Мастер Баллантрэ

A) Черновики десяти писем Эффраима Маккеллара к его высокоблагородию Джемсу Дьюри, иначе говоря, мастеру Баллантрэ, посланные ему в Париж… (Читай по порядку, сообразуя с числами).

Примечание.Читай, сообразуясь с ответами, помещенными в литерах В и С.

B) Семь писем вышеназванного мастера Баллантрэ к вышеназванному Э. Маккеллару от таких-то чисел… (Читай по порядку).

C) Три письма вышеназванного мастера Баллантрэ к его высокоблагородию Генри Дьюри от таких-то чисел… (Читай по порядку).

Примечание.Письма эти даны мне с тем, чтобы я ответил на них. Копии моих ответов: А 4, А 5, А 9. Копий с писем мистера Генри к мастеру Баллантрэ я не имею, а оригиналы, по всей вероятности, уничтожены его недобросовестным братом.

D) Оригиналы и копии с писем — полная корреспонденция переписки, происходившей в течение трех лет между вышепоименованным мастером Баллантрэ и… английским товарищем министра. Всех писем двадцать семь.

Примечание.Найдены мною между другими письмами мастера Баллантрэ.

Несмотря на то, что от ухаживания за больным я очень устал и чувствовал не только физическое, но и нравственное утомление, у меня совершенно не было сна. В продолжение всей ночи я ходил по комнате взад и вперед, обдумывая, правильно ли я поступил, что вмешался в семейные дела чужой мне семьи, и как только начало светать, я поспешил отправиться в комнату больного.

Миссис Генри отворила уже не только ставни, но и окно, так как погода была хорошая и было довольно тепло. Она сидела у окна и устремила взор свой в пространство, хотя, за исключением утреннего рассвета, ничего не было видно. Я вполне уверен, что она отлично слышала шум отворившейся двери, но она даже не взглянула в ту сторону, откуда я вошел. Я знал ее характер и счел это за дурной признак.

— Сударыня, — обратился я к ней, — сударыня… — Но она не обращала на меня ни малейшего внимания и не отвечала мне ни слова.

Видя, что тут делать нечего, я принялся собирать письма, разбросанные по столу, и первое, что я заметил, было то, что когда я сложил их вместе, пачка показалась мне гораздо меньше, чем прежде. Я пересмотрел все письма один раз, затем второй, но переписки между мастером Баллантрэ и товарищем министра, на которую я возлагал в будущем такие великие надежды, я доискаться не мог. Я взглянул в камин и увидел между горящими углями куски сожженной бумаги.

Заметив это, я забыл все светские церемонии и воскликнул громче, чем следовало в комнате больного:

— Боже милостивый! Сударыня, что вы сделали с письмами, которые я вам дал, скажите мне, что вы с ними сделали?

— Я сожгла их, — ответила миссис Генри, взглянув на меня. — Совершенно достаточно, да, я нахожу, что даже слишкомдостаточно, что вы и я, мы прочли эти письма.

— Нечего сказать, хороший поступок с вашей стороны! — сказал я. — И все это вы сделали для того, чтобы спасти репутацию человека, который так же спокойно предавал своих товарищей и способствовал тому, что кровь их проливалась, как я переливаю из одной чернильницы в другую чернила.

— Чтобы спасти репутацию семейства, в котором вы служите, мистер Маккеллар, и для которого вы уже так много потрудились, — сказала она.

— Я не желаю больше служить в этом семействе! — закричал я. — Что вы сделали со мной! Вы отняли у меня оружие, вы всех нас обезоружили. Если бы у меня в руках были эти письма, то я имел бы над ним власть, а теперь что я могу сделать? Ровно ничего. Мы знаем, что это за человек, а между тем мы не имеем права запереть дверь и не пустить его, так как у нас нет никаких улик против него и никаких доказательств его преступной деятельности. У меня в руках было такое доказательство, и вы отняли его у меня. Теперь, если он жив, то он может хоть завтра пожаловать к нам, и мы будем сидеть с ним за одним столом и обедать, будем гулять с ним, а по вечерам играть с ним в карты, чтобы доставить ему удовольствие, и чтобы он не скучал. Нет, сударыня, пусть Бог по великому Своему милосердию простит вас, если Ему это угодно, но я никогда в жизни не могу простить вам того, что вы сделали.

— Я удивляюсь, мистер Маккеллар, насколько вы наивны, — сказала миссис Генри. — Разве подобного рода люди, как мастер Баллантрэ, дорожат своей репутацией? Нисколько. Но он отлично знает, насколько высоко мы ставим свою, и знает, что мы скорее умрем, чем согласимся его выдать, так как и наша фамилия будет опозорена, если мы это сделаем. И вы думаете, что он настолько прост, что не сознает этого? Вы говорите, что я отняла у вас оружие! Но что такое ваше оружие, когда против него его употребить нельзя? Если бы вы пригрозили ему вашим оружием, то он бы только улыбнулся, и больше ничего. Он отлично знает, что семейство его не выдаст, а что касается того, какого оно о нем мнения, так это его нисколько не трогает. Такие люди, как он, которые решаются на подобные подлые поступки, даже не понимают, насколько низко они падают в глазах других, так как не считают возможным, чтобы их презирали за то, что, по их мнению, вовсе не достойно порицания. С такими людьми бороться нельзя: у них нет совести, стало быть, против них весьма трудно действовать. — Последние слова она выговорила каким-то отчаянным голосом, а затем продолжала более спокойным тоном: — Нет, мистер Маккеллар, тут делать нечего. Я в продолжение всей ночи думала об этом. Имеете ли вы в руках доказательства или не имеете вы их, это решительно безразлично: он имеет право, когда ему угодно, явиться сюда; он, несмотря на все свои дурные поступки, законный наследник поместья Деррисдир-Баллантрэ. Если бы милорд даже пожелал сделать главным наследником бедного Генри, то это невозможно, так как пока мастер Баллантрэ жив, все в поместье будут считать его наследником и не захотят подчиняться мистеру Генри по той причине, что они его не любят. Я уверена, что в первый же раз, как Генри покажется в качестве наследника поместья на улице, его забросают камнями. Если бедный Генри умрет, тогда дело другого рода. Если лорд пожелает отнять у мастера Баллантрэ его права, то законной наследницей поместья сделается моя дочь, и тогда я посмотрю, кто осмелится отнять его у нее. Но пока мой бедный Генри жив, мы ничего не можем сделать, если бы даже человек этот вернулся, мы должны терпеть, и больше ничего.

В общем, я был согласен с миссис Генри и находил, что она правильно рассуждает, хотя все-таки досадовал на нее за то, что она сожгла драгоценные документы, и, несмотря на то, что она старалась оправдаться передо мной, в душе осуждал ее за этот поступок.

— Не будем говорить больше об этом, — сказал я наконец. — Я могу сказать только одно, что чрезвычайно сожалею, что отдал вам документы в руки, и что вы распорядились с ними так бесцеремонно. Что касается до того, что я сказал, что не желаю более служить у вас, так это я сказал сгоряча, и я не имею намерения покидать ваше семейство, если только вы ничего не имеете против того, чтобы я остался. Я привык к вашему семейству и люблю и семейство, и поместье Деррисдир, как будто я член вашей семьи и Деррисдир моя родина.

Я должен отдать миссис Генри справедливость, что она ничуть не рассердилась на меня за мою горячность и говорила со мной в этот день так же любезно, как всегда. Мы остались такими же друзьями, как и прежде.

В тот же день я с радостью заметил, что мистеру Генри лучше, и спустя несколько дней после этого он пришел в себя и начал понемногу сознавать, что вокруг него происходит. Миссис Генри стояла как раз у его ног, когда к нему вернулось сознание, но он не заметил ее и, приподнявшись немного на постели, снова опустился на подушки и затем крепко заснул. Это был не сон, а какая-то летаргия, в которую он погрузился вследствие слабости после высокой температуры, которая столько времени не спадала. С этого дня он хотя и медленно, но заметно поправлялся. У него появился аппетит, и силы начали восстанавливаться. Спустя несколько недель он начал полнеть, а меньше чем через месяц после того дня, как он пришел в сознание, его уже начали вывозить в кресле на террасу.

Но по мере того, как мистер Генри поправлялся, меня и миссис Генри начинала мучить забота, насколько происшедшее до его болезни событие занимало его мысли, думал ли он о нем или же оно изгладилось из его памяти? Каждый день мы со страхом ждали, что у него проявятся симптомы, указывающие на то, что он мучится воспоминанием о случившемся, но день за днем проходил, и мы ничего не могли заметить, что бы указывало на то, что он нравственно страдает.

Мистер Генри становился все крепче и крепче; он теперь по целым часам разговаривал с нами; отец его часто приходил к нему в комнату и просиживал у него некоторое время, а затем уходил, но никто — ни лорд, ни он не упоминали о трагедии, происшедшей до его болезни. Вопрос о том, забыл ли мистер Генри о том, что произошло в ночь на 28 февраля, или же он отлично помнит об этом, но молчит, этот вопрос мучил нас и днем, и ночью.

Мы с беспокойством слушали, что он говорил, и следили за тем, что он делал, и я должен сказать, что во многих отношениях мой патрон сильно переменился за свою болезнь. Он в своем обращении сделался гораздо ласковее, чем он был прежде, но вместе с тем выказывал некоторое упрямство, и, главное, в самых пустых вещах, которого он до болезни никогда не проявлял. Прежде он никогда не придирался к пустякам, и если настаивал на чем-нибудь серьезном, так только тогда, когда от этого зависело что-нибудь важное; теперь же он волновался из-за всякой безделицы и не давал никому покоя раньше, чем достигал того, чего он желал достигнуть. До его болезни в то время, когда он терпел испытания, единственным другом и поверенным его был я, с женой он был в дурных отношениях, стало быть, кроме меня, у него не было ни одного близкого человека. После его болезни это все изменилось: теперь он кроме жены, казалось, ровно никого не любил, и все его мысли были заняты исключительно ею. Он, наподобие ребенка, ищущего защиты у своей матери, жаловался ей на все, что его тревожило, обращался к ней со всевозможными просьбами и порою в продолжение целого дня не давал ей ни минуты отдыха, самым бесцеремонным образом требуя от нее исполнения самых пустых желаний. И к чести миссис Генри будь сказано, что она никогда не заставляла его напрасно просить ее о чем-нибудь. Обращался он с ней действительно очень ласково и не знал, как ей выказать свою любовь, и миссис Генри это, по-видимому, ценила и, по всей вероятности, раскаивалась в том, что прежде относилась к мужу так холодно и нелюбезно, потому что я несколько раз, в то время как мистер Генри поправлялся, замечал, как она выходила из его комнаты растроганная до слез.