Мастер убийств
Шрифт:
— Насколько я понимаю, Джулиан, дела у тебя обстоят не блестяще?
— У меня дела давно обстоят не блестяще, но скоро все это изменится. Вот почему я настоятельно тебя прошу оставить нас с Габриелем в покое.
— Может, пойдем пообедаем? — предложил Шамрон. — Ты расскажешь мне о своих проблемах, после чего мы, глядишь, и придем к какому-нибудь взаимовыгодному соглашению.
— Не сказал бы, что ты похож на человека, заинтересованного в компромиссах.
— Да ладно тебе... Бери пальто, и идем.
Шамрон заранее позаботился о том, чтобы зарезервировать тихий угловой столик в ресторане Грина на Дьюк-стрит. Ишервуд заказал себе холодного канадского лобстера и бутылку «Сансьерри» — самого дорогого вина,
На жаргоне службы люди, подобные Джулиану Ишервуду, именовались «сайаним» — помощники. К ним относились банкиры, сигнализировавшие Шамрону в случае, если кто-то из арабов затевал крупное перемещение средств. Кроме того, к этим банкирам можно было обратиться в любое время дня и ночи, если какой-нибудь «катса» — агент-нелегал — попадал в беду и ему срочно требовались средства, чтобы выпутаться из затруднительного положения. К помощникам относились также консьержи и консьержки, открывавшие двери гостиничных номеров, если Шамрону требовалось туда заглянуть. Среди помощников числились и служащие контор по аренде автомашин, всегда готовые предоставить в распоряжение полевых агентов Шамрона необходимые транспортные средства. Такого рода люди находились и среди офицеров различных иностранных спецслужб — даже если та или иная спецслужба теплых чувств по отношению к Шамрону не питала. Журналисты тоже помогали Шамрону: служили проводниками придуманной им лжи. Ни одна другая секретная служба в мире не могла похвастать таким количеством преданных сторонников. А все благодаря диаспоре, думал Ари Шамрон.
Джулиан Ишервуд был помощником особого рода. Шамрон рекрутировал его для служения одному-единственному чрезвычайно важному «катса». Вот почему Призрак Тибериаса демонстрировал столь нехарактерные для него такт и терпение, когда общался с этим капризным и непредсказуемым человеком.
— Позволь объяснить тебе, почему ты не можешь заполучить сейчас Габриеля, — возбужденно начал Ишервуд. — В прошлом августе в выставочном зале Халла была представлена одна чрезвычайно грязная и сильно поврежденная картина. Италия, XVI век, живопись маслом по деревянной панели. Называется «Поклонение Пастырю». Самое интересное в этой истории то, что мастер неизвестен. Ты внимательно меня слушаешь, хм... герр Хеллер?
Шамрон кивнул, и Ишервуд продолжил свое повествование:
— У меня были кое-какие догадки относительно этой картины, поэтому я набил свою машину книгами по искусству и помчался в Йоркшир, чтобы на нее взглянуть. Когда я осмотрел картину на месте, у меня возникло стойкое ощущение, что мои догадки относительно этой работы верны. Таким образом, когда эта чрезвычайно грязная и сильно поврежденная работа была выставлена на продажу на аукционе «Кристи», я сделал все, чтобы ее приобрести, — и приобрел. Можно сказать, она досталась мне почти даром.
Ишервуд облизал губы и с видом конспиратора наклонился к Шамрону.
— Потом я отвез картину Габриелю, и он провел по моему заказу несколько тестов. Просветил ее рентгеном, сделал фотографии в инфракрасном свете — ну и все остальное, что требуется в подобных случаях. Эти исследования окончательно убедили в том, что я прав. Эта очень грязная, сильно поврежденная работа оказалась фрагментом пропавшего алтаря из церкви Сан-Сальваторе в Венеции, расписанного не кем иным, как Франческо Вичеллио, братом великого Тициана. Вот почему мне так нужен Габриель и вот по какой причине я не стану тебе говорить, где он сейчас.
Появился сомелье. Пока Ишервуд осматривал бутылку, нюхал налитое на донышко бокала вино и проводил дегустацию, Шамрон сплетал и расплетал косички на скатерти. Наконец Ишервуд объявил, что вино хорошее. Когда сомелье отошел, он быстро налил себе полный бокал и выпил. Потом наполнил бокал во второй раз.
Когда Ишервуд заговорил снова,
его голос приобрел не свойственные ему ностальгические нотки, а глаза увлажнились.— Помнишь добрые старые времена, Ари? Тогда у меня была галерея на Нью-Бондштрассе рядом с Ричардом Грином. Нынче Нью-Бондштрассе я себе позволить не могу. Теперь там сплошь Гуччи, Ральф Лаурен, Тиффани и Мики-Блади-Мото. А знаешь, кто сейчас владеет моим старым выставочным залом? Этот мерзкий Жиль Питтави! Кроме того, у него сейчас две галереи на Бонд-стрит и он собирается в течение этого года открыть еще две. Господь свидетель, он распространяется как вирус лихорадки Эбола. Мутирует, становится все сильнее, увереннее и попутно убивает все респектабельное, достойное и мало-мальски приличное, что находится вокруг.
Круглолицый арт-дилер в розовой рубашке и с красивой девушкой под ручку продефилировал мимо их столика. Ишервуд прервал на минуту свои излияния, крикнул: «Привет, Оливер», — и послал ему воздушный поцелуй.
— Этот Вичеллио — настоящее везение. Мне нужно везение — хотя бы раз в два года. Такого рода приобретения дают возможность моей галерее функционировать, а мне закрывать глаза на то, что продажи проходят вяло и почти не приносят дохода. — Ишервуд сделал паузу и основательно глотнул вина. — Нам всем нужна удача. Пусть изредка, пусть время от времени. Я полагаю, настоящая большая удача необходима и в твоем деле. Она является компенсаций за все пережитые срывы — не так ли, repp Хеллер? Твое здоровье!
— И твое, — сказал Шамрон, чуть пригубив.
— Между прочим, этого Вичеллио мог купить Жиль Питтави, но спасовал. А спасовал потому, что он и его ребята не потрудились сделать домашнее задание. Они не смогли определить мастера. Только один я и смог его идентифицировать, потому что всегда делаю домашнее задание. А этот Жиль Питтави не отличит Вичеллио от вермишели. Он продает всякое дерьмо. Красивое, блестящее, залакированное дерьмо. Ты выставленные у него картины видел? Полнейшая дрянь! Не картины, а какие-то поздравительные открытки.
Шамрон, продолжая разыгрывать из себя герра Хеллера, сказал, что в галереи Жиля Питтави давно уже не заглядывал.
Ишервуд снова к нему наклонился. Глаза у него расширились, губы влажно блестели.
— Мне нужно, чтобы картину Вичеллио расчистили и привели в порядок к весне, — тихим голосом произнес он. — Если она к этому времени не будет готова, я потеряю покупателя. А покупатели, доложу я тебе, в наши дни на деревьях не растут. Тем более такие, которые способны оценить по достоинству фрагмент алтаря кисти Вичеллио. Потенциальных покупателей подобного произведения можно сосчитать по пальцам одной руки. Так что если я лишусь своего покупателя, то другого могу и не найти. А если я не найду другого, мой Вичеллио станет очередным неликвидом. «Сгорит» — как у нас говорят. У тебя сгорают агенты, а у меня — картины. А стоит только картине «сгореть», как она становится такой же бесполезной, что и провалившийся агент.
— Я в состоянии понять твою дилемму, Джулиан.
— Неужели? Да на свете и пяти реставраторов не найдется, которые в состоянии качественно восстановить этого Вичеллио. И Габриель Аллон — один из них. У остальных же четверых слишком высокие стандарты, чтобы они согласились работать на такого парня, как я.
— Да, Габриель — человек талантливый. К сожалению, его таланты необходимы и мне тоже. Да и дело у меня поважнее, нежели реставрация какого-то пятисотлетнего полотна.
— Обойдешься! Вокруг меня уже начинают кружить акулы, а банк угрожает пустить меня по миру. Вряд ли мне удастся быстро найти спонсора, который поможет моему кораблю удержаться на плаву. А вот у Жиля Питтави финансовая поддержка имеется — да еще какая! Банк Ллойда! Но когда искусство и финансы начинают смешиваться и переплетаться, людям творческим надо уходить в горы и строить стену, чтобы от всего этого ужаса отгородиться. — Помолчав, Ишервуд добавил: — Ну а кроме того, герр Хеллер, в этой жизни мало найдется вещей, которые важнее хорошей живописи. Сколько бы лет ей ни было.