масса недостатков: главный среди них – это гиперболизированная любовь к своей персоне и переоценка собственных достоинств. В таких качествах он давал мне фору на много голов вверх и лет вперед… Я мирился с душевными изъянами друга только потому, что разделял его уверенность: "Надо любить, прежде всего, себя, а уж потом всех остальных!" Но у Верещагина была и масса достоинств, несколько смягчающих его психологическую слепоту. К тому же я понимал, что друзей, строго говоря, не выбирают – ими награждает Всевышний, скажем, как медалью за многодетное материнство, за храбрость или врожденное уродство. Олег платил мне взаимной любовью и привязанностью, правда, необъективного свойства: он, например, не замечал того, что мои достоинства выше, чем его "душевный капитал", а недостатки – значительно ниже!.. Я никогда не говорил ему об этом, надеясь, что, хоть и поздно, но он сам допрет до очевидного! Правда, прогресс такого рода можно было бы смело относить к разряду "невероятного". Все мы – люди – страшно субъективные существа…

В чем мы были похожи с другом, как две капли воды, так это преобладанием исключительного эгоцентризма. Тут, пожалуй, с нами тягаться не могло ни одно животное, наделенное мозгом. К тому необходимо добавить возрастную ригидность, приближающую нас к грядущему старческому маразму. Объективности ради необходимо уточнить следующее: Олежек был младше меня на один год, одиннадцать месяцев и восемнадцать дней…

Я взвешивал перечисленные обстоятельства, потягивался и смаковал только что прочитанный текст новой книги… Я спокойно ждал, добиваясь более веских доказательств "эгоцентрической лютости", исходящей от кулаков и ног моего друга. Наконец, там за дверью произошел инсайт, и дорогой Олежек заколотил головой в дощатую обшивку "железных ворот в чистилище", добавляя к спецэффектам еще и зубовный скрежет и матерные выражения… Посетителя пора впускать!

Верещагин проник через распахнутую мной дверь, лишь слегка кивнув мне – решительно и властно, как очевидный самоуверенный сатрап. Мне ничего не оставалось, как встретить его милой, лучезарной улыбкой. Олег был высок, строен, быстр, как кобра во время рокового броска, но одновременно и наивен, как та куропатка, для которой предназначался змеиный яд. Его прирожденную тягу к элегантности подчеркивал идеальный, подогнанный по самой последней косточке костюм, белоснежная рубашка и итальянский галстук – последний крик моды. Он нехотя стал разуваться, отдавая себе отчет в том, что тапочки ему будут предложены ветхие и намного менее опрятные, чем даже его уличные ботинки. Но таков был ритуал в доме хозяина и Олег вынужден был ему подчиняться. Потом он смерил меня и мое одеяние критическим взглядом. Я тоже взглянул в большое зеркало, висевшее в прихожей, сравнивая два отражения – элегантного плейбоя, то есть Олега, и взрослого детдомовского подкидыша, то есть меня… Сравнение было, естественно, не в мою пользу.

– Саша, ты, как всегда, оригинальничаешь: я ищу тебя по всему городу – здесь он, конечно, приврал! – вечно ты скрываешься по "конспиративным квартирам". У тебя дома никто не может пояснить, куда уехал хозяин, потому что твоя квартира пуста. Ты даже не оставил "темную женскую личность" для ответов на звонки или вопросы посетителей…

Я слушал его речь молча. Для чего тратить слова на ритуалы или на игру в "невежливое возмущение". Кто имеет право меня учить тому, как мне жить, где и с кем проводить время, кого оставлять "на связи", а с кем вступать в "связь"?