Мастер дымных колец

— Ну же, — Петрович подсел к пациенту и потрогал его за плечо. — Как наше самочувствие?

Феофан дернул плечом, как это делают быки, стряхивая назойливых насекомых.

— Снимайте простыню, господин древний грек.

— Грым, — проревел Феофан.

— Давайте, давайте, — Петрович потянул на себя одеяло.

— Зачем? — медленно сдавался пациент.

— Смена белья, — пошутил Варфоломеев и коротко ввел Феофана в курс дела.

По связанным простыням они спустились обычной феофановской дорогой на голубой этаж. Здесь было что-то наподобие турецкой бани, как ее изобразил французский живописец на своих целомудренных полотнах. Посреди зала блестел бассейн. В прозрачной, цвета берлинской лазури воде плескались женщины. Феофан попытался окликнуть одну из них, но Петрович вовремя зажал ему рот. Они прокрались к душевой в тот самый момент, когда оттуда вышла Урса. Она была смешно одета, в платье пятьдесят четвертого размера с огромным полумесяцем на воротничке. Феофан не успел вдоволь насмеяться, как Урса разделась и отдала свое платье ему. Здесь наступила ее очередь смеяться. Феофан дико озирался, оглядывая свое женское одеяние, то и дело поправляя кармашек сестры милосердия на гигантской груди.

— Эх, Петрович, что же это — в бабьем платье бежим, а?

— Ничего. Не вы первый, не вы последний, — приободрил его Варфоломеев и потянул за собой.

И вовремя. В бывшем эксгуматоре началось новое явление. Еле слышное раньше гудение усилилось. Слышались какие-то крики, карканье и вой сирены. Казалось, весь небоскреб взвыл тревожным металлическим горлом. Внизу в холле тоже наблюдалась суматоха. Парадный выход бывшего отеля, еще блистающий зеркалами и золотом, ожил. По мраморным лестницам, устланным дорогими коврами, бегали люди в халатах, не зная, за что ухватиться. У выхода беглецам козырнул брюхатый портье в черном кителе, и они вырвались в город. Варфоломеев остановился на секунду и задрал голову вверх, туда, куда скошенной перспективой устремилась стеклянная стена института смерти, похожая на грань пирамиды.

— Быстрее, — Петрович увидел, как вслед за ними из дверей выбежал Синекура.

А может быть, это был и не Синекура, а обезумевший от сирены санитар. Во всяком случае через мгновение они уже сидели в машине. Петрович лихо давил на акселератор, то и дело поглядывая на дисплей заднего обзора. Феофан тоже оглядывался на убегающие городские кварталы, на отстающие, зажатые в рамки правил машины горожан. Наконец он расслабился, вытянул до упора ноги и изрек, глядя в центрайское небо:

— А я, Петрович, люблю, когда небо синее, луна красная, а звезды… черти!

Феофан почти кричал, и его слова вылетали под свист встречного ветра через открытые окна машины, уносились назад в вечное теплое пространство диковинного города.

— Я уже думал, все, — Феофан толкал Петровича в плечо, мешая управлять автомобилем. — Думал, обратно в небытие, вслед за Мирбахом. Слышь, Петрович, я как узнал, что ты на гильотину записался, думаю, сломался мужик, не выдержал линию. Ведь они только и ждут, когда мы все сами удавимся. Слышь, Петрович?

— Да кто «они»? — не поворачивая головы, спросил Петрович.

— А черт их знает, — Феофан помолчал. — Я тебе не говорил, но теперь скажу. У меня здесь друзья есть, хорошая компания, сотня штыков, фугасная пушка. Отчаянные ребята, а красавцы — мать моя адриатическая — все на подбор. Мы вмиг тут порядок наведем, дай только срок. Слушай, а может, и ты к нам? А? Возьмем штурмом эксгуматор, приват-министра на рею, Синекуру в дворники отправим, или нет, я его банщиком к себе возьму. Что, не хочешь? Будешь извне наблюдать, теории строить, мысли мечтать? Пока будешь мечтать, какая-нибудь сволочь счастливый строй установит, тогда поздно будет.

— Мне товарища нужно оживить, — объяснил Петрович.

— Да мы тебе сотню товарищей оживим, живи, радуйся, честной народ!

— Мне сотню не надо, — Петрович круто свернул на почерневший, с узкими пролетами, Новый мост, притормозил слегка и прочел вслух: Цветочная набережная.

— Ты куда? Посмотри, тут же полиции сколько! — удивился Феофан.

— Нам дальше, — успокоил капитан.

С утра они встретились с Урсой, и та поделилась своими впечатлениями. Грядущее полнолуние, по-видимому, бесповоротно наступит, но не в означенное в астрономических каталогах время, а раньше! Да, да, поговаривают, приват-министр отдал указание национальной обсерватории усилить бдительность. По слухам, появилось новое, не опознанное до сих пор небесное тело. Приват-министр взбешен и заявил компетентным органам, что небо нам не указ, и что если мы захотим, то полнолуние наступит раньше на пять дней, и мало того, может быть, никогда уже не прекратится. В результате по Центраю поползла непроверенная информация, будто возникла новая партия, а может, и не партия, а так, организованная группа в поддержку вечного праздника. Группа готовит к запуску на стационарную орбиту шлифованный медный шар диаметром четыреста километров. Здесь Варфоломеев усмехнулся и заметил, что, мол, шар запустить можно, но не шлифованный, а наоборот, шершавый, что обойдется гораздо дешевле. Урса с уважением посмотрела на землянина и продолжала. Еще говорят, будто готовятся новые, почетные списки делегентов. Предоставлены особые льготы записавшимся в очередь на гильотину членам оппозиционных организаций, принявшим решение о роспуске.

— И что, кто-нибудь принял такое решение? — спросил Петрович.

Принял, не принял, а по ночам у центра эксгумации вовсю идет разгрузка крытых фургонов. «Я сама видела, — Урса перешла на шепот, сегодня ночью привезли человек триста».

Да, это уже не шутка, думал Варфоломеев, подъезжая к дому на Цветочной набережной. Феофан приумолк. А когда они зашли к Урсе, древний грек скис. Он, по-видимому, ожидал увидеть группу решительно настроенных мужчин с прокуренными бородами и твердыми принципами, а не пустое, пропахшее дорогими духами убежище одинокой женщины. Он даже сделал попытку уйти, но Петрович убедил его остаться, подождать, пока он не найдет Энгеля и, может быть, еще кого-нибудь. На этом они и расстались.

Очередное появление товарища Петровича в эксгуматоре было встречено с искренним возмущением.

— Вы глупец! — кричал Синекура в лицо землянину. — Вы посмели издеваться над нами? Где Феофан? Где Урса?

— Насчет Урсы ничего не могу сказать, — признался Петрович.

Ему даже жалко стало главного врача. У него горит душа, он обречен на нелюбовь, но сам, похоже, знает об этом и все-таки не отступается. Ведь Феофан упомянут лишь для прикрытия, чтобы не сорваться окончательно, чтобы не выдать сокровенное, наболевшее…

— Эх, моя бы воля! — Синекура выматерился в сердцах. — И что он с вами цацкается?

— Кто он? — спросил Петрович, слегка двигая затекшими от наручников руками, и вдруг прислушался к себе.

Сейчас Синекура скажет: идите вы все к черту.

— Идите вы все к черту! — закричал Синекура.

Худой, бледный, измотанный, изъеденный своим несчастным бессмертием, главврач повторял мысли землянина. А сейчас он скажет: Урса Минорис означает Малая Медведица.

— Урса Минорис означает Малая Медведица, — прошептал Синекура.

А я ему скажу:

— Конечно, господин Синекура, — повторяя за собой, изрек скучным голосом Петрович.

— Урса Минорис означает Малая Медведица, — ученически повторил Синекура.

— Конечно, господин Синекура.

Санитар обалдело крутил глазами. Между тем начальство опять повторило сакраментальную фразу, а подопечный снова согласился. Такое иногда бывало с Варфоломеевым там, на Земле. Как правило, он сам прекращал это странное наваждение, как будто не желал брать на себя всю полноту ответственности за управление ходом событий. И сейчас он решил — хватит, и оборвал замкнутый круг:

— Так кто же со мной цацкается?

Синекура мотнул головой, будто стряхивая с себя упавшую сверху штукатурку. Он еще некоторое время приходил в нормальное состояние, но до конца это ему так и не удалось.

— Отойдем, — Синекура оттащил землянина подальше от санитара. — Вы думаете, это я убил Мирбаха? — губы его дрожали.

— Думаю, да.

— Нет, не я. Но я знал, — и после заминки добавил: — По службе, так сказать. — Еще тише спросил: — Где Урса? — и сразу же сжал плотно губы, наверное, испугался, что опять начнет повторять латинский перевод.