Мастер Джорджи

Артисты пришли в лагерь днем, они шагали сле­дом за запряженной волами арбой, а на ней высоко качались расписные декорации и музыкальные инст­рументы. Я была у ручья, полоскала белье, когда они проходили. Вообще у нас есть вроде как слуга, маль­чишка-грек, Джорджи его нанял в Скутари, ему и полагается исполнять такую работу, но у него, кажется, есть женщина на другом конце лагеря, и его не докли­чешься. Доктор Поттер говорит, надо гнать такого взашей; но Джорджи, по своей доброте, и слышать про это не хочет. Да и что мне стоит постирать; выпо­лоскать грязь с его рубашки — мне ведь одно удоволь­ствие.

В тот вечер он объявил, что мы будем ужинать вме­сте, это у него манера такая извиняться за грубость. Во­обще-то он не очень любит со мной есть, все потому, что я не умею сдерживать свой аппетит. В пансионе, куда меня отослали, меня научили держать нож и вил­ку, но того, что он называет застольными манерами, привить так и не смогли. Дома, если меня приглашают обедать вместе с ним и Энни, он требует, чтобы я под­крепилась заранее; я не умею слегка поклевывать еду на тарелке, из-за того, наверное, что мне так ее не хва­тало когда-то. Здесь-то мы, слава богу, едим из миски, ложкой, и надо скорей-скорей все заглотать, не то му­хи понасядут.

Миссис Ярдли со своим полковником «ужинали» с нами, они из-за концерта остались в лагере. Еду они принесли с собой, у нас на этот счет негусто, при­шлось затянуть пояса. Поставщики все реже загляды­вают в лагерь, из-за этой болезни.

Полковник уселся со мною рядом, и не очень-то это было весело: у него препротивная привычка лягать коленом соседа, кто бы им ни оказался. Они с Джорд­жи обсуждали то, что доктор Холл, вперемешку с руга­нью, говорил про «адскую кашу войны», как он сам вы­ражался. Поскольку с первоначальной целью кампа­нии — помешать русским взять Константин — и без нашей помощи благополучно справились турки, пред­полагалась, он слышал, осада Севастополя.

— Что-то надо же предпринять, — рассуждал пол­ковник. — Мы не можем поджать хвост и воротиться домой после всех этих фанфар и знамен.

— Да, но когда? — спрашивал Джорджи. — В этом году, в будущем...

Доктор Холл считал проволочку прямым следстви­ем распрей в высшем командовании и метаний в пра­вительстве, при том что ни там, ни здесь не знали на­верное, каковы силы русских. Ответственность за сро­ки боевых действий переложили на плечи лорда Раглана, и тот терзался на кишащей тараканами вилле в Варне, обнаружа, что припасы всё истощаются, а лю­ди мрут как мухи.

— И ведь никак нельзя сказать, чтобы он был обеи­ми руками за план кампании, — объявил полковник. — Одну он потерял при Ватерлоо [13] .

— Тараканы, — передернулась миссис Ярдли. — Ну ничего, теперь он на своей шкуре почувствует, каково приходится нам грешным.

— Это между нами, — сказал Джорджи, — но со слов доктора Холла я понял, что за этот месяц погибли во­семьсот человек. Он советует нам всем перебраться повыше.

— Где французы, — сказал полковник — Которые тоже, кстати, мрут.

13

Фицрой Джеймс Генри Сомерсет Раглан (1788—1855), который действительно потерял руку при Ватерлоо, руководил английской армией в Крымской войне. Погиб при осаде Севастополя.

— Dulce bellum inexpertis, [14] — вставил доктор Поттер.

Миссис Ярдли сразу начала кивать с умным видом, и док­тор Поттер воздержался от обычного своего любезного перевода, так что из-за нее мы обе остались в дурах.

Представление началось час спустя. Доктор Поттер отказался нас сопровождать, решив, что слово «кон­церт» предполагает неминучую музыку. Самодельная, сооруженная из ящиков сцена стояла на самом берегу нижнего озера. Освещалась она фонарями, которые свисали с протянутой меж заранее вбитых столбов проволоки, развеивая надежды тех, кто предвкушал ос­трые ощущения от искусства канатоходцев.

14

Блажен не знающий войны (лат).

Декорации были оригинальные и забавные — складная такая перегородка, расписанная с обеих сторон: на одной изображена внутренность железно­дорожного вагона и даже прорезано окно, а на дру­гой — роскошный портрет королевы Виктории, и у ног ее лев.

В начале концерта совершенно по-новому исполни­ли «В венке из роз она была» [15] , притом что «она» была представлена дюжим солдатом; переодетый в женское платье, он хихикал в глубине вагона, на голове — глупый веночек из виноградных листьев, над ушами — гроздья. Второй солдат стоял в проеме окна, пощипывал банджо и пел. Из тьмы ему стоном откликался тамбурин.

15

«В венке из роз она была/В ночь нашей первой встречи» — одна из самых популярных баллад Томаса Хейнса Бейли (1797—1839).

Первую и вторую строфу уже сопровождали гром­кие крики и хохот, но когда дошло до слов —

И снова вижу я тот лоб, Но где венок из роз...

(Здесь тот, который на банджо играл, сдернул с «нее» виноградный венец, а взамен водрузил женские панта­лоны.)

И вдовий плат от глаз укрыл Все золото волос; И плачет в грустной тишине... —

последние ноты совершенно потонули в общем лико­вании. Поднялся гвалт такой невообразимый, что пев­цам пришлось снова исполнять все сначала, и зрители подпевали хором, но были другие слова. Когда я по­просила объяснений у миссис Ярдли, она сказала, что у армии своя версия и не кажется ли мне, что оригинал сам напрашивается на double entendre [16] .

16

Двойной смысл, двусмысленность (франц.).

Я так удивлялась и так задумалась — неужели весь сыр-бор из-за этих панталон, — что двух следующих номеров почти не заметила; сначала была военная песня, потом выступал жонглер, но того зашикали, со­гнали со сцены и закидали его же шариками. Эту гру­бость объясняли, может быть, наши обстоятельства, не знаю; наверно, вдали от дома, бок о бок со смертью че­ловеку хочется, чтобы его услышали.

А потом была еще баллада, которая произвела странное, даже непонятное действие на Джорджи. Называлась она «Спасенный ребенком» и была весь­ма сомнительного свойства — про человека, кото­рый устал от мирской суеты, сидит в церкви и смот­рит на ребенка. Он не может себя заставить молить­ся, так он разочарован во всем, но вот ребенок запел, и пенье его растопило остуженное опытом сердце.

Посреди этого сентиментального красноречия Джорджи вдруг сжал мне руку. Он теперь уже не пьет, так что я даже испугалась. Я не шелохнулась и — ни слова, чтоб его не спугнуть. Он шепнул: «Миртл, бедная моя, ты прости меня».

— За что? — спросила я.

— За все, — он ответил. — Я так мало с тобой бываю.

— Но у тебя же важная работа, Джорджи.

— Это не оправдание, — он сказал, и он приба­вил: — Я к тебе потом приду.

И тогда я стиснула его руку — от любви, вовсе ни в какой не в знак прощенья.

Я так обрадовалась, что рассказать не могу, и в пере­рыве побежала за доктором Поттером, чтобы тоже не сидел один как сыч. Он при свече искал на себе вшей. Он не мог противиться моей веселости, одернул на се­бе одежду и согласился пойти на концерт.

Джорджи подвинулся, давая ему место, и я оказа­лась притиснутой к полковнику, который дул вино прямо из бутылки. Коленкой он дергал еще больше обычного, но что мне за дело?

Прошла приблизительно четверть второго отделе­ния — доктор Поттер от восторга хлопал себя по тол­стым ляжкам, беспечно потягивал вино из полковни­чьей бутылки, — но вот на сцену вышел глотатель огня. Он был в театральной кольчуге, а на груди вышит изрыгающий пламя дракон. Внизу было тесное трико, и в публике стали кричать: «Ах, какие ножки!» В парике черными локонами, нарумяненный, он легко бы со­шел за девушку, если бы не усы, загнутые двумя тугими кончиками. Он выступал в вагоне, там он поджег паклю и положил перед собой на тарелку. «Прошу проще­ния у почтеннейшей публики, — сказал, — но я побалу­юсь легким ужином». Сказал, взял на вилку кусок пакли, сунул в рот и — выдул пламя. Так было два раза, и он сжевал всю паклю, мы, по крайней мере, не видели, чтобы он ее выплевывал. Потом он то же самое проде­лал с сургучом, и багровые капли падали на подборо­док и все горели, горели, это было лучше всего. А по­том пришел помощник, принес мешок с наклейкой «порох» и помог ему снять парик и кольчугу. Мы увиде­ли темные волосы, стройное бледное тело. Порох был самый настоящий; выбрали наобум офицера, он вы­шел на сцену и подтвердил.